Камерный оркестр

Ка́мерный орке́стр — небольшой коллектив (обычно, 4-12 человек), исполняющий камерную музыку.

До появления симфонических оркестров (в XIX веке) были фактически единственным типом оркестрового коллектива (исключение здесь составляют некоторые оперные и ораториальные партитуры XVII-XVIII веков, включающие орган или расширенный состав духовых и ударных инструментов, в том числе оперы Клаудио Монтеверди, оратории Георга Фридриха Генделя и др.). Начиная с XVII века, камерные оркестры часто имелись на дворах герцогов и других дворян, которые могли позволить себе содержать маленький оркестр. Так, например, Иоганн Себастьян Бах с 1703 года был скрипачом в камерном оркестре герцога Иоганна Эрнста III.

В XIX веке камерные оркестры постепенно вытесняются симфоническими.

В XX веке камерные оркестры снова получают распространение — не в последнюю очередь как реакция на огромные составы позднеромантических оркестров (например, увеличенные оркестровые составы в партитурах Рихарда Вагнера, Антона Брукнера, Густава Малера, Рихарда Штрауса, Александра Скрябина).

Произведения для камерного оркестра в XX веке писали Арнольд Шёнберг (Камерная симфония № 1), Алан Хованесс («Анахид», фантазия для камерного оркестра, Симфония № 6 для камерного оркестра), Альфред Шнитке (Концерт № 3 для скрипки с оркестром) и др.

Среди известных камерных оркестров XX века — Академия Святого Мартина в полях (из руководителей наиболее известен Нэвилл Марринер), Литовский камерный оркестр (среди руководителей — Саулюс Сондецкис), Виртуозы Москвы (под управлением Владимира Спивакова), Казанский государственный камерный оркестр La Primavera (под управлением Рустама Абязова)[www.la-primavera.org]

См. также

• Rondo Veneziano
• Камерная музыка
• Виртуозы Москвы
• Камерный оркестр «Kremlin»
• Камерный оркестр Европы
• Венский камерный оркестр
• Английский камерный оркестр

Отрывок, характеризующий Камерный оркестр

– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.