Камоэнс, Луис де

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Камоэнс»)
Перейти к: навигация, поиск
Луис де Камоэнс
Luís de Camões
Дата рождения:

около 1524

Место рождения:

Лиссабон

Дата смерти:

10 июня 1580(1580-06-10)

Место смерти:

Лиссабон

Род деятельности:

поэт, драматург

Луи́с де Камо́энс (Луи́ш Ваш ди Камо́йнш, порт. Luís Vaz de Camões[1]; около 1524, предположительно Лиссабон — 10 июня 1580, Лиссабон) — португальский поэт, живший в XVI веке, автор поэмы «Лузиады».





Детство и юность

Сведения о жизни Камоэнса чрезвычайно скудны и иногда противоречивы. Считается, что Камоэнс родился в 1524 году, предположительно в Лиссабоне. Он происходил из старинного и богатого галисийского рода, один из членов которого, Васко Пирес де Камоэнс (порт. Vasco Pires de Camões), в 1370 году бежал по политическим причинам в Португалию. Он был не только выдающимся воином, но и блестящим поэтом-трубадуром. Дед поэта по материнской линии, Антао, был женат на родственнице Васко да Гама. По некоторым сведениям, мать Камоэнса, дона Ана (порт. Ana de Sá e Macedo), умерла очень рано; отец его, Симон (порт. Simão Vaz de Camões), женился вторично и уехал в Индию капитаном корабля. Близ Гоа он потерпел кораблекрушение и вскоре умер, весть о чём дошла в Лиссабон только в 1553 году.

Детство своё Камоэнс провёл в обществе заботливой и любящей мачехи, под опекой дяди, дона Бенто, учёного монаха-аскета. Камоэнс учился в Коимбре, сначала в монастырской школе, потом в университете, где приобрёл знание языков и большую начитанность в древне- и новолатинской, греческой, испанской, итальянской и португальской поэзии и в истории общей и отечественной. В 1537—1542 годах обучался в Коимбрском университете, где Камоэнс начинает писать, примыкая в своих первых опытах к школе Са-де-Миранда; но уже тогда в нём заметна любовь ко всему народному — к легендам, сказкам, пословицам, песням и романсам. Предположительно к университетскому периоду относится комедия «Амфитрион» (порт. Anfitriões).

Творчество

Любовный эпизод в его жизни влечёт за собой ссору с дядей, вследствие чего Камоэнс оставляет университет, не получив учёной степени. Около 1542 года, примирившись с дядей, Камоэнс отправляется искать счастья в Лиссабон. Здесь он получает место домашнего учителя в доме графа Норонья. Впервые увидев в церкви в 1544 году фрейлину королевы Катерину де Атаиде (порт. Caterina de Ataíde), дочь высокопоставленного придворного лица, Камоэнс тотчас же страстно влюбился в неё. Желание чаще видеться с ней побудило Камоэнса хлопотать о доступе ко двору, что и удалось ему благодаря содействию графа Норонья. Как поэт-импровизатор, драматург, режиссёр и актёр в устраиваемых им спектаклях во время придворных празднеств, Камоэнс имел случай отличаться в присутствии возлюбленной, чаще видеться с ней и искать взаимности. Любовь его не осталась тайной; она возбудила негодование семьи де Атаида; завистники и соперники втянули поэта в ссоры и неприятности, и в начале 1549 года Камоэнс был выслан из Лиссабона по указу короля.

Военная служба

Беспомощное положение заставило его поступить на военную службу. Определённый в гарнизон Сеуты, он храбро сражался в случайных стычках, в одной из которых потерял правый глаз. После двух лет военной жизни Камоэнс вернулся в 1551 году. в Лиссабон. Во время церковной процессии он тяжело ранил высокопоставленное придворное лицо и был посажен в тюрьму. Следствие длилось 9 месяцев, и хотя поэт был помилован королём Жуаном III, это было сделано под условием отъезда на службу в Индию. В марте 1553 года отплывает рядовым матросом в Гоа. Во время шестимесячного плавания, как и во время заключения в тюрьме, Камоэнс писал первые песни прославившего его эпоса.

В Индии он участвовал в нескольких сражениях (в Малабаре), затем провёл более года в Гоа, писал стихи, участвовал в путешествии в Мекку. Во время деятельной и полной приключениями жизни своей в Африке и Индии сам поэт, как он говорит в «Лузиадах» про Цезаря, «берётся то за меч, то за перо». По случаю вступления в должность нового вице-короля колонии Франсишку Баррету Камоэнс ставит свою пьесу «Деяния Филодема». В 1556 году за сатирическую пьесу о нравах в колонии Баррету высылает его в другую португальскую колонию, Макао, где Камоэнс получает назначение на довольно видную административную должность — смотрителя имущества отсутствующих и пропавших без вести лиц в Макао. Камоэнс заканчивает «Лузиады», но затем один из временных комендантов Макао обвиняет его в проступках по службе и увозит с собой пленным на корабле. Корабль, направляясь в столицу Сиама Аюттхаю, ошибся в навигации в Сиамском заливе, и вместо Чаупхраи вошёл в другую реку (Мэкхлонг) и сел там на мель. Поэту пришлось плыть на берег, держась за кусок дерева. При этом ему удалось спасти рукопись «Лузиад». Добравшись до Гоа, он потребовал суда и был оправдан. После различных других злоключений Камоэнсу удалось наконец «с больным сердцем и пустым кошельком» вернуться на родину (1570).

Ещё в Гоа, в 1561 году, Камоэнс получил известие о смерти своей возлюбленной; сила и продолжительность его горя доказывается многочисленными стихотворениями.

Лузиады

В 1570 году Камоэнс добирается до Лиссабона, где начинает хлопотать о публикации «Лузиад». В 1572 году выходит из печати поэма «Лузиады», воспевающая открытие Индии Васко да Гама.[2] Камоэнс посвятил её королю Себастиану, который назначил ему небольшую, но всё же кое-как спасавшую его от нужды пожизненную пенсию. Размер пенсии был в 4 раза ниже, чем средний доход плотника. Дополнительные деньги Камоэнсу приносил мальчик-слуга, привезённый из Мозамбика, который собирал милостыню на улицах Лиссабона. Несмотря на то, что поэма вызвала общее восхищение, творцу «Лузиад» пришлось доживать дни свои в бедности; к ней присоединилось горе о потере независимости Португалии. «Я умираю не только в отечестве, но и с ним вместе», — восклицает поэт в письме к своему другу. В поэме «Лузиады» Камоэнс воспевает потомков Луза — друга или сына Бахуса, который, по сказаниям, поселился в Португалии и был там королём. Поэма состоит из 10 песен, заключающих в себе 1102 октавы. Ни один из европейских народов не имеет национального эпоса, подобного «Лузиадам». Камоэнс воспевает всё, что составляет славу португальцев, все выдающиеся исторические события и происшествия; он рассказывает об открытии Васко да Гамы, вплетая в рассказ эпизоды из португальской истории. Горячий патриот, Камоэнс стремился обессмертить героические подвиги и национальные традиции своих соотечественников. С прелестью стиха поэма Камоэнса соединяет верную передачу фактов, так что Камоэнс может быть назван лучшим историком своей страны. Камоэнс — великий мастер рисовать картины природы; в особенности ему удается описание моря. «Португальский Гомер» был также и превосходным лириком: в его нежных и грациозных песнях, одах, элегиях и эклогах отражается вся его несчастная жизнь.

Первый сборник стихотворений Камоэнса, «Стихи, поделённые на пять частей», появился уже после его смерти, в 1595 году; вторая часть, «Рифмы» — в 1616 году. В молодости Камоэнс написал три драматические пьесы: «Царь Селевк», «Дело Филодема» и «Амфитрион», не имевшие продолжительного успеха. Поэма Камоэнса переведена на все европейские языки, даже по нескольку раз; так, например, на французском существует 9 переводов. По-русски переводились отрывки Жуковским. Жизнь Камоэнса вдохновила многих поэтов и драматургов: Антонио де Кастильо, Фред. Галм, Деланда. Особенно известна поэма Алмейда Гаррета «Камоэнс», последние строфы которой заключают в себе жестокий упрёк соотечественникам за горькую судьбу поэта. В настоящее время слава Камоэнса чрезвычайно велика в Португалии. Горячий патриотизм, которым проникнуты «Лузиады», много содействовал пробуждению португальской национальности в 1640 году. По решению парламента в 1860 году в Лиссабоне воздвигнут памятник Камоэнсу работы скульптора Баштуша.

Посмертная слава

Заболев чумой, он умер 10 июня 1580 году и похоронен в церкви св. Анны. 16 лет спустя дон Гонсало Кутинью поставил на том месте, где предполагалась могила Камоэнса, надгробный камень с надписью. Лиссабонское землетрясение в 1755 году разрушило до основания церковь св. Анны. В 1855 году собрали предполагаемые останки Камоэнса и похоронили их, а в 1880 году, перед торжественным празднеством трёхсотлетия смерти Камоэнса, эти предполагаемые останки его, так же как и останки Васко да Гамы, были перенесены с королевскими почестями и похоронены в монастыре Жеронимуш, в Белеме — одном из районов Лиссабона: гроб с прахом Васко да Гамы — по левую руку, а с прахом Камоэнса — по правую руку гробницы короля Себастиана.

Творчеству Камоэнса в Португалии придаётся особое значение. День смерти Луиса Камоэнса (10 июня) отмечается португальским сообществом как День Португалии — День Камоэнса. В честь Камоэнса названы кратер на Меркурии и крупнейшая литературная премия португалоязычных стран.

Издания на русском языке

  • Камоэнс Л. де. Сонеты. Пер. с португ. и предисл. В. Левика. — М.: Худож. лит., 1964. — 96 с. Тираж 30 000 экз.
  • Камоэнс Л. де. Лирика. / Пер. с португ. Сост. Е. Голубевой и И. Хохловой; Предисл. С. Ереминой; Примеч. С. Ереминой и В. Резниченко. — М.: Худож. лит., 1980. — 303 с. Тираж 30 000 экз.
  • Камоэнс Л. де. Лузиады; Сонеты. Пер. с португ. / Редкол.: Н. Балашов, Ю. Виппер, К. Долгов и др.; Вступ. статья и коммент. О. Овчаренко; Сост. раздела «Сонеты» Е. Голубевой, И. Хохловой. — М.: Худож. лит., 1988. — 503 с.

Напишите отзыв о статье "Камоэнс, Луис де"

Примечания

  1. Поскольку существуют различные варианты транслитерации португальских имён, в различных источниках можно встретить традиционный вариант написания Луис Камоэнс и более близкий к португальскому звучанию Луиш Камойнш.
  2. [www.wdl.org/ru/item/11198/ Лузиады] (1800-1882). Проверено 2 сентября 2013.

Литература

  • John Adamson. Memoirs of the life and writings of Luis de Camoens (Лонд.)
  • A. F. de Castilho. Camões, Estudo histórico-poético (Лиссаб., 1863)
  • J. M. Latino Coelho. Luiz de Camões (Лиссаб., 1880)
  • С. Castello Branco. Luiz de Camões (Порто-э-Брага, 1880)
  • Garett. Memórias Biográphicas. (Лисс., 1881—1884)
  • С. v. Reinhardstoettner. L. von С. (Лпц., 1877)
  • Th. Braga. Bibliographia Camoniana (Лиссаб., 1880)
  • Clovis Lamarre. Camoens et les Lusiades (П., 1878)
  • Burton. Camoens, his Life and the Lusiades (1886)
  • Loiseau. Histoire de la littérature portugaise (1886)
  • Wilhelm Storck. Luis de Camoens Leben (Петерб., 1890)
  • Жуковский В. А. Сочинения в трёх томах. — М.: Худ. литература, 1980. (Т. 2. — драматическая поэма «Камоэнс»)
  • Камоэнс в русской литературе: Писатели о писателях / Сост. и автор вступ. ст. Т. В. Балашова; Отв. ред. Ю. Г. Фридштейн. — М.: Рудомино, 2002. — 245 с.

Ссылки

  • [www.lib.ru/INOOLD/KAMOENS/kamoens1_2.txt «Лузиады»] на сайте lib.ru
  • [www.instituto-camoes.pt/ Instituto Camões]  (порт.)
  • [imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=1024 Избранные сонеты в переводе на русский язык]
  • [camoes.ru/ Статья о творчестве Камоэнса на ресурсе Центра языка и культуры португалоговорящих стран]  (рус.)
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Камоэнс, Луис де

Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.