Каменькович, Евгений Борисович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Евгений Каменькович
Имя при рождении:

Евгений Борисович Каменькович

Дата рождения:

9 ноября 1954(1954-11-09) (69 лет)

Место рождения:

Киев, СССР

Профессия:

театральный режиссёр, театральный педагог

Гражданство:

СССР СССРРоссия Россия

Годы активности:

с 1981 года

Театр:

Московский театр «Мастерская Петра Фоменко»

Награды:
IMDb:

ID 0436568

Евге́ний Бори́сович Каменько́вич (род. 9 ноября 1954) — советский и российский театральный режиссёр[1]. Заслуженный деятель искусств Российской Федерации (2000), профессор РАТИ.





Биография

Евгений Каменькович родился 9 ноября 1954 года в Киеве в семье режиссёра и хореографа Бориса Каменьковича (1921—2001) izvestia.kiev.ua/item/show/3892 и оперного режиссёра Ирины Молостовой[1].

Учился в ГИТИС, сначала на актёра (курс В. А. Андреева, 1976), затем на режиссёра (мастерская А. А. Гончарова, 1982)[1].

С 1983 по 1992 гг. — педагог актёрско-режиссёрской мастерской А. Васильева, с 1983 по 2001 г. — педагог мастерской П. Фоменко в РАТИ — ГИТИСе. C 2000 по 2004 г. руководил актёрским курсом в Школе-студии МХАТ имени А. П. Чехова (среди его учеников Иван Жидков, Олег Соловьёв, Юлия Агафонова, Олеся Иванцова, Роман Хардиков, Клаудиа Бочар, Артём Григорьев[2], Дмитрий Куличков, Сергей Медведев, Александр Скотников[3].). C 2001 г. — педагог мастерской С. В. Женовача в РАТИ—ГИТИСе. C 2007 года вместе с Дмитрием Крымовым — художественный руководитель мастерской совместного обучения актёров, режиссёров и сценографов на режиссёрском факультете РАТИ — ГИТИСа. Заместитель заведующего кафедрой режиссуры драмы РАТИ. В 2012 году назначен художественным руководителем театра «Мастерская Петра Фоменко».

Семья

Режиссёрские работы

Московский театр-студия под руководством Олега Табакова

  • 1989 — «Затоваренная бочкотара» В. Аксенова.
  • 1990 — «Учитель русского» А. Буравского.
  • 1997 — «Искусство» Я. Реза.
  • 1998 — «Любовь как милитаризм» П. Гладилина.
  • 2000 — «Любовные письма» А. Гурнея.
  • 2007 — «Затоваренная бочкотара» В. Аксёнова

Московский театр «Мастерская Петра Фоменко»

Признание и награды

Напишите отзыв о статье "Каменькович, Евгений Борисович"

Примечания

  1. 1 2 3 [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/KAMENKOVICH_EVGENI_BORISOVICH.html Каменькович, Борис Наумович] // Энциклопедия «Кругосвет».
  2. [ruskino.ru/art/4619 Артём Григорьев на RUSKINO.RU]
  3. [mhatschool.theatre.ru/people/alumni/2000/skotnikov/ Александр Скотников на сайте Школы-студии МХАТ]
  4. [publication.pravo.gov.ru/Document/View/0001201607280012?index=11&rangeSize=1 Указ Президента Российской Федерации от 28.07.2016 № 359 «О награждении государственными наградами Российской Федерации»]

Ссылки

  • [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/KAMENKOVICH_EVGENI_BORISOVICH.html Каменькович, Борис Наумович] // Энциклопедия «Кругосвет».
  • [fomenko.theatre.ru/director/kamen Евгений Каменькович на странице Московского театра «Мастерская П. Фоменко»]
  • [magazines.russ.ru/october/2009/11/ka.html]

Отрывок, характеризующий Каменькович, Евгений Борисович

«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.