Ками

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Синтоизм

Основы

Боги (список) • святилища (список) • священнослужителимацуринорито

Священные тексты

КодзикиНихон сёкиФудоки

Родственные темы

Буддизмконфуцианстводаосизмкокугаку


Портал:Синтоизм

Ками (яп. ) — в синтоизме духовная сущность, бог[1]. Согласно определению Мотоори Норинага, данном им в его комментариях к Кодзики, ками именуются божества неба и земли, описанные в древних писаниях и их тама, обитающие в посвящённых им святилищах. Также ками могут именоваться люди, птицы, звери, поля и любая другая природа, обладающая исключительными качествами, внушающими трепет. При этом исключительность может подразумевать как положительные, так и отрицательные качества. Из определения Мотоори можно заключить, что под термин «ками» подпадает в том числе и то, что в других религиях именуется духами.[2] По мнению известного языковеда Ооно Сусуму, слово «ками» происходит от древнего «каму», которое в основном употреблялось в значениях «гром, гроза», «страшный дикий зверь наподобие тигра или волка», «горы».[3]

В синтоизме нет чёткого разделения между людьми и ками. Существует легенда, что когда католический прелат спросил синтоистского священника, как же синтоизм представляет себе бога, он получил ответ: «а мы танцуем»К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 3869 дней]. Японские боги могут жениться на человеческих девушках, а человеческие юноши могут соблазнять богинь. Также выдающиеся люди могут своими поступками заслужить божественный статус. Ками могут умирать, например, в Японии демонстрируется место, где по легенде умерла богиня Идзанами. Также они не обладают всеведением или всемогуществом и за каждым из них закреплена своя сфера влияния. Даже верховному божеству приходится опираться на помощь подчинённых. Особенностью синтоистских богов, выделяющей их среди прочих является то, что подчеркивается связь между людьми и ками. Согласно синтоизму люди были не сотворены богами, а рождены ими.[2]





Ранги ками

В прошлом часть ками имела ранги аналогичные тем, что действовали при императорском дворе. Данные ранги присваивались самим императором и во многом влияли на ранг соответствующего ками святилища дзиндзя. Если чиновники имели 13 разрядов «бун», то у ками их было 15. Число же разрядов «кун» и «хин» у людей и ками совпадало — 12 и 4 соответственно. В данном случае имела место попытка перенести в Японию китайскую религиозную модель, в которой внутренняя организация богов, повторяла государственную организацию. Тем не менее, бюрократизация ками не удалась и они так и не стали полноценными двойниками государственных чиновников.[4]

Почитание ками

Ками не являются благостными существами. Наоборот, в них слились чувства опасности, страха и ощущение мощи, образующие вместе понятие некой повелевающей и непреклонной сверхъестественной силы. Поэтому если ками не будут соответствующим образом ублажены, их гнев не заставит себя долго ждать. Со временем ками в представлениях людей смягчились. Так, Ооно Сусуму отмечает, что в сборнике стихов «Манъёсю», датированном восьмым веком, ками предстают как некая грозная сила, к которой редко обращаются с какой-либо просьбой. Однако в «Гэндзи моногатари», датированном X-XI веками, ками уже практически не воспринимаются карающей силой и в первую очередь спасают людей и помогают им. С точки зрения Ооно, эта перемена связана с влиянием буддизма. Несмотря на эти перемены, ками по-прежнему могут проявить свой гнев, если им не оказали должного почёта.[3]

Существует несколько основных составляющих службы, призванной умилостивить ками. Главнейшей частью службы является угощение ками. В давние времена нередкими были кровавые жертвы. Тем не менее, ныне большинство ками не приемлют крови и мяса. Они предпочитают вегетарианские блюда и в первую очередь рис, а также продукты на его основе. В частности, хорошим подношением будет рисовое сакэ. Впрочем, позволить себе сакэ каждый день могут немногие божества и обычным меню является рис, вода и соль. Предложенная ками еда помещается на алтарь и как считается, заряжается добродетелями божества. Вслед за этим заряженная ками пища съедается участвующими в ритуале людьми.[3]

Другим популярным способом задобрить ками являются подарки. Их преподносят в особых случаях, в частности по праздникам. В «Уложениях годов Энги» приводится подробный список того, когда, какие и какому ками следует преподносить дары. Одним из важнейших даров при этом выступала ткань. Как и в случае слуг императора, качество, цвет и количество этой ткани были строго регламентированы. Третьим способом ублажения ками является чтение норито. Эти тексты далеки от христианских молитв и часто имеют не просительный, а информационный тон. Тем не менее, в норито встречаются и обращения к ками. Поэтому данный термин переводят как «молитвословие». Наконец, четвёртым способом задобрить бога является его развлечение. Для развлечения ками существует множество способов, включающих в себя такие вещи как ритуальные пляски, борьбу сумо и театральные представления.[3]

По значимости и масштабу служения ками можно разделить на три вида:

  • Ежедневное почитание ками в кругу отдельной семьи. В этом случае ритуалом руководит глава семейства.
  • Проводимая по особым случаям храмовая служба.
  • Массовый праздник начинающийся с храмовой службы, но достигающий таких масштабов что он выходит за пределы святилища.

В общем случае все три варианта могут именоваться словом «мацури», но зачастую под ним подразумевают только последний пункт.[3]

Ежедневное почитание ками является наиболее простым. Оно включает в себя лишь очищение и потчевание ками. По утрам блюдущий традиции глава семейства умывается, полощет рот и укладывает божественную еду синсэн на высокие подносы такацуки. Затем меняется вода для стоящих в вазах божественных деревьев сакаки, выступающих непременной частью домашнего алтаря. Наконец, зажигаются масляные светильники и еда помещается на алтарь. Вся семья выполняет ритуал, состоящий из двух поклонов, двух хлопков и ещё одного поклона. Данный ритуал выполняет ту же роль, что и осенение себя крестом в христианстве. На этом ритуал заканчивается, и все приступают к еде.[3]

Виды ками

Существует множество различных ками и, более того, они могут принадлежать различным конфессиям — что, однако, не является уникальной особенностью Японии. Например, в Китае можно встретить одновременное поклонение буддийским и конфуцианским божествам. Основным источником заимствований божеств выступает буддизм, заполнивший нишу связанную со смертью и загробным миром. После революции Мэйдзи, в рамках борьбы за чистоту японского духа была предпринята попытка разделить ками и будд между собой. В связи с этим множество существовавших на тот момент смешанных святилищ должны были определиться, исповедуют они синтоизм или буддизм. Однако, как только идеологический контроль был снят и Япония была признана светским государством, религии смешались вновь.[2]

Среди ками можно выделить несколько групп. Наименее персонифицированными являются безымянные ками, именуемые «яоёродзу-но ками», что значит «восемь мириад ками» или «бесконечное множество ками». Не имея собственных имен, безымянные природные ками именуются по области, которую они олицетворяют. Например, «божество ветра» или «божество гор». Подобные ками лишены какой-либо индивидуальности и свободно перетекают друг в друга. Так, например, весной ками гор спускается в долины и превращается в ками полей. Когда же урожай собран, он возвращается в горы и вновь становится ками гор. Также для каждого места существует владеющий данной территорией ками, называемый дзинусигами. Если человек собирается использовать принадлежащую ками землю, он должен сначала задобрить местного дзинусигами. Соответствующий обряд до сих пор проводится даже при строительстве атомной электростанции или космодрома. Некоторые из безымянных ками под влиянием других религий обрели собственный образ. Так, например, ками ветра стал изображаться с огромным мешком, в котором он хранит ветер. Однако, большая часть безымянных ками собственного образа лишена. Несмотря на то, что существуют персонифицированные ками, отвечающие за ту же область, что и безымянные, почётом пользуются и те, и другие. Так, безымянный ками ветра сосуществует с персонифицированным богом ветра Сусаноо. Некоторые из безымянных божеств впоследствии становятся настолько известными, что обретают свои собственные имена. Наиболее известным примером такого ками является Инари.[2]

Вместе с культом природных ками, в качестве ками почитаются и духи предков. Каждый японский клан имел собственного ками прародителя, также как в настоящее время императорский род почитает своей прародительницей Аматэрасу. Данные ками именовались удзигами и были главными божествами соответствующего рода. Сами же члены клана, считавшиеся детьми удзигами, именовались удзико. Однако когда один клан подчинял себе другой, победители требовали, чтобы побежденные почитали их удзигами. Благодаря этому понятие удзико постепенно расширилось от прямого потомка удзигами до простого члена общины, находящейся под покровительством соответствующего божества. Удзигами же из родового божества стал превращаться в божество, покровительствующее конкретной территории. Данный процесс ускорился в средневековье, когда люди стали с легкостью менять место жительства. В настоящее время удзико может считаться даже иностранец. Однако для этого он должен стать полноправным членом местной общины, что является достаточно сложной задачей. Несмотря на это, особые ревнители традиций могут выделять также и собственных убусуна-но ками — ками, покровительствующих месту рождения человека. По отношению к этому ками человек является убуко. Если удзигами при переезде меняется, то убусуна-но ками всегда остается неизменным.[2]

После того как человек умирает, он также становится ками. Сразу после своей смерти человек становится буйным духом «аратама». Для его успокоения следует оказывать умершему знаки внимания и проводить соответствующие церемонии. Спустя несколько лет душа становится спокойным духом «нигитама» и, наконец, спустя 33 года становится ками, сливаясь с душами предков. Считается, что эти души дважды в год возвращаются на землю, чтобы встретиться со своими потомками. Первый раз мертвые возвращаются в новогодние праздники, изначальный смысл которых заключался в том, чтобы встретить предков. Второй раз мертвые возвращаются летом, во время фестиваля Обон. В это время полагается навещать могилы своих предков, как бы далеко они ни находились. Правда, некоторые современные японцы предпочитают посещать могилы виртуально, через интернет, а дни праздника использовать в качестве отпуска.[2]

Хотя обычно мертвые почитаются лишь как абстрактные духи предков, некоторые из них сохраняют свою индивидуальность и становятся самостоятельными божествами. Данная практика зародилась из страха перед местью невинно убитых людей, при жизни обладавших значительной властью. Первые письменные свидетельства персонального обожествления относятся к началу девятого века, когда император Камму повелел построить храм в честь членов императорской семьи и знати, умерших насильственной смертью. К 863 году таковых набралось уже шесть человек, и вскоре их число возросло до восьми. Сохранились упоминания о том, что некоторые из них впоследствии даже стали удзигами. Также мстительному характеру этой восьмерки приписывали все беды, происходящие в стране.[2]

Число невинно убиенных или заслуживших при жизни особый почёт людей, впоследствии ставших ками, достаточно велико. Так, например, ками стали Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу, которые в начале 17 века прекратили период междоусобиц и объединили страну воедино. И хотя большая часть подобных личностей стала ками после смерти, некоторые люди почитались ками ещё при жизни. В первую очередь к живым ками, именуемым икигами, относились императоры Японии. Несмотря на то, что после капитуляции Японии император Хирохито отрекся от звания икигами, многие продолжают именовать императоров именно так. Также данного титула удостаиваются люди, особо выделяющиеся своими духовными качествами. На официальном уровне в ставшем светским японском государстве этот титул трансформировался в «национальное сокровище». Такой титул в Японии носит несколько десятков человек.[2]

Помимо вышеперечисленных ками, в синтоизме присутствует ряд божеств, заимствованных из других религий. Иностранные боги рассматривались японцами как разновидность ками, пусть и чужих. И если японцы считали, что чужое божество обладает полезными способностями, оно начинало почитаться наравне с местными божествами. Благодаря этому в число ками попали и даосские святые, и индусские девы, и будды с бодхисаттвами. Наибольшую популярность среди ставших ками бодхисаттв обрёл бодхисаттва Дзиздо, чьи каменные изваяния можно увидеть не только в храмах, но и на обочинах дорог. Другим примером заимствования богов могут служить Семь богов счастья.[2]

Наконец, отдельную группу составляют божества, описанные в официальной мифологии Кодзики и Нихонги. Данные божества делятся на небесных и земных. Это деление было заимствовано из Китая и законодательно закреплено в 645 году. В Китае деление на небесных и земных божеств подразумевало под небесными богами богов, живущих на небе или олицетворяющих небесные стихии. Данные боги занимали главенствующее положение и распоряжались судьбами людей. Земные же боги скорее соответствовали духам, которых следовало почитать лишь в той степени, которая необходима, дабы бог не сделал какую-то пакость. В Японии, однако, оба типа богов пользуются равным почётом. Кроме того, земные боги порой олицетворяют небесные стихии. Примером здесь может быть бог ветра Сусаноо, выступающий братом богини солнца Аматэрасу и тем не менее почитаемый как земное божество. Связанно это с тем, что, в отличие от Китая, в Японии боги разделялись скорее по «политическим» соображениям. Божества, находящиеся в родстве с Аматэрасу и лояльные к ней, стали небесными. Те же божества, которые выступали против Аматэрасу и её потомков и лишь потом покорились, перешли в разряд земных.[2]

Первых, самых высших ками трое, их имена: Амэ-но Минакануси, Такамимусуби и Камимусуби. Высшие ками не имеют пола и внешних признаков. После них появляются ещё четыре ками, связанных с природными объектами. Пятая пара богов (Идзанаги и Идзанами) обращает жидкую землю в твердь, начиная тем самым историю мира.

По одной из версий, от брака Идзанаги и Идзанами рождаются острова, из которых состоит Япония, и боги-духи, которые должны эту страну населить. Постепенно острова наполняются горами и лесами, хозяевами которых считаются рождённые здесь ками. Старшая же дочь от этого брака, Аматэрасу, владеет «равниной высокого неба», являясь главным божеством пантеона ками.

Ками и буддизм

Пришедший в Японию буддизм не враждовал с другими религиями и признавал их богов. К ками он отнесся так же, как и к другим божествам — они рассматривались как страдающие существа, нуждающиеся в спасении. С этой целью к синтоистским храмам были приставлены буддийские монахи, зачитывающие для ками буддийские сутры. Сохранились записи о том, что некоторые ками сами просили направить их по пути спасения и воздвигать им буддийские храмы. Так, например, в 715 году своему священнику явился ками по имени Кэхи и заявил, что желает следовать пути Будды, а также хочет, чтобы для него построили храм. Требование было выполнено, и на территории синтоистского святилища в честь Кэхи появился и буддийский храм. Подобные храмы стали именоваться дзингудзи. Первое упоминание о них относится к правлению жившей в седьмом веке Саймэй. Вместе с этим, так же как и в случае с индийскими божествами, ками были включены в число защитников Будды и стали рассматриваться как покровители буддизма. Первым таким защитником стал Хатиман. Подобно тому как Будда почитался на территории храмов ками, со временем буддийские храмы также обзавелись святилищами ками, защищающих Будду.[5]

Тем не менее, ками могли наслать кары, если буддийский храм был воздвигнут без их разрешения. Так, в 773 году был разрушен храм, на который пошли деревья из священной рощи. В 771 году правитель заболел, когда в основу буддийского храма был заложен камень со священной горы. Подобные свидетельства стали часто появляться в конце VIII века, что говорит о росте статуса синто в глазах населения. Ками перестали быть просто страдающими существами и стали самостоятельной силой, необходимой для поддержки буддизма.[5]

С развитием буддизма в Японии появились собственные буддийские школы Тэндай и Сингон. Первая из этих школ, Тэндай, заложила основы новой теории, что ками являются не нуждающимися в спасении страдающими грешниками, а воплощениями будд и бохисаттв. В конце периода Хэйан для большей части главных ками были найдены их исконные сущности хондзи. Однако будды все же продолжали главенствовать над ками. Спустя 400 лет после смерти основателя Тэндай, Сайтё, была сделана первая попытка систематизировать Тэндайскую версию буддизма. Ею стал труд Ётэнки, опирающийся на цитату из Суры Цветка Милосердия, в которой будда Шакьямуни утверждает, что, уйдя в нирвану, пошлет пресветлых богов в дурные миры. Эта цитата стала одним из главных аргументов в защиту буддийской интерпретации синто и многократно цитировалась не только в традициях Тэндай, но и других учениях. Однако найти место сутры, из которого взята эта цитата, так никому и не удалось.[5]

С началом эпохи Камакура реальная власть перешла к сёгунам. В Японии начался кризис, в связи с которым лидеры буддийских движений стали объявлять конец света, и многие лидеры необуддизма стали заявлять, что поклонение ками лишено смысла. Однако в 1274 и 1281 годах благодаря тайфуну, уничтожившему флот вторжения, Япония дважды была спасена от захвата монголами. Японцы посчитали, что данный ветер был послан защищающими их ками и назвали его «камикадзэ». В отличие от ками, Будда не смог спасти Китай от монголов. Этот случай значительно поднял авторитет ками в глазах населения. Тогда же возникла концепция о том, что Япония — страна ками. Во время революции Мэйдзи ками и будды были законодательно разделены. И конец XIX века ознаменовался призывами «уничтожить Будду, убить Шакью».[5]

Напишите отзыв о статье "Ками"

Примечания

  1. [www.csse.monash.edu.au/~jwb/cgi-bin/wwwjdic.cgi?1C WWWJDIC] — 神 【かみ】 (n) god; deity; divinity; spirit; kami;
  2. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Накорчевский А. А. Япония. Синто. Глава 2. Японские божества ками.
  3. 1 2 3 4 5 6 Накорчевский А. А. Япония. Синто. Глава 5. Кто и как служит японским божествам.
  4. Накорчевский А. А. Япония. Синто. Глава 4. Где живут японские божества.
  5. 1 2 3 4 Накорчевский А. А. Япония. Синто. Глава 6. Многоликое синто: история.

Отрывок, характеризующий Ками

Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.