Каменский, Сергей Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сергей Михайлович Каменский

Из собрания А. А. Титова
(Ростово-Ярославский музей-заповедник)
Дата рождения

5 ноября 1771(1771-11-05)

Дата смерти

8 декабря 1834(1834-12-08) (63 года)

Место смерти

Москва,
Российская империя

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Звание

генерал от инфантерии

Сражения/войны

Русско-турецкая война (1787—1791)
Русско-шведская война (1788—1790)
Польское восстание (1794)
Война третьей коалиции
Русско-турецкая война (1806—1812)
Отечественная война 1812 года

Награды и премии
Связи

старший сын Михаила Федотовича Каменского
старший брат Николая Михайловича Каменского

Граф Серге́й Миха́йлович Каме́нский, известен также как Каменский 1-й (5 ноября 1771 — 8 декабря 1834) — русский генерал от инфантерии, старший сын фельдмаршала М. Ф. Каменского, брат полководца Н. М. Каменского, с которым всегда был в дурных отношениях[1]. Жестокий крепостник и большой любитель крепостного театра.



Биография

Военная карьера

В 1774 записан корнетом в Нижегородский драгунский полк. Образование получил в кадетском корпусе. Образование получил в в Императорскиом сухопутном шляхетском кадетском корпусе. 8 апреля 1787 года переведён с чином прапорщика в Преображенский лейб-гвардии полк. 5 мая 1789 года выпущен подполковником в Екатеринославский гренадерский полк.

В составе Московского гренадерского полка отправился на театр войны с турками, в 1790 году сражался против шведов, в 1791 году — снова против турок.

С 8 мая 1794 года командир 3-го батальона Екатеринославского егерского корпуса. Участвовал в походе в Польшу и в пленении Костюшко; во время штурма Праги был ранен в живот картечью.

1 января 1797 года был произведён в полковники Рязанского мушкетерского полка. 14 марта 1798 года — в генерал-майоры, с назначением шефом Полоцкого мушкетерского полка.

3 июня 1798 года вышел в отставку. 26 марта 1801 года был вновь принят на службу и 19 августа назначен шефом Фанагорийского гренадерского полка.

В кампанию 1805 года отличился в сражении при Аустерлице, где командовал бригадой в колонне генерала А. Ф. Ланжерона. Провел три блестящих атаки против дивизии генерала Сент-Илера. 15 июня 1806 года произведён в генерал-лейтенанты и назначен начальником 12-й пехотной дивизии.

Более всего отличился Каменский во время войны с Турцией в составе Молдавской армии. С 1810 года служил под командой своего младшего брата, чем очень оскорблялся.

24 мая 1807 года разбил турецкие войска при Браилове. В 1809 году получил в командование корпус. 10 мая взял штурмом крепость Базарджик, 23 июля разгромил турок при Шумле. С 14 июня 1810 года — генерал от инфантерии. Командовал правым флангом в сражении при Батине.

Во время Отечественной войны Каменский командовал корпусом в 3-й Западной армии А. П. Тормасова. Части его корпуса, во главе с генерал-майором Е. И. Чаплицем, приняли участие во взятии Кобрина. После сражения под Городечно поссорился с Тормасовым и, «по болезни», уехал из армии, сдав командование князю А. Л. Щербатову. С 19 октября 1812 года получил бессрочный отпуск «для излечения болезни», 6 марта 1822 года был уволен от службы.

Жизнь в отставке

Избалованный матерью Анной Павловной (урожд. княжной Щербатовой), подле которой он похоронен в Новодевичьем монастыре, Сергей Каменский, по мемуарным свидетельствам, унаследовал худшие свойства отца — «его необузданный нрав, его чудачества, жестокость, нравственную распущенность»[1].

После убийства отца (12 августа 1809 года) и преждевременной кончины младшего брата (4 мая 1811 года) Сергею досталось всё состояние графов Каменских: 6 тысяч душ в Орловской, Нижегородской, Владимирской и Курской губерниях. В отцовском имении Сабурово под Орлом он стал вести расточительный образ жизни, делал большие долги.

По сообщению М. И. Пыляева, за 8 тысяч рублей он купил у Медокса механические часы, который в час убийства отца (2 часа 11 мин.) играли «Со святыми упокой», а в час рождения самого графа (16 часов) — «Славься, славься, храбрый росс». По свидетельствам москвичей, в графском доме на Смоленском бульваре «царили хаос, беспорядок и грязь; многочисленная прислуга, оборванная, ссорившаяся и ругавшаяся между собой, ничего не делала; в прихожей около двух десятков лакеев сидели и вязали чулки, ожидая приказания графа подать ему платок или трубку»[1].

Граф всюду водил с собой любовницу-простолюдинку, которой было приказано носить на груди его большой портрет. Когда она чем-нибудь прогневляла Каменского, ей надевали другой такой же портрет, на котором были изображены только затылок и спина графа. Каждые четверть часа к ней входили дворовые люди и повторяли: «Грешно, Акулина Васильевна, молитесь!» — после чего несчастная должна была немедленно класть поклоны, даже ночью[1].

К концу жизни генерал Каменский прожил всё родительское состояние и стал распродавать последние имения. Он так нуждался, что в 1828 году по случаю «стеснённых» дел просил себе «калеке, инвалиду, без ног почти, драбанту на ратном поле» через А. И. Чернышёва пенсию, но последний отвечал, что «пенсионы испрашиваются только при увольнении от службы»[1].

Театр графа Каменского

Особую склонность Сергей Михайлович испытывал к театру. Вся труппа его орловского театра состояла из крепостных, причём он не оставлял попыток купить и знаменитого Щепкина. Игра артистов была ниже всякой критики[1].

В 1815 г. граф возвел на Каменской площади необычное здание, высокое, деревянное, с яркой красной крышей и белыми колоннами, с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и 26 сентября (8 октября по новому стилю) поднял занавес первого в Орле общедоступного публичного театра.

— Б. Н. Голубицкий. Каменские и история орловской сцены.[3]

Билеты в театр граф продавал сам, сидя в кассе. В антрактах публику угощали пастилой, мочёными яблоками и мёдом. Граф зорко следил за игрой артистов и записывал все замеченные ошибки. На сцене висело несколько плёток, и после каждого акта он ходил за кулисы и там делал расчёты с провинившимися актёрами, крики которых долетали до слуха зрителей[4].

Известный русский писатель Н. А. Лесков, выросший в Орле и в детстве много слышавший о крепостном орловском театре и о странной личности его хозяина, позже вспоминал о них от лица своих героев:

Ребёнком, в сороковых годах, я помню ещё огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр.

Н. С. Лесков, «Тупейный художник»

— Я родился в крепостном звании и происхожу из дворовых людей графа К. из Орловской губернии. Теперь эти имения при молодых господах расплылись, но при старом графе были очень значительные. В селе Г., где сам граф изволил жить, был огромный, великий домина, флигеля для приезду, театр, особая кегельная галерея, псарня, живые медведи на столбу сидели, сады, свои певчие концерты пели, свои актеры всякие сцены представляли;

Н. С. Лесков, «Несмертельный Голован»

Семья

В двух браках с представительницами мелкопоместного дворянства, Марией Ивановной Яфимович и Екатериной Фёдоровной Левшиной, прижил пятерых сыновей и восьмерых дочерей.

Награды

Память о Каменском

Выведен под именем графа Скалинского в повести Герцена «Сорока-воровка» и под собственной фамилией в рассказе Лескова «Тупейный художник».

В Орле действует музей истории орловской сцены и театра графа Каменского. В связи с празднованием 180-летия орловского театра в 1995 году площади возвращено историческое название «Каменская», открыт бюст Сергея Михайловича.

Напишите отзыв о статье "Каменский, Сергей Михайлович"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 «Русские портреты XVIII и XIX столетий», том 4, № 95, 96.
  2. 1 2 [www.museum.ru/1812/Persons/Russ/ra_k06.html Интернет-проект «1812 год»]
  3. [saburovo-castle.narod.ru/golubickiy.htm КАМЕНСКИЕ И ИСТОРИЯ ОРЛОВСКОЙ СЦЕНЫ]. Проверено 14 апреля 2013. [www.webcitation.org/6Ftm4Micw Архивировано из первоисточника 15 апреля 2013].
  4. Б. Н. Асеев. Русский драматический театр XVII—XVIII веков. Искусство, 1958. Стр. 202.
  5. Российская родословная книга, 1855, часть вторая, стр. 189—191
  6. Herbert Stoyan. Eine WWW-Personendatenbank des höheren Adels in Europa
  7. Воспоминания графини Антонины Дмитриевны Блудовой, 1888, стр. 53.
  8. [www.gzhatsk.net/history_gzhatsk_villages/americancev.html А. В. Лукьянова. Просветительская деятельность в Гжатской деревне пореформенного времени на примере деятельности Василия Карповича Американцева]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Каменский, Сергей Михайлович

– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.