Каменные изваяния лошадей и баранов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Каменные изваяния лошадей и баранов[1][2] — зооморфные надгробные[3][4] каменные изваяния, распространенные на Южном Кавказе, на востоке Турции и севере Ирана, основная группа которых датируется XIII—XIX веками[5].

Многие изваяния животных достигают значительных размеров. Некоторые из них стоят на пьедестале. Попадаются фигуры баранов и лошадей, высеченные из камня схематично и грубо, но иногда встречаются изваяния, сделанные с большим художественным мастерством и экспрессией. Очень часто бока и спины лошадей и баранов, помимо надписей, бывают покрыты рельефными изображениями бытовых сцен. Каменные надгробия в виде лошадей и баранов, встречающиеся иногда с арабским или армянским шрифтом, характерны для армянских средневековых кладбищ[6]. На мусульманских кладбищах также встречаются надгробия в виде лошадей и баранов с надписями, высеченными арабским шрифтом[7][неавторитетный источник? 2737 дней][8][неавторитетный источник? 2737 дней].





История возникновения и изучения

После завоевания региона арабами в VIII веке изображение живых существ в какой бы то ни было форме было ограничено[9]. Но со второй половины IX века, когда владычество арабов было сильно потрясено и ослаблено движением хуррамитов и борьбой местных феодалов против халифата, народное творчество завоеванных арабами стран постепенно стало преодолевать запреты шариата. В народном искусстве вновь появились изображения живых существ. Считается, что намогильным камням зачастую придавали форму барана или лошади начиная с XV века. Эти каменные надгробья рассматриваются как пример нарушения догматики ислама[10]. Лошадей всегда высекали в оседланном виде и в полном снаряжении. Кроме надписей, на таких памятниках изображали доспехи покойника — лук, стрелы, меч, щит, колчан и другие. На каменных баранах, помимо надписей, высекали изображения диких коз, оленей, в некоторых случаях сцены охоты на этих животных, а иногда и бытовые эпизоды[11].

Одним из первых о каменных баранах сообщил Роберт Портер[en], который в своей работе зарисовал и описал каменного овна с армянскими надписями, увиденного им на старом армянском кладбище в Джульфе.[13]. В 1825 году, о подобной скульптуре сообщил Эдуард Эйхвальд, который опубликовал в своей книге зарисовку фигур лошади и баранов из Лорийской степи[6]. В 1829 году Элли Смит[en] в компании Харисонна Двайта[en] во время своего путешествия через Армению и Грузию в Персию, отмечали, что на армянском кладбище близ Эрзерума имеются каменные надгробия в виде овнов[14]. В 1837 году Ричард Вилбрам побывавший в армянской деревне Ахтеран (Aghteran), также отмечал, что на кладбище близ деревни в качестве надгробий встречаются каменные бараны с армянскими надписями[15]. Позже, говорил об увиденных овнах французский геолог Дюбуа де Монпере (1798—1850) в «Voyage autour du Caucase». Роберт Курзон[en] в 1849 году, сообщал, что путешествующие по Армении часто встречают гигантские каменные фигуры баранов[16]. Помимо этого имеется также материал в работах Perrot et Chipiez в «Histoire de la Societe nationale des l’antiquite». Имеется также материал в работе Perrot et Chipiez в «Histoire de la Societe nationale des l’antiquite» (том V, стр. 170), а затем пошли краткие упоминания в работах немецкого археолога Артура Мильхгоффера в «Archäologishe Zeitung» за 1883 год, в «Bulletin de la Societe nationale des antiquares de France» за 1899 год (баланс тюркского кладбища в гор. Эривани) — «Отчет вып. Археол. комиссии за 1898 год». На чепраке изваяния лошади, найденном близ деревни Дых Курдистанского района Э. Я. Реслером выявлены письмена на южносемитическом алфавите. В начале 20 века американский ученный Абрахам Джексон в нескольких часах езды от Дилмана обнаруживает древнее армянское кладбище основанное героическим родом Мамиконянов, ученный особо выделяет, расположенные в его пределах, каменные изваяния баранов как надгробия характерные для древних армянских захоронений[17]. Отмечалось изваяние лошади с седлом из Целкинского района Тифлисской губернии (И. П. Ростомов, Ахалкалакский уезд в археологическом отношении)[2]. Перечисленная литература указывает на распространение каменных фигур лошадей и баранов по большей части в местах заселенных армянами, а именно в окрестностях Еревана, Даралагеза, Лорийской степи и Нагорном Карабахе, а также в Цалкинском и Ахалкалакском плоскогорьях[6].

Турецкий специалист по исламскому искусству Биргюль Ачыкйылдыз полагает, что надгробия в виде формы баранов, встречающиеся на армянских кладбищах (к примеру на Джульфинском) с армянскими надписям и типичными армянскими орнаментами возникли под влиянием окружающих культур — курдской и азербайджанской традиций, хорошо известными в регионе. По словам Ачыкйылдыз зооморфные надгробия нетипичны для армянских кладбищ, которые более известны по хачкарам прямоугольной формы[18].

В 20-х годах XX века в процессе работы по археологической карте Азербайджана В. М. Сысоев зарегистрировал каменные изваяния лошадей и баранов в следующих пунктах: на Апшеронском полуострове на мусульманском кладбище селе Зых, в Курдистанском уезде на древнем армянском кладбище села Кутурлу[6], в Автономной области Нагорного Карабаха на мусульманском кладбище селе Караагаджи, в Нахичеванском крае в сёлах Азнабюрт, Азы (нижние), Вананд, Данагирд (на армянском кладбище), в городе Нахичевани, селе Ананаб, в Эрзинджанском армянском монастыре, и в Ленкоранском уезде в селениях Абидере, Балабур, Горикды, Лирик, Тангаруд, Эйчара[2]. Сысоев также отмечал, что местные жители селений Ордубада, Данагирта и Абракуниса обнаруживают подобные изваяния на древних кладбищах или в горах, часто вывозят их оттуда и устанавливают на могилах своих близких, придавая таким памятникам особенное значение[7][неавторитетный источник? 2737 дней]. Экземпляр каменного барана был также в Боржоме в парке «на площадке», привезенный из окрестностей. В 1925 году разливом Куры этот баран был смыт и унесен рекой. Художественно исполненное изваяние барана имелось в селении Бердае близ Евлаха. Судьба этого барана, фотография которого имеется в архиве Государственного исторического музея, в настоящее время неизвестна[2].

В 1926 году археологом А. К. Алекперовым были открыты памятники в селе Уруд Зангезурского района (позже Сисианский район Армянской ССР), о которых коротко он писал следующее: «В селении Уруд на старом кладбище… много могильных памятников (в виде изваяний, курдючных баранов, с изображениями людей и надписями на боковых сторонах. На многих из этих памятников — дата от 993 по 999 г. х. и указание на смерть от чумы»[19].

Е. Пчелина отмечает, что такого рода памятники известны в литературе о Южном Кавказе и обычно приписываются армянам или тюркам. Она выделяет каменные надгробия в виде баранов и лошадей на древних армянских кладбищах Курдинстанского уезда расположенных близ селений: Кутурлу в верховьях реки Тертер (район Исти-Су), Минкенд, Кара-Кишлаг, близ курдского святилища Яныч-Югорук, которое является развалинами древней армянской церкви (между селениями Кизылав и Сеидлар на реке Акера), и на древнем армянском кладбище села Шальва[6]. Пчелина так описывает эти изваяния:

Животные изображены в спокойной позе ожидания. Бараны высечены особенно грубо. Это почти каменные брусья на двух подставках. Иногда высечена только голова с едва отмеченными резцом рогами, не выступающими из плоскости виска. Линия спины и зада дана отчетливо. Но ноги отмечены только рисунком и не отделены от туловища, представляя собой цельный камень.[2]
Согласно Е. Пчелиной, каменные надгробия в виде лошадей и баранов представляют собой большой научный интерес, как памятники средневековой армянской скульптуры[6]. Искусствовед Адиль Казиев отмечает, что каменные надгробия в виде фигур лошадей и баранов, встречающиеся в различных районах Азербайджанской Республики и Иранского Азербайджана, являются примерами памятников азербайджанской средневековой круглой скульптуры[4].

Существует также мнение о схожести популярных на азербайджанских, курдских и армянских кладбищах изваяний коней с огузским обычаем выставления чучела лошади над могилой[20].

Согласно азербайджанскому историку Саре Ашурбейли, надгробия в виде каменных лошадей связаны с конскими погребениями, которые в значительном количестве обнаружены в курганах на территории Азербайджана[7][неавторитетный источник? 2737 дней]. Турецкие и азербайджанские исследователи связывают зооморфные скульптуры с практикой шаманизма у тюрков Средней Азии, у которых была распространена традиция погребения людей вместе с их конями. Со временем эта традиция изменилась и реальные кони были заменены скульптурами в виде коня на могилах. Надгробия же в виде баранов в Анатолии связывают в основном с представителями туркоманских династий Ак-Коюнлу (белобаранные) и Кара-Коюнлу (чёрнобаранные), перенесшими эту традицию из Средней Азии в восточную Анатолию и повлиявшими на местные культуры, где использование надгробий в виде животных было продолжено в дальнейшем[18]. Энциклопедия «Ираника» называет данную теорию маловероятной т.к. подобные скульптуры были найдены во многих частях Персии, и сообщалось что они использовались на древних армянских захоронениях[21]. Российский историк Виктор Шнирельман также подверг критике данный подход, отнеся его к ревизионистской концепции. Он отмечает, что положила начало этой традиции С.Б. Ашурбейли, которая говоря о местах обнаружения каменных баранов и лошадей, забывала упомянуть что встречались они на армянских кладбищах, расположенных рядом с армянскими средневековыми церквями. Согласно Шнирельману, армянские специалисты демонстрировали глубокие корни культа барана на Армянском нагорье и доказывали, что его каменные изваяния относятся к древней местной армянской традиции[22]

Согласно Биргюль Ачыкйылдыз, раскопки в Гёбекли-Тепе в восточной Турции, в Телл-Мозане на территории северной Сирии и Гиян-Тепе в северо-восточном Иране показывает, что скульптуры животных (лошадей, баранов и львов) уходят корнями в древнюю Месопотамию и древнюю Персию[18].

В октябре 2012 года каменная скульптура лошади и барана XII—XIII вв. из села Ашагы Айыблы (англ.)русск. Таузского района были пожертвованы Азербайджанской Республикой ЮНЕСКО по случаю 20-летия своего членства в организации[23].

Каменные изваяния баранов на армянском кладбище хачкаров в Джульфе

См. также: Разрушение армянского кладбища в Джульфе

На джульфинском армянском кладбище хачкаров насчитывалось около двадцати каменных изваяний баранов. Из них большая часть, тринадцать, не имела никаких надписей и украшений. Три каменных барана были датированы, 1578, 1579 и 1601 годами, годами наибольшего расцвета джульфинских хачкаров. На изваянии датированном 1578 годом, рядом с изображением всадника с мечом написано по-армянски «Это могила Манука Назара». Из декорированных интересно, что только на одном было изображение креста и некоторые богато украшенные содержали только светские мотивы. Распространенная тема украшений, застолье с двумя или тремя сидящими фигурами. Центральная фигура, вероятно покойный, фигуры по сторонам вероятно ему прислуживают. Такие сцены встречаются как на хачкарах Джульфы, так и на хачкарах других регионов Армении[24].

В 2005 году кладбище хачкаров в Джульфе было разрушено и судьба каменных изваяний баранов на нём неизвестна.

Распространение

На территории Азербайджана каменные изваяния лошадей и баранов (символов изобилия)[25] встречаются на мусульманских кладбищах ряда селений Нахичеванского края, Нагорного Карабаха, Ленкоранского района, Мильской степи, вплоть до Апшерона, почитаются окрестным населением, и ассоциируются уже со сравнительно новыми поверьями и обрядами[1]. Особенно распространены такие надгробия на мусульманских кладбищах Зыха (Апшерон), в Нагорном Карабахе близ селения Караагач, в ряде селений Нахичеванской АР, в районе города Ордубада, в Ленкоранском районе, в Мильской степи, на древнем мусульманском кладбище «Пейгамбар», близ развалин города Байлакан, в Курдистане и др. Аналогичные фигуры каменных баранов, имеющих такое же культовое назначение, встречаются и в Иране (Xое, Мараге). По словам Сары Ашурбейли, похожие формы подобных скульптур могли появиться в различных местах вследствии одинаковых условий развития[7][неавторитетный источник? 2737 дней].

В списке памятников народно-каменной скульптуры, взятых на учёт Министерством культуры Азербайджанской ССР в 1985 году, указано 97 надгробий в виде каменного изваяния барана и лошади на территории Нахичеванской АР. В городе Нахчичевани в открытом музее-парке «Кызлар булагы» 47 штук, в Ордубадском районе (в селах Аза, Вананд, Валавар, Дер) 5 штук, в Шахбузском районе (в селе Бадамлы, Гаджазур, Махмудоба, Арындж, Коланы, Куку, между селом Биченек и йайлагом Батабат, в массиве Кечалдаг, местности Гарибйери) 25 штук.

Каменные надгробия в виде фигур баранов и лошадей встречаются и в ряде районов Ширвана[26][неавторитетный источник? 2737 дней].

В турецком городе Каракоюнлу функционирует музей под открытым небом с надгробными камнями в виде фигуры барана. Эти надгробные памятники остались со времён Кара-Коюнлу[27][неавторитетный источник? 3279 дней][28] и, согласно взгляду Кара-Коюнлу, ставились на могилы отличившихся в бою мужчин и умерших молодых людей[27][неавторитетный источник? 3279 дней]. По мнению Энтони Брайера, окончательно ясно и понятно заблуждение касаемо того, что скульптуры баранов, найденные за пределами армянских монастырей в Карсе или в Варзахане (англ.)русск. в Турции являются памятниками Ак-Коюнлу, на самом деле все они являются армянскими надгробиями[29].

Карта известных нахождений каменных изваяний.
— города
— каменные изваяния лошадей
— каменные изваяния баранов

Галерея

  • Каменные изваяние баранов, хранящиеся во дворе ханаки в Ичери-шехер (Баку, Азербайджан)
  • Stone ram in Baku 1.jpg

    Каменное изваяние барана XIII-XVI вв.

  • Stone ram in Baku 2.jpg

    Каменное изваяние барана XIII-XVI вв.

  • Stone ram in Baku 3.jpg

    Каменное изваяние барана XIX века.

  • Каменные изваяние баранов, хранящиеся в музее под открытым небом города Каракоюнлу (Турция)
  • Karakoyunlu AHM2.jpg
  • Karakoyunlu AHM4.jpg
  • Karakoyunlu AHM3.jpg

Напишите отзыв о статье "Каменные изваяния лошадей и баранов"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Бретаницкий Л. и Веймарн Б. Искусство Азербайджана IV—XVIII веков. — М.: Искусство, 1976. — С. 251. — 272 с.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 Е. Г. Пчелина. По Курдистанскому уезду Азербайджана // журнал : Советская этнография. — РСФСР. Народный комиссариат просвещения: Издательство Академии наук СССР, 1932. — № 1. — С. 115.
  3. ↑ А. М. Прохоров. [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/112746/%D0%9D%D0%B0%D1%85%D0%B8%D1%87%D0%B5%D0%B2%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F Нахичеванская Автономная Советская Социалистическая Республика.] // 3 : Большая Советская Энциклопедия. — Москва: Советская энциклопедия, 1969—1978. — Т. 17. — С. 352.
    Сохранившиеся на территории Нахичеванской АССР многочисленные художественные памятники занимают большое и важное место в истории искусства Азербайджанской ССР (См. Азербайджанская Советская Социалистическая Республика). Среди них — бронзовые, глиняные и каменные фигурки животных, керамика, остатки циклопических сооружений конец 2-го — 1-го тыс.- до н. э., средневековые башенные мавзолеи нахичеванской архитектурной шкоты (в Нахичевани (См. Нахичевань), Джуге (См. Джуга), Кара-багляре (См. Карабагляр)), жилые дома Ордубада (18—19 вв.), образующие характерную типологическую группу в народном жилище Азербайджана, а также надгробия в виде фигуры барана или коровы.
  4. ↑ 1 2 А. Ю. Казиев. О видах народного бытового искусства // Искусство Азербайджана. — Б.: Издательство Академии наук Азербайджанской ССР, 1954. — Т. IV. — С. 31.
    Каменные надгробия в виде фигур лошадей и баранов, встречающиеся в различных районах Северного и Южного Азербайджана, являются примерами памятников азербайджанской средневековой круглой скульптуры. Несмотря на запрет ислама изображать живые существа, особенно в круглой скульптуре, дающей тень, народные мастера все же создавали как в живописи и орнаментике, так и в скульптуре изображения человека, животных и птиц, придавая им декоративный характер.
  5. ↑ Кандидат исторических наук Мубариз Халилов. Древние каменные изваяния Южного Кавказа. // журнал : IRS Наследие. — 2003. — № 8.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 Пчелина Е. Г. Армянские памятники на территории Азербайджанской ССР // Труды Отдела Востока. — 2-е изд. — Л.: Государственный Эрмитаж, 1940. — Т. 3. — С. 243-251. — 500 с.
  7. ↑ 1 2 3 4 5 С. Б. Ашурбейли. Некоторые материалы по искусству Азербайджана XVI века // Научные труды Института востоковедения : сборник статей. — Б.: Издательство Академии наук Азербайджанской ССР, 1959. — Т. 1. — С. 72-73.
  8. ↑ Ашурбейли С.А. История города Баку. — Б.: Азернешр, 1992. — С. 189. — ISBN 5-552-00479-5.
    На мусульманском кладбище в сел. Зых на Апшероне сохранились каменные надгробья в виде скульптурных фигур баранов и лошадей, часто с надписями, высеченными арабским шрифтом.
  9. ↑ Л. С. Бретаницкий. [dic.academic.ru/dic.nsf/bse/61900/%D0%90%D0%B7%D0%B5%D1%80%D0%B1%D0%B0%D0%B9%D0%B4%D0%B6%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D0%B0%D1%8F Азербайджанская Советская Социалистическая Республика. XV. Архитектура и изобразительное искусство.] // 3 : Большая Советская Энциклопедия. — Москва: Советская энциклопедия, 1969—1978.
    Арабское завоевание (7 в.) и распространение ислама вызвали появление новых типов сооружений (мечети, минареты, медресе, мавзолеи), а ограничение изображения живых существ определило преимущественное развитие орнаментальных форм декоративного искусства.
  10. ↑ Народный комиссариат просвещения, Академия наук СССР, Институт этнографии имени Н. Н. Миклухо-Маклая. Советская этнография. Выпуски 4-6.. — Издательство Академии наук СССР, 1976. — С. 40.
    Отметим также в качестве своеобразной параллели каменные надгробья с изваяниями коней или баранов, называемые в народе гон, которые служат ещё одним примером нарушения догматики ислама…
  11. ↑ И. М. и С. К. Джафарзаде. Азербайджанские намогильные камни. // журнал : Советская этнография. — Народный комиссариат просвещения, Академия наук СССР, Институт этнографии имени Н.Н. Миклухо-Маклая: Издательство Академии наук СССР, 1956. — С. 104-106.
  12. ↑ Basile Vereschaguine. Voyage dans les provinces du Caucase. — Le Tour du Monde. — Leipzig, 1869. — С. 309.
  13. ↑ Robert Ker Porter / Travels in Georgia, Persia, Armenia, ancient Babylonia, &c. &c. during the years 1817, 1818, 1819, and 1820 / Longman, Hurst, Rees, Orme and Brown, 1822 р.614
  14. ↑ E.Smith / Missionary Researches in Armenia in Armenia: Including a Journey Through Asia Minor, and Into Georgia and Persia, with a Visit to the Nestorian and Chaldean Christians of Oormiah and Salmas т.1 /Crocker and Brewster, 1833
  15. ↑ Richard Wilbraham / Travels in the Trans-Caucasian provinces of Russia / J. Murray, 1839 стр-ца 324
  16. ↑ Robert CURZON / Visits to the Monasteries in the Levant / John Murray, 1849
  17. ↑ Abraham Valentine Williams Jackson / "Persia Past and Present: A Book of Travel and Research, with More Than Two Hundred Illustrations and a Map" / Macmillan Company, 1906 - p.78(471)
  18. ↑ 1 2 3 Birgül Açıkyıldız. The Yezidis: The History of a Community, Culture and Religion. — New-York: I.B.Tauris & Co Ltd, 2014. — С. 191. — ISBN 9781784532161.
  19. ↑ А. К. Алекперов. Поездка в Зангезур н Нахкрай. Исследования по археологии и этнографии Азербайджана. — Баку, 1960. — С. 246. — 249 с.
  20. ↑ Президюм АН. Казахской ССР. Вестник, Выпуски 7-12.. — Издательство Академии наук Казахской ССР, 1986. — С. 77.
    Изваяния коней, в духе огузского обычая выставления чучела лошади над могилой, между тем популярны и на азербайджанских, курдских, армянских кладбищах (рис. 3,4).
  21. ↑ Энциклопедия "Ираника" /Mahmoud Omidsalar /[www.iranicaonline.org/articles/cemeteries-qabrestan-gurestan-in-persian-folklore CEMETERIES]
  22. ↑ Виктор А. Шнирельман / Войны памйати: мифы , идентичность и политика в Закавказье / Академкнига, 2003 - стр.215 (591)
  23. ↑ [www.unesco.org/artcollection/NavigationAction.do?idOeuvre=3142&nouvelleLangue=en Traditional Azerbaijani Art. Ram and horse, 12th-13th centuries]. Официальный сайт ЮНЕСКО  (англ.)
  24. ↑ Baltrušaitis Jurgis and Dickran Kouymjian. [www.djulfa.com/baltrusaitis.pdf Julfa on the Arax and Its Funerary Monuments] // Armenian Studies Etudes Armeniennes in Memoriam Haig Berberian / Под ред. Dickran Kouymjian. — Lisbon: Galouste Gulbenkian Foundation, 1986. — P. 46—48. — 883 p.
  25. ↑ Azerbaijan / Jonathan M. Bloom, Sheila Blair.. — The Grove Encyclopedia of Islamic Art and Architecture. — Oxford University Press, 2009. — С. 240. — 513 с. — ISBN 9780195309911.
    Stone images of rams (symbols of wealth) and saddled horses with weapons are found everywhere in the valleys, forests and mountains of Azerbaijan.
  26. ↑ Сара Ашурбейли. Государство Ширваншахов VII—XVII вв. — Элм, 1983. — С. 233. — 341 с.
    В ряде районов Ширвана встречаются каменные надгробия в виде фигур баранов и лошадей, а также каменные плиты с барельефными изображениями бытовых сцен, охоты, орнаментальных композиций, представляющих флору и фауну Азербайджана.
  27. ↑ 1 2 [kurumsal.kulturturizm.gov.tr/turkiye/genel/gezilecekyer/karakoyunlu-kocbasli-acik-hava-muzesi Сайт Министерства культуры и туризма Турецкой Республики]  (тур.)
  28. ↑ [www.erzurumgazetesi.com.tr/haber/Karakoyunlu-Tarihi-Mezar-Taslari-Dile-Geliyor-/79974 ‘Karakoyunlu Tarihi Mezar Taşları Dile Geliyor’] // Erzurum. 5.3.2014.  (тур.)
  29. ↑ Anthony Bryer / Peoples and settlement in Anatolia and the Caucasus: 800-1900 / Variorum Publishing, 1988 - р. 21

Литература

  • И. М. и С. К. Джафарзаде. Азербайджанские намогильные камни. // журнал : Советская этнография. — Народный комиссариат просвещения, Академия наук СССР, Институт этнографии имени Н.Н. Миклухо-Маклая: Издательство Академии наук СССР, 1956. — С. 104-106.


Ссылки

Фотографии отдельных изваяний: [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-1.jpg село Абдаллар (Бейлик)], [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-2.jpg село Забух], [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-3.jpg], [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-4.jpg], [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-7.jpg село Пирджан], [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-15.jpg село Джиджимли], [karabakh-doc.azerall.info/ru/anti-terror/ater21-22.jpg село Гушчу].

Отрывок, характеризующий Каменные изваяния лошадей и баранов

В такие минуты в душе княжны Марьи собиралось чувство, похожее на гордость жертвы. И вдруг в такие то минуты, при ней, этот отец, которого она осуждала, или искал очки, ощупывая подле них и не видя, или забывал то, что сейчас было, или делал слабевшими ногами неверный шаг и оглядывался, не видал ли кто его слабости, или, что было хуже всего, он за обедом, когда не было гостей, возбуждавших его, вдруг задремывал, выпуская салфетку, и склонялся над тарелкой, трясущейся головой. «Он стар и слаб, а я смею осуждать его!» думала она с отвращением к самой себе в такие минуты.


В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.
M lle Bourienne, несмотря на беспокойные, бросаемые на нее взгляды княжны Марьи, желавшей с глазу на глаз поговорить с Наташей, не выходила из комнаты и держала твердо разговор о московских удовольствиях и театрах. Наташа была оскорблена замешательством, происшедшим в передней, беспокойством своего отца и неестественным тоном княжны, которая – ей казалось – делала милость, принимая ее. И потом всё ей было неприятно. Княжна Марья ей не нравилась. Она казалась ей очень дурной собою, притворной и сухою. Наташа вдруг нравственно съёжилась и приняла невольно такой небрежный тон, который еще более отталкивал от нее княжну Марью. После пяти минут тяжелого, притворного разговора, послышались приближающиеся быстрые шаги в туфлях. Лицо княжны Марьи выразило испуг, дверь комнаты отворилась и вошел князь в белом колпаке и халате.
– Ах, сударыня, – заговорил он, – сударыня, графиня… графиня Ростова, коли не ошибаюсь… прошу извинить, извинить… не знал, сударыня. Видит Бог не знал, что вы удостоили нас своим посещением, к дочери зашел в таком костюме. Извинить прошу… видит Бог не знал, – повторил он так не натурально, ударяя на слово Бог и так неприятно, что княжна Марья стояла, опустив глаза, не смея взглянуть ни на отца, ни на Наташу. Наташа, встав и присев, тоже не знала, что ей делать. Одна m lle Bourienne приятно улыбалась.
– Прошу извинить, прошу извинить! Видит Бог не знал, – пробурчал старик и, осмотрев с головы до ног Наташу, вышел. M lle Bourienne первая нашлась после этого появления и начала разговор про нездоровье князя. Наташа и княжна Марья молча смотрели друг на друга, и чем дольше они молча смотрели друг на друга, не высказывая того, что им нужно было высказать, тем недоброжелательнее они думали друг о друге.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Каменные_изваяния_лошадей_и_баранов&oldid=81565151»