Каменский, Михаил Федотович

Михаил Федотович Каменский<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет работы неизвестного художника, конец XVIII века. Государственный мемориальный музей им. А. В. Суворова.</td></tr>
Санкт-Петербургский военный губернатор
27 августа (8 сентября) 1802 — 16 (28) ноября 1802
Монарх:	Александр I
Предшественник:	Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов
Преемник:	Пётр Андреевич Толстой
Рязанский и Тамбовский генерал-губернатор
1782 — 1785
Монарх:	Екатерина II
Предшественник:	Михаил Никитич Кречетников
Преемник:	Иван Васильевич Гудович
Род:	Каменские
Отец:	Федот Михайлович Каменский
Мать:	Анна Забина
Военная служба
Годы службы:	1751 — 1797
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Звание:	Генерал-фельдмаршал
Награды:

Граф (1797) Михаи́л Федо́тович Каме́нский (8 [19] мая 1738 — 12 [24] августа 1809) — полководец екатерининской эпохи, генерал-фельдмаршал, поклонник прусских военных порядков и Фридриха II. В 1806 г. крайне неудачно действовал против французов. Пал от топора собственного крепостного. Отец полководцев Николая и Сергея Каменских.

Биография

Ранние годы

Происходил из небогатого дворянского рода Каменских. Сын гоф-юнкера, служившего мундшенком при Петре I. Обучался в Сухопутном Шляхетском корпусе, и служа в нём, в 1751 году получил первое звание капрала; 1756 год — выпущен из сержантов в армию в чине поручика. Находясь в том же чине, в 1757 году получил назначение в артиллерию. В 1758 году произведен в капитаны.

В 1757—1759 годах служил волонтёром во французской армии. В 1759-1761 годах служил в Московской артиллерийской команде. В феврале 1762 года направлен в действующую армию, с марта генерал-квартирмейстер-лейтенант в корпусе генерал-аншефа Румянцева. Участник Семилетней войны.

После Семилетней войны командовал 1-м Московском пехотным полком, состоявшим в Финляндской дивизии генерал-аншефа Панина. В августе 1765 года был послан в Пруссию, в лагерь под Бреславлем, в качестве военного агента, для ознакомления с системой обучения прусских войск. Там был замечен лично Фридрихом II.

Как пишет Вигель, «из русских был он почти один, который в первой молодости находился в иностранной службе для приобретения опытности в военном искусстве».

Военная карьера при Екатерине

В 1767 году получил чин бригадира, находясь на двадцать девятом году жизни. Когда началась русско-турецкая война, Каменский в чине генерал-майора командовал 4-й бригадой в 1-й армии князя Голицына. В 1769 году участвовал в занятии Хотина, 24 августа награждён орденом Святой Анны. В 1770 году командовал 1-й бригадой во 2-й русской армии под командованием графа Панина, участвовал в осаде Бендерской крепости, содействовал сдаче Аккермана. 1 ноября награждён орденом Святого Георгия 3-й степени. В 1771 году был в отпуске и не принимал заметного участия в военных операциях.

В 1772 году начальствовал над войсками, расположенными в Малой Польше, для противодействия партизанским отрядам конфедератов, затем командовал отдельными отрядами в 1-й армии Румянцева. 17 июня 1773 года разбил турецкий корпус под Журжей. 16 сентября совершил нападение на турецкий лагерь под Турно, против малочисленного отряда Каменского турки выслали до 5 тысяч конницы, которая была успешно уничтожена русскими силами. В ноябре принял командование над корпусом, наблюдавшим левый берег Дуная от австрийской границы. За отличия получил чин генерал-поручика. 11 мая 1774 года занял Карасу; 11 мая — разбил турецкий отряд при Абтате; 2 июня — выбил из Базарджика 5-тысячный турецкий авангард; 9 июня — при Козлуджи, совместно с Суворовым, одержал победу над 40-тысячной турецкой армией, которой предводительствовал рейс-эфенди Хаджи-Абдул-Резак; 16 июня — при Ени-Базаре отбросил силы сераскира Дагистанлу-паши к Шумле; 19 июня — отразил вылазку противника из Шумлы; изолировал великого визиря Иззет-Мехмед-пашу в его лагере и принудил его к подписанию мирного договора, составленного графом Румянцевым. В 1775 году удостоен орденов Святого Георгия 2-й степени (10 июля) и Святого Александра Невского (27 августа).

По окончании войны получал различные назначения в войсках, последним из них было в Воронежскую дивизию. В 1779 году во время войны за Баварское наследство, Каменский был за границей в качестве военного агента и присутствовал при стычке у Егерндорфа в юге Силезии.

Череда опал и милостей

В 1782—1785 годах — генерал-губернатор Тамбовского наместничества. На этом посту постоянно вступал в конфликт с местным дворянством. «Рассказывают, что, когда он был генерал-губернатором в Рязани, однажды впустили к нему с просьбою какую-то барыню в ту минуту, как он хлопотал около любимой суки и щенков её клал в полу своего сюртука, и будто, взбешенный за нарушение такого занятия, в бедную просительницу стал он кидать щенят» (Вигель).

В 1784 году получил чин генерал-аншефа. Вследствие нерасположения князя Потёмкина оставил армию, тем более что и сама императрица находила, что Каменский ни к чему не годен (un personnage le plus ennuyant du monde). Позднее Потёмкин вернул его в армию, «дабы не говорили, что вытесняет репутацию имеющего».

В начале новой русско-турецкой войны получил в командование 2-й корпус в армии Румянцева, однако начал интригу против последнего, высказывая чрезмерную угодливость Потёмкину, интрига получила огласку, и Каменский был отстранён от должности. В 1788 году назначен командиром 4-й дивизии («Запасной корпус») армии Румянцева. 19 декабря разбил турок при Гангуре. В 1789 году пожалован орденом Святого Владимира 1-й степени. В том же году, после объединения армий Румянцева и Потёмкина под командованием последнего, Каменский, не получив никакого назначения в армии Потёмкина, уехал в отпуск. Только в 1791 году вновь отправился в армию Потёмкина, но при этом вновь не получил никакого назначения. В том же году Потёмкин заболел и поручил начальство над армией генерал-поручику Каховскому. Претендовавший на пост главнокомандующего, Каменский, ссылаясь на старшинство, не захотел повиноваться последнему, за что в октябре был отправлен в отставку.

Император Павел I приблизил к себе всех опальных противников Потёмкина и в том числе Каменского, который с 24 ноября 1796 года стал начальником Финляндской дивизии. 4 марта 1797 года награждён орденом Святого апостола Андрея Первозванного. 5 апреля император возвёл Каменского в графское достоинство и сделал генерал-фельдмаршалом. Однако 24 декабря Каменский вновь уволен со службы и уехал в имение.

Александр I вернул Каменского из опалы и 27 августа 1802 года назначил его Санкт-Петербургским военным губернатором, однако уже 16 ноября Каменский был уволен «за дерзкие проявления своего дерзкого, жестокого и необузданного характера».

В 1806 году вызван из своей деревни и по общему требованию назначен главнокомандующим армией, действовавшей против французов. Престарелый Державин одой приветствовал «оставший меч Екатерины, булат, обдержанный в боях». Однако, по выражению Вигеля, «последний меч Екатерины слишком долго лежал в ножнах и оттого позаржавел».

Больной старик сам чувствовал свою неспособность, но не имел мужества отказаться от назначения. Прибыв 7 декабря «в три часа по полуночи» в штаб армии, расположенный в Пултуске, он увидел печальное состояние армии и совсем растерялся, отдал приказ об отступлении, 14 декабря, сдав командование генералу Беннигсену, ссылаясь на болезнь, отбыл в Остроленку. Александр I осудил действия Каменского, однако из-за уважения к его чину и возрасту решил не предавать его суду.

Жизнь в Сабурове

Фельдмаршалу было повелено находиться в Гродно, затем разрешено уехать в орловское поместье Сабурово-Каменское, где он слыл «неслыханным тираном». Усадебные постройки по моде конца XVIII века были стилизованы под крепостные сооружения. Убит топором одним из своих дворовых людей во время прогулки (по некоторым сведениям, крепостным мальчиком-казачком, братом его малолетней любовницы). Жуковский откликнулся на это известие элегией. На месте преступления был поставлен каменный валун весом в 300 пудов. По делу об убийстве было отправлено в Сибирь 300 человек.

Характеристика

«Остроумный живчик невысокого роста», по выражению Вигеля, Каменский отличался храбростью, энергией, решительностью и самообладанием, считался хорошим тактиком, но он мог быть только прекрасным исполнителем, а не самостоятельным начальником. Среди русских генералов он выделялся образованием и обширными познаниями, в особенности по математике. Издал на свои средства «Душеньку» Богдановича и сам писал стихи. Вместе с тем в припадках гнева он не знал никакой меры, подвергал телесному наказанию даже взрослого сына-офицера. Известны и откровенно анекдотические описания фельдмаршала в мемуарах и трудах исторических публицистов. Так, Валишевский описывает Каменского как генерала особенно «грубого и жестокого, кусавшего своих солдат на маневрах, вырывая у них куски мяса зубами, велевшего раздевать пленных и обливать их водой, пока они не замерзали». Вигель же пишет, что — из подражания Суворову — «многие из генералов гнались за оригинальностью; в том числе и граф Каменский, и этою юродивостью он ещё более рождал в себе веру».

С женой фельдмаршал обращался дурно, имея на её глазах любовниц. Московский дом его на Смоленском бульваре, 17 «поражал соединением азиатской роскоши с европейской утончённостью и русской распущенностью».

Семья

Каменский был женат на княжне Анне Павловне Щербатовой (1749—1826), дочери князя Павла Николаевича Щербатова (1722—1781) от брака его с княжной Марией Фёдоровной Голицыной (1709—1769). По свидетельству графини Блудовой, Анна Павловна «была одной из первых красавиц своего времени, благородная душой, добрая сердцем, мягкая нравом. В замужестве она не была счастлива, и деспотический характер мужа много заставлял её страдать».

Будучи статс-дамой, с начала 1800-х годов она жила отдельно от мужа, который не скрывал от неё связи с простой женщиной. Она души не чаяла в старшем сыне Сергее, а успех младшего воспринимала как несправедливость. Когда Александр I пришёл выразить ей соболезнование по поводу смерти сына Николая, она возразила: «Государь, у Вас остался старший его брат!» На исходе жизни попала в немилость с запретом появляться при дворе из-за того, что в очередной раз взбунтовались крестьяне Каменских, доведённые до отчаяния строгостью управляющего. Умерла от сердечного приступа и была похоронена в Новодевичьем монастыре. Дети:

• Сергей (1771—1835), генерал от инфантерии, два брака и 12 детей.
• Мария, замужем за писателем Григорием Павловичем Ржевским
• Николай (1776—1811), генерал от инфантерии, холост

Незаконнорожденные дети Каменского, Андрей и Пётр Менкасский, графского титула не наследовали.

Сестра Каменского — Александра Ржевская, одна из первых русских писательниц. Другая сестра Анна Вяземская, хозяйка усадьбы Пущино-на-Наре. Третья сестра, Елизавета, жена сначала Евграфа Татищева, потом графа Аполлоса Мусина-Пушкина; у неё сын Аполлос, известный естествоиспытатель.

Историей рода Каменских занимался крупный советский историк А. А. Зимин, происходивший от фельдмаршала по линии матери. Британская актриса Хелен Миррен является его пра-пра-правнучкой.

Источники

• Каменские, знаменитые лица // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Бантыш-Каменский, Д. Н. 36-й генерал-фельдмаршал граф Михаил Федотович Каменский // [militera.lib.ru/bio/bantysh-kamensky/39.html Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. В 4-х частях. Репринтное воспроизведение издания 1840 года. Часть 1–2]. — М.: Культура, 1991. — 620 с. — ISBN 5-7158-0002-1.
• П. Гейсман. — А. Дубовской. Каменский, Михаил Федотович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Дубасов И. И. [memoirs.ru/texts/DubasovK_IV80_2_5.htm К биографии фельдмаршала графа М. Ф. Каменского // Исторический вестник, 1880. — Т. 2. — № 5. — С. 199—204.]
• Каменский Н. Девятый век на службе России. Из истории графов Каменских. — М.: Велинор, 2004. ISBN 5-89626-018-0
• [memoirs.ru/texts/KamenskiRA73K2V7.htm Каменский М. Ф. Его Императорскому Высочеству Государю Цесаревичу и Великому Князю Павлу Петровичу. Описание лагеря при Бреславле 1765 года / Публ. и примеч. Л. Майкова // Русский архив, 1873. — Кн. 2. — Вып. 7. — Стб. 1552—1570. — Под загл.: М. Ф. Каменский у Фридриха II-го в 1765 году.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/1506Kmnsk_RA68.htm Каменский М. Ф. Письма графа М. Ф. Каменского к сыну его графу Н. М. Каменскому. 1806—1809 / Предисл. П. И. Бартенева // Русский архив, 1868. — Изд. 2-е. — М., 1869. — Стб. 1489—1528.]
• [memoirs.ru/texts/Kamen_RS95_84_9.htm Каменский М. Ф. Письмо фельдмаршала графа Михаила Федотовича Каменского к академику Эйлеру, воспитателю его сына, графа Николая Михайловича Каменского. / 8 июня 1793 г. / Перевод с франц. // Русская старина, 1895. — Т, 84. — № 9. — С. 119—120.]
• Пыляев М. И. «Старая Москва»

Ссылки

• [old.gov.spb.ru/gov/governor/gallery/xix_1/kamenski Статья о Михаиле Федотовиче Каменском]. Проверено 2 мая 2013. [www.webcitation.org/6GWID6yL4 Архивировано из первоисточника 11 мая 2013]. на [old.gov.spb.ru официальном портале администрации Петербурга]
• [gerbovnik.ru/arms/609.html Герб рода графов Каменских в Общем гербовнике дворянских родов]
• [saburovo-castle.narod.ru/ Сайт посвященный Сабуровской крепости]
• Каменские, военачальники // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Каменский, Михаил Федотович

Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.