Сьенфуэгос, Камило

Камило Сьенфуэгос Горриаран
Camilo Cienfuegos Gorriarán
Дата рождения:	6 февраля 1932(1932-02-06)
Место рождения:	Гавана, Куба,
Дата смерти:	28 октября 1959(1959-10-28) (27 лет)
Место смерти:	Атлантический океан
Гражданство:	Куба Куба
Основные идеи:	Анархизм

Ками́ло Сьенфуэ́гос Горриара́н (исп. Camilo Cienfuegos Gorriarán; 6 февраля 1932, Гавана, Куба — 28 октября 1959, в районе Флоридского пролива) — кубинский революционер, наряду с Эрнесто Че Геварой, Фиделем и Раулем Кастро считается ключевой фигурой Кубинской революции. Был очень любим революционерами и мирным населением за открытую улыбку и чувство юмора. Единственный выходец из рабочего класса среди первых лидеров революционного движения на Кубе.

Погиб при невыясненных обстоятельствах во время перелёта из провинции Камагуэй в Гавану.

Биография

Родился в семье анархистов, уехавших из Испании. Учился в школе искусств «Сан Алехандро», которую покинул из-за финансовых затруднений в семье. Подрабатывал в магазине одежды El Arte (его отец также был связан с одеждой и работал портным).

В 1948 году принимал участие в протестах против повышения тарифов на проезд в общественном транспорте. В 1953 году совершил поездку в США в поисках заработка, но вернулся на Кубу, возмущённый атмосферой, царящей в США, и условиями труда.

В 1954 году влился в студенческую борьбу против диктатуры Фульхенсио Батисты. В 1955 году во время студенческих манифестаций был ранен в ногу солдатами правительственной армии. Через некоторое время был подвергнут политическим гонениям, и был вынужден уехать из страны. В Нью-Йорке познакомился с идеями и планами Фиделя Кастро, тогда еще студента, и решил переехать в Мексику, где вступил в ряды Движения 26 июля. Позже участвовал в экспедиции на яхте Гранма с целью начала вооружённой борьбы на Кубе.

Совместно с Фиделем Кастро, Раулем Кастро и Эрнесто Че Геварой организовал и возглавил партизанскую борьбу в горах Сьерра-Маэстра. В апреле 1958 года удостоен звания команданте (майора) — высшего звания в Повстанческой армии. В августе 1958 года Камило Сьенфуэгос возглавил вторую партизанскую колонну «Антонио Масео», которая прошла маршем от гор Сьерра-Маэстра в провинцию Лас-Вильяс, где, разбив местные гарнизоны батистовцев, открыла ещё один партизанский фронт. Под его командованием 700 бойцов взяли город Ягуахай, что сыграло важную роль в борьбе с диктатурой Фульхенсио Батисты.

Камило вошёл в Гавану со своими войсками 2 января 1959 года. Через несколько дней он присоединился к Фиделю Кастро и принял участие в торжественном въезде в столицу Кубы, ознаменовавшем собой победу Кубинской Революции.

После победы Сьенфуэгос был назначен командующим вооружёнными силами революции. По некоторым версиям, он не разделял стремлений Фиделя Кастро на сближение с Советским Союзом и социалистическим лагерем, поскольку скептически относился к коммунизму и придерживался анархистских взглядов. Тем не менее, многие политические решения Кастро он всецело поддерживал. В своём последнем публичном выступлении он так заявил об аграрной реформе: «Даже если от этого упадёт небо нам на голову, аграрной реформе быть».

Смерть

По официальной версии, команданте Камило Сьенфуэгос погиб 28 октября 1959 года во время авиакатастрофы самолёта CESSNA 310 над Атлантическим океаном. Обломки самолёта, пилотируемого капитаном Луисиано Фариньясом, так и не были найдены.

Смерть Камило Сьенфуэгоса являлась объектом взаимных политических обвинений. Кубинское руководство высказывало подозрение, что самолёт Сьенфуэгоса был сбит ВВС США, либо на его борту агенты ЦРУ взорвали бомбу.

Эрнесто Че Гевара, посвятивший Камило свою книгу-учебник «Партизанская война», также придерживался версии, что Камило был убит врагами Революции:

Камило свято чтил верность. Он был верен и Фиделю, который, как никто другой, воплощает в себе волю народа, и самому народу. Народ и Фидель - одно целое. Именно этим руководствовался в своей деятельности непобедимый партизан. Кто убил Камило? Лучше спросим: кто уничтожил его физически? Ибо в памяти народной такие люди не умирают. Его убил враг, убил потому, что хотел его смерти, убил потому, что абсолютно надежных самолетов не бывает, потому, что пилоты не могут предугадать всех случайностей, потому, что, обремененный работой, он намеревался быть в Гаване за несколько часов. Наконец, его убил собственный характер. Камило никогда не отступал перед опасностью, он смело смотрел ей в глаза, заигрывал с нею, дразнил её, как тореадор, и вступал с нею в единоборство. В его сознании партизана не укладывалось, что какое-нибудь препятствие может остановить его или заставить свернуть с намеченного пути.

Несмотря на это, антикастровская эмиграция в Майами, напротив, утверждала, что диверсию на борту самолёта устроил Фидель Кастро, опасавшийся популярности Сьенфуэгоса. За 13 дней до исчезновения Сьенфуэгос практически перестал управлять армией: решением Фиделя Кастро был учреждён новый пост министра обороны, который занял Рауль Кастро. Ещё одним свидетельством охлаждения их отношений стал арест Убер Матоса, боевого товарища Сьенфуэгоса, причём для его задержания Фидель Кастро направил самого Камило. Якобы существуют свидетельства очевидцев, наблюдавших, как вскоре после взлёта самолёта, в котором находился Сьенфуэгос, с того же аэродрома Камагуэй в воздух поднялся истребитель. Есть версия, что за штурвалом этого самолёта был личный пилот Фиделя Кастро Блас Домингес.

Ни та, ни другая версия до сих пор не нашли документального подтверждения. Историки больше склоняются к третьей версии, что пилот CESSNA 310 не справился с управлением из-за непогоды. В народе жива и ещё одна легенда, согласно которой Сьенфуэгос вскоре после крушения самолёта был найден живым.

Память

Внешние изображения
	[praktycznepodroze.pl/photos/kuba/900px/camilo-cienfuegos-vas-bien-fidel.jpg «Всё хорошо, Фидель»]
	[static6.depositphotos.com/1000681/562/i/950/depositphotos_5622313-Camilo-Cienfuegos-on-post-stamp.jpg Почтовая марка Кубы]
	[www.sinembargo.mx/wp-content/uploads/2012/02/c551e35b.jpeg Вместе с Раулем Кастро]
	[www.cubadebate.cu/wp-content/gallery/camilo-cienfuegos/camilo-cienfuegos-02.jpg Портрет]
	[www.torontoforumoncuba.com/uploads/5/1/8/5/5185218/4794214_orig.jpg Дети несут портрет революционера]

В память о Камило Сьенфуэгосе в день его смерти, 28 октября, школьники на Кубе бросают в море и реки цветы. Именем Камило названы несколько военных училищ Кубы. Портрет революционера помещён на 20-песовой банкноте и юбилейной монете в 40 сентаво 1962 года. В честь революционера на Кубе учреждён Орден «Камило Сьенфуэгос». Им награждают участников Кубинской революции, ветеранов военной службы, а также иностранных представителей, оказавших поддержку Кубе в период вооружённого конфликта.

В Ягуахай действует музей Сьенфуэгоса. Экспозиция размещается в бывших бараках, которые занимали войска Фульхенсио Батисты во время сражения 1958 года.

В 2009 году, в честь 50-летия со дня смерти революционера, на одном из зданий на Площади Революции в Гаване появился портретный барельеф Сьенфуэгоса, выполненный из ста тонн стали. Подписью к портрету служат его знаменитые слова: «Всё хорошо, Фидель» (исп. Vas bien, Fidel). Эту фразу Сьенфуэгос произнёс 8 января 1959 года, когда Фидель Кастро заявил, что на месте военных казарм появится школа, и спросил у своего соратника «Я всё правильно делаю, Камило?».

В 2008 году в фильме «Че» Стивена Содерберга роль Камило исполнил Сантьяго Кабрера.

Своего старшего сына Че Гевара назвал Камило, в честь Сьенфуэгоса, с которым они вместе прошли всю Кубинскую революцию и были дружны.

Ссылки

• [sov-ok.livejournal.com/156930.html Рейд в Лас-Вильяс. Полевой дневник]
• [kamilo.wallst.ru/index.html Герой революции острова Свободы. Сайт о Камило Сьенфуэгосе]

Отрывок, характеризующий Сьенфуэгос, Камило

– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.