Каминский, Александр Степанович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Каминский.
Александр Степанович Каминский

Портрет работы В. Худякова (1850)
Основные сведения
Страна

Российская империя Российская империя

Дата рождения

10 декабря 1829(1829-12-10)

Дата смерти

17 декабря 1897(1897-12-17) (68 лет)

Место смерти

Москва

Работы и достижения
Учёба:

ИАХ

Работал в городах

Москва, Подмосковье, Иваново

Архитектурный стиль

эклектика

Градостроительные проекты

Третьяковский проезд

Алекса́ндр Степа́нович Ками́нский (10 декабря 1829—17 декабря 1897, Москва; также ошибочно Каме́нский) — русский архитектор, один из наиболее плодовитых мастеров поздней эклектики 1860-х — 1880-х годов. Автор первого здания Третьяковской галереи, Третьяковского проезда и десятков частных и общественных зданий в Москве, а также огромного собора Николо-Угрешского монастыря.



Биография

С 1848 года обучался в Императорской Академии художеств по классу К. А. Тона; по заданию Тона участвовал в строительстве Храма Христа Спасителя, постройкой которого заведовал его старший брат, Иосиф Каминский. В 1857—1860 годах стажировался за границей; в Париже познакомился с П. М. Третьяковым, в ноябре 1862 году женился на его сестре Софье (1839—1902).

В течение всей жизни Каминский — семейный архитектор рода Третьяковых. Через Третьяковых к нему также пришли заказы Коншиных, Боткиных, Морозовых и других богатейших семейств Москвы. Каминский много строил в Подмосковье и в Иванове. Впоследствии, по заказу Тона он выполнил интерьеры Вознесенского собора в Ельце.

С 1867 года — старший архитектор Московского купеческого общества, по заказу которого перестроил, в частности, Биржу на Ильинке (выстроенную М. Д. Быковским), здание Купеческой Управы на Неглинной, 8, выполнил ряд других работ. Перестройка старых, ампирных домов в «современные» доходные дома надолго стала рутинной работой для Каминского. Строил он и городские усадьбы на манер прошлых эпох — усадьба Четверикова (Колпачный переулок, 7), усадьба Каратаевой — Морозова (Леонтьевский переулок, 10) и другие.

Из общественных построек Каминского наиболее известны больница и богадельня на улице Щипок и Александро-Мариинское училище на Большой Ордынке. В 1880—1882 годах вместе с архитектором А. Е. Вебером принял участие в проектировании и строительстве павильонов Всероссийской художественно-промышленной выставки на Ходынском поле.

В конце 1880-х годов помощником Каминского работал начинающий архитектор Ф. О. Шехтель. Другим его помощником более десяти лет был архитектор И. Т. Барютин, который вёл часть строительных заказов Каминского.[1] Через школу фирмы Каминского также прошли такие будущие мастера, как И. Е. Бондаренко, И. П. Машков, М. К. Геппенер, С. С. Эйбушиц, Л. Ф. Даукша, К. В. Терский. Стилистически, Каминский — безусловный, яркий представитель поздней эклектики. Он широко использовал и элементы русского зодчества, и готические мотивы, но так же, как и его учитель Тон, никогда не следовал единственному стилю — для каждого типа здания и каждого класса заказчиков у него находилось своё, не связанное стилевыми условностями решение. Общественные здания Каминского иногда приобретали подчёркнуто репрезентативные, избыточно помпезные формы, но даже крупнейшие из них кажутся миниатюрами на фоне доходных домов начала XX века, не говоря уже о современных постройках.

Карьера Каминского оборвалась в 1888 году, когда обрушился доходный дом Московского купеческого общества, возводимый его фирмой (Улица Кузнецкий Мост, 10/8 — Неглинная улица, 8/10). Каминский был признан виновным в нарушении строительных норм безопасности и приговорён к шести неделям ареста. Профессиональная агония продолжалась вплоть до его публичного увольнения с последней должности — архитектора Московского купеческого общества в 1893 году. В 1889—1892 годах Каминский — учредитель и главный редактор «Художественного сборника русских архитекторов» — тщетно пытался через популяризацию своих проектов восстановить репутацию. Архитектор, так и не сумевший вновь войти в строительную элиту, умер в 1897 году. Последней его воплощённой работой стал храм св. Серафима Саровского в Сарове, освящённый в 1903 году.

Работы

Напишите отзыв о статье "Каминский, Александр Степанович"

Примечания

  1. ↑ Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — 535 с. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.

Отрывок, характеризующий Каминский, Александр Степанович

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Каминский,_Александр_Степанович&oldid=80635626»