Кампания в долине Шенандоа (1862)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Кампания в долине Шенандоа.
Кампания в долине Шенандоа
Основной конфликт: Гражданская война в США

Мемориальная доска в месте, где Джексон прекратил преследование противника после сражения при Макдауэле
Дата

23 марта — 18 июня 1862 года

Место

Долина Шенандоа

Итог

стратегическая победа КША

Противники
США КША
Командующие
Натаниэль Бэнкс
Джон Фримонт
Джеймс Шилдс 		Томас Джексон
Силы сторон
Север
52 000 		Юг
17 000
Потери
ок. 5735[1] ок. 2441[1]
 
Кампания в долине Шенандоа (1862)
Кернстаун (1) • Макдауэлл • Фронт Роял • Винчестер (1) • Кросс-Кейс • Порт-Репаблик

Кампания в долине (The Valley Campaign) — военная кампания генерал-майора Конфедерации Томаса Джексона в долине Шенандоа весной 1862 года, в ходе Гражданской войны в Америке. Джексон начал кампанию в то время, когда Конфедерация терпела поражения на всех направлениях, а федеральная армия приближалась к Ричмонду. Несмотря на то, что в распоряжении Джексона было подразделение, в разное время насчитывавшие от 5 000 до 17 000 человек, он сумел быстрыми маршами и маневрированием выиграть несколько локальных сражений и удержал в регионе три армии Союза общей численностью более 60 000 человек, не позволив им поддержать наступление Потомакской армии на Ричмонд.

Джексон проиграл первое сражение кампании, но выиграл последующие, сумел сковать федеральные армии в долине Шенандоа и своевременно прийти на помощь генералу Ли под Ричмондом. Эта кампания считается самой яркой в американской истории[2], а Джексон стал самым знаменитым, на тот момент, генералом Конфедерации[3].





Предыстория

Весной 1862 года боевой дух на Юге был низок как никогда. С самого начала года события развивались исключительно благоприятно для Севера. Конфедерация переживала неудачу за неудачей. В феврале генерал Бернсайд захватил Роанок-Айленд. 11 апреля пал форт Пуласки. 1 мая пал Новый Орлеан. Федеральная армия на западе выиграла сражение за Форт Донельсон и сражение при Шайло, и заняла Кентукки и Теннесси. Армия Джона Поупа захватила Нью-Мадрид в Миссури и остров № 10. Наконец, на востоке мощная Потомакская армия Джорджа Макклелана приблизилась к Ричмонду, а сильный корпус Ирвина Макдауэлла был готов ударить по Ричмонду с севера. Армия Натаниэля Бэнкса угрожала долине Шенандоа[4].

По словам Дугласа Фримана, у генералов Конфедерации было два варианта стратегии: Джонстон выступал за «концентрацию против концентрации», то есть, предлагал подпустить противника к Ричмонду и разбить его вдалеке от его баз. Генерал Ли, наоборот, считал что противника нельзя подпускать к Ричмонду и надлежит разбить его до концентрации[5]. Ли возлагал особые надежды на дивизию Джексона в долине Шенандоа, и ему удалось убедить президента Дэвиса (на военном совете 15 мая) не ослаблять Джексона даже ради усиления обороны Ричмонда[6].

Во время Гражданской войны долина Шенандоа была стратегически важным регионом Вирджинии. Бассейн реки Шенандоа находится между горами Блуридж и Аллеганами, протяжённостью в 140 миль на юго-запад от реки Потомак, городов Шефердстаун и Харперс-Ферри, и имеет в ширину примерно 25 миль. Это узкий коридор, по которому можно было выйти к Вашингтону или Ричмонду, причём в силу особенностей географии она представляла больше опасности для Вашингтона, чем для Ричмонда. Но и северянам контроль над долиной давал преимущества — он позволял перерезать коммуникации Ричмонда с Западом[7].

Между северной и южной протоками реки Шенандоа возвышается гора Массанутен[en] (891 м), которая делит долину на две половины по 50 миль. В XIX веке была построена одна единственная дорога, которая шла через гору, от Ньюмаркета в Ларей. Долина предоставляла Конфедерации два преимущества. Если северяне пойдут на юг, то из долины можно было атаковать их фланг через многочисленные проходы в хребте Блуридж. Так же, по долине южане легко могли пройти на север в Пенсильванию, что осуществил генерал Ли во время Геттисбергской кампании и генерал Джубал Эрли в кампанию 1864 года[8]. Северянам долина почти не давала преимуществ, но уступить долину Конфедерации было бы невыгодно. Это был богатый сельскохозяйственный район, который дал в 1860 году 2,5 миллиона бушелей пшеницы, 19 % всей пшеницы Вирджинии. Здесь так же было много крупного рогатого скота, который кормил армию Вирджинии и Ричмонд. Генерал Джексон писал одному из штабных офицеров: «Если потеряна эта долина, потеряна вся Вирджиния»[9]. В итоге долина была местом боевых действий не только в кампанию 1862 года, но и потом всю войну и особенно в 1864 году[10].

Что касается населения долины, то оно не было активным сторонником Конфедерации в основном по причине слабого развития рабовладения. Обитатели долины отчасти состояли из переселенцев-англичан с побережья, отчасти из потомков шотландских протестантов (подобно Джексону). Имелось и некоторое количество переселенцев немецкого происхождения[8]. Вместе с тем, именно в долине были набраны полки знаменитой «Бригады каменной стены»: 4-й и 27-й вирджинские пехотные полки были набраны в южной части долины, 5-й вирджинский — в центральной части (округ Огаста), а 2-й и 33-й — на севере долины[11].

Силы сторон

Командиры федеральной армии

Армия Союза

Федеральные части по ходу кампании то приходили в долину, то покидали её, и они обычно состояли из нескольких независимых армий, что мешало им эффективно противостоять Джексону.

В феврале-апреле 1862 года в долине действовал V корпус Натаниэля Бэнкса, состоявший из дивизий Джеймса Шилдса[en] и Альфеуса Уильямса. Дивизия Шилдса (бригады Кимбэлла, Саливана и Тайлера) участвовала в первом сражении при Кернстауне. 4 апреля Бэнкс принял командование Департаментом Шенандоа. В конце апреля дивизия Шилдса была выведена из долины, и при Бэнксе осталась только дивизия Уильямса, бригады Дадли Донелли и Джорджа Гордона, при поддержке кавалерийской бригады Джона Хэтча[12].

К западу от долины Шенандоа находился Горный департамент, которым командовал Джон Фримонт. В начале мая Фримонт задействовал против Джексона бригады Роберта Шенка и Роберта Милроя, общей численностью 6 500 человек[13], которые были в итоге разбиты в сражении при Макдауэлл. В конце мая Фримонт ввёл в долину дивизию Луиса Блекнера[en] (бригады Джулиуса Стейхла, Джона Колтеса и Генри Болена), которая была усилена бригадами Густава Класерета, Роберта Милроя, Роберта Шенка и Джорджа Баярда. К началу сражения при Кросс-Кейс этот отряд насчитывал 11 500 человек[14].

Тогда же, в конце мая, Макдауэллу было приказано вернуть дивизию Шилдса в долину. В это время дивизия состояла из бригад Кимбэлла, Орриса Ферри, Эрастуса Тайлера и Самуэля Кэрролла.

Армия Конфедерации

Силы генерал-майора Томаса Джексона были непостоянны и постепенно увеличивались по ходу кампании. Сначала он имел 5 000 человек, затем это число выросло до 17 000, но всё равно противник превосходил его численно, имея в июне 1862 года в общей сложности около 52 000 человек.

В марте 1862 года, во время Первого сражения при Кернстауне, Джексон командовал бригадами Ричарда Гарнетта, Джессе Баркса, Самуэля Фалкерсона и кавалерией Тернера Эшби. Согласно его рапорту от 28 февраля, в его распоряжении были 4 297 человек пехоты, 369 артиллеристов и 601 кавалерист, итого 5 267 рядовых и офицеров[15].

В начале мая, в сражении при Макдауэлле, Джексон командовал двумя «армиями»: «Армия долины» состояла из бригад Чарльза Уиндера (бывшая бригада Гарнетта), Джона Кэмпбелла и Уильяма Тальяферро, а «Северо-Западная армия» генерала Эдварда Джонсона, включала бригады Зефании Коннера и Уильяма Скотта.

В конце мая и июне, в сражениях при Фронт-Рояль и далее, Джексон командовал двумя пехотными дивизиями и кавалерией. «Дивизия Джексона» состояла из бригад Чарльза Уиндера («Бригада каменной стены»), Джона Кэмпбелла (который был ранен и заменён полковником Джоном Паттоном) и Самуэля Фалкерсона (позже заменен Уильямом Тальяферро). Вторая дивизия, под командованием Ричарда Юэлла, состояла из бригад Уильяма Скотта (заменен Джорджем Стюартом), Арнольда Элзи (заменен Джеймсом Уокером), Исаака Тримбла, Ричарда Тейлора и Джорджа Стюарта (полностью мерилендскя бригада) Кавалерией в то время командовали Томас Флорной, Джордж Стюарт, Тёрнер Эшби и Томас Манфорд[en][16].

Командиры Конфедерации
  • Stonewall Jackson.jpg

    Генерал-майор Томас Джексон

  • Richard S Ewell.png

    Генерал-майор Ричард Юэлл

  • Isaac R. Trimble.jpg

    Бригадный генерал Исаак Тримбл

  • Richard Taylor.jpg

    Бригадный генерал Ричард Тейлор

Начальные маневры

4 ноября 1861 года Джексон принял командование армией в долине и сделал Винчестер[en] своей штаб-квартирой. Бывший профессор вирджинского военного института и герой Первого Бул-Рана, Джексон был хорошо знаком с местностью, он прожил в долине много лет. Теперь под его командованием находилась «Бригада каменной стены» и несколько отрядов ополчения. В декабре к нему в усиление прибыла бригада Уильяма Лоринга (6 000 человек), но и этих сил было недостаточно для наступательных действий. В январе 1862 года Джексон осуществил небольшой рейд в Мэриленд. Кавалерия Эшби совершала набеги на железную дорогу северян[17].

Зимой армия Бэнкса стояла во Фредерике. В феврале федеральное командование приказало ему перейти Потомак и отбить у противника участок железной дороги Балтимор-Огайо, которая была важной линией коммуникаций Севера. 22 февраля Бэнкс выступил из Фредерика, 24 февраля построил мост через Потомак, а 26 февраля занял Харперс-Ферри. Главнокомандующий Макклелан лично прибыл в Харперс-Ферри в тот же день и проинструктировал Бэнкса на счёт восстановления железной дороги. По его приказу к 6 марта три бригады Бэнкса встали поперёк долины Шенандоа, в Чарльзтауне[en], Мартинсберге и Банкер-Хилл[18].

Как раз в это время армия Джонстона начала отступать от Манассаса к Фредериксбергу: 7 марта ушли обозы, а 9 марта ушёл и сам Джонстон. Теперь Джексон был открыт и с фронта и с фланга. Джонстон, по его словам, поручил ему следующее: «Когда станет очевидно, что в долину входит армия слишком сильная, чтобы дивизия Джексона смогла её удержать, этому офицеру поручено было связывать противника в Долине, но не подвергать себя опасности разгрома, при этом держаться так близко к врагу, чтобы тот не смог перебросить серьёзных сил на усиление Макклелана, и все же не так близко, чтобы быть втянутым в сражение»[19]. 11 марта Бэнкс начал осторожно приближаться к Винчестеру. Джексон не хотел без боя сдавать этот важный город, однако положение было опасным, и он собрал военный совет — в первый и последний раз за всю войну. Он предложил атаковать Бэнкса, но генерал Гарнетт и его полковые командиры высказались против, поэтому Джексон начал отход к Страсбергу[18]. 12 марта 1862 года Бэнкс занял Винчестер. Впоследствии ходил слух, что последним южанином, покинувшим Винчестер, был Тёрнер Эшби: на выезде его атаковали два федеральных кавалериста, но он застрелил одного, а второго взял в плен[20].

13 марта приказом верховного командования был сформирован корпус из двух дивизий, командовать которым поручили Бэнксу. Этот корпус в тот момент назывался Пятым, но впоследствии он был переименован в «Двенадцатый корпус Потомакской армии»[21].

Джексон простоял в Страстберге до 15 марта, а затем отошёл ещё на 24 мили к Монт-Джексон, однако федеральный пикеты не продвинулись дальше Страстберга. Бэнкс не собирался преследовать Джексона, ему было важнее сформировать стабильную линию фронта[20].

21 марта Джексон узнал, что армия противника разделилась, и о том, что в долине осталась только дивизия Шилдса.

Кампания в долине

Кернстаун (23 марта)

Основная статья: Первое сражение при Кернстауне

16 марта Макклелан приказал Бэнксу перебросить часть сил к Манассасу, оставив в Винчестере одну пехотную бригаду. 17 — 19 марта Шилдс совершил разведывательную вылазку к Страстбергу и сообщил Бэнксу, что Джексон покинул долину, оставив лишь кавалерийский отряд. Исходя из этого Бэнкс начал выполнять приказ Макклелана. Он вернул дивизию Шилдса в Винчестер и начал готовить свои части к переброске на восток. 20 марта из долины ушла дивизия генерала Уильямса[22][20].

21 марта Джексону пришло донесение от Тёрнера Эшби: он сообщал, что противник оставил Страстберг и что Эшби преследует его. Утром 22 марта Джексон двинулся к Винчестеру[en]. В 17:00 отряд Эшби (200 или 300 всадников) атаковали федеральные пикеты в миле от Винчестера — в этой перестрелке был ранен генерал Шилдс, который сдал общее командование дивизией генералу Натану Кимбэллу. Обеспокоенный Бэнкс отправил в сторону Кернстауна пехотную бригаду Кимбэлла и два артиллерийские батареи. Эшби, отстреливаясь отступил к Кернстауну, и передал Джексону что, по его сведениям, вся федеральная армия ушла на север, оставив четыре полка. На самом же деле вся дивизия Шилдса, около 7 000 человек, ещё стояла в Винчестере[18].

На рассвете 23 марта отряды Джексона вышли из лагеря и за несколько часов прошли 14 миль до Кернстауна. На холме Причардс-Хилл около Кернстауна держала позицию огайская бригада Кимбэлла. Бригада Салливана приближалась ему на помощь. Как только началась перестрелка, Кимбэлл вызвал из Винчестера бригаду Тайлера и велел ей занять высоты на правом фланге. Между тем Джексон рассудил, что атаковать Причардс-Хилл рискованно, поэтому оставил в центре «Бригаду каменной стены» и отправил бригаду Фалкерсона и бригаду Джессе Бёркса в обход правого фланга противника. Эти две бригады неожиданно наткнулись на наступающую бригаду Тайлера, и одновременно Кимбэлл двинул вперед свою бригаду, начав наступление на позиции бригады Гарнетта. Джексон надеялся удержать позицию, но уставшая и расстрелявшая все боеприпасы бригада Гарнетта начала отход, что вынудило отступить и Фалкерсона[23].

Джексон потерял под Кернстауном 691 человека, из них 80 было убито, а в плен попало 200 или 300. Было потеряно два орудия. Шилдс впоследствии доложил о потере 568 федеральных солдат, из них убитыми 103[18].

Шилдс предположил, что активность Джексона объясняется наличием у него крупных сил, поэтому не начал сразу преследование, а вызвал назад дивизию Уильямса, который пришёл к Кернстауну утром 24 марта. Бэнкс узнал о происходящем, находясь в Харперс-Ферри, и срочно отменил переброску войск под Манассас. Его 20 000 человек теперь остались в долине Шенандоа и, более того, он запросил ещё 10 000, так что в начале апреля в его распоряжении было уже 35 467 человек[18]. 1 апреля Макклелан сообщил Бэнксу, что ситуация в долине изменилась: «Изменение положения дел в долине Шенандоа вынуждает нас внести некоторые изменения в планы, которые мы недавно согласовали… Сейчас самое главное — это прогнать Джексона и сделать так, чтобы он не смог вернуться»[24].

Наступление Бэнкса (24 марта — 7 мая)

На следующий же день после сражения при Кернстауне Бэнкс начал преследовать противника, но быстро столкнулся с проблемой снабжения войск. Три последующих дня федералы медленно продвигались вверх по долине. В это время Джексон отступил к Моунт-Джексон и поручил Джедедие Хотчкиссу составить точную карту долины Шенандоа. 1 апреля Бэнкс начал наступать на Вудсток, но снова остановился из-за нерешённых проблем со снабжением. В это время Джексон занял позиции у Рудс-Хилл около Моунт-Джексон и Ньюмаркета[25].

16 апреля Бэнкс возобновил наступление и перешёл Стоуни-Крик на участке, который Тёрнер Эшби счёл непроходимым, и поэтому не организовал охранения. Попав под этот неожиданный удар, Эшби потерял 60 человек, и отступил к основным силам Джексона. Джексон решил, что Бэнкс получил подкрепления, поэтому 18 апреля оставил свою позицию и начал отход к Харрисонбергу[en]. 19 апреля его отряд прошёл 20 миль на восток к ущелью Свифт-Ран-Гэп. Бэнкс вошёл в Ньюмаркет, перешёл Массанутенские горы и захватил мосты на Лурейской равнине. Эшби снова допустил несколько просчётов, из-за которых не смог вовремя разрушить лурейские мосты. Теперь Бэнкс контролировал всю долину до самого Харисонберга[26].

Не имея информации о местонахождении Джексона, Бэнкс решил, что тот направляется в сторону Ричмонда. Бэнкс решил двигаться в ту же сторону, однако президент Линкольн рассудил иначе: он велел отправить дивизию Шилдса под Фредериксберг на усиление армии Макдауэлла. Оставшись с одной всего дивизией, Бэнкс отступил к Страстбергу и занял там оборонительную позицию[27]. В это время Потомакская армия Макклелана уже вела наступление на Вирджинском полуострове, поэтому Джонстон отвёл всю свою армию к Ричмонду, оставив Джексона в одиночестве. Он отправил Джексону новый приказ: оборонять Стаутон и не позволить Бэнксу захватить железную дорогу на Теннесси. Для этого на помощь Джексону была отправлена дивизия Ричарда Юэлла, численностью 8500 человек. Джексон, оставаясь на позициях у Рудс-Хилл, начал совещания с Юэллом о дальнейшем ведении кампании[28].

В это время у Джексона возникли некоторые проблемы со своими подчинёнными. Он отправил под арест Роберта Гарнетта, передав «бригаду каменной стены» Чарльзу Уиндеру. Он так же был недоволен действиями Эшби, и отобрал у него часть кавалерийских рот, переподчинив их тому же Уиндеру. Уиндер попробовал переубедить Джексона и в итоге ему это удалось: роты вернули под командование Эшби. В это же самое время, 21 апреля, пришло письмо от генерала Ли, который просил атаковать Бэнкса, чтобы предотвратить наступление Макдауэлла на Ричмонд[29]. Это письмо Фриман называет «историческим». Ли предлагает Джексону несколько вариантов использования дивизии Юэлла, а также, несколько дней спустя, говорит: «Я надеюсь, что пока силы противника разделены, мы можем быстро собрать наши силы и нанести ему сильный удар, до того, как противник будет усилен подкреплениями»[5].

Распространено мнение, что Роберт Ли старался воспользоваться стремлением Линкольна обезопасить в первую очередь Вашингтон. Однако, как писал Дуглас Фриман, на тот момент Ли ещё не мог знать намерений Линкольна. Только после сражения при Винчестере станет ясно, что Линкольн готов на всё, вплоть до прекращения наступательных операций, ради безопасности Вашингтона, однако в начале мая Ли мог только строить предположения на этот счёт[5].

Между тем на Джексона надвигалась новая опасность: армия Фримонта в западной Вирджинии. Одна из дивизий этой армии, которой командовал Роберт Милрой, наступала на Стаутон, который обороняло подразделение Эдварда Джонсона, численностью 2 800 человек. Соединение армий Фримонта и Бэнкса было крайне опасно, поэтому Джексон решил разбить их по частям. По его плану, Юэлл должен был подойти к Свифт-Ран-Гэп и создать угрозу флангу Бэнкса, а основные силы Джексона предполагалось перебросить на помощь Джонсону. Однако существовало одно препятствие: грунтовые дороги сильно пострадали от дождей и стали почти непроходимы. Поэтому Джексон решил отправить свою армию в сторону Порт-Репаблик, оттуда выйти к железнодорожной станции и перебросить войска в Стаутон по железной дороге[18]. 30 апреля план начал приводиться в исполнение: дивизия Юэлла подошла к Свифт-Ран-Гэп, а армия Джексона начала марш в сторону Порт-Репаблик. 1 мая и 2 мая пришлось двигаться в тяжёлых погодных условиях, но 3 мая выглянуло солнце и марш ускорился. 4 мая Джексон вышел к станции Мичамс-Ривер-Стейшен. 5 мая его армия была доставлена в Стаутон. Потратив день 6 мая на отдых, Джексон 7 мая выступил на соединение с Джонсоном, до которого оставалось 6 миль. В тот же день Милрой узнал о появлении Джексона и начал отход к Аллеганским горам[30].

Макдауэлл (8 мая)

Основная статья: Сражение при Макдауэлле

7 мая 1862 года армия Джексона приблизилась к посёлку Макдауэлл, в котором занял оборону отряд федерального генерала Милроя. 8 мая Джексон направил своих людей на холм Сайтленд-Хилл, господствующий над долиной. Утром к Милрою присоединился отряд Роберта Шенка, который принял командование как старший по званию. Джексон не имел физической возможности доставить орудия на холм, но разведка доложила Шенку о появлении этих орудий, поэтому Шенк, чтобы не допустить уничтожения своей армии, приказал провести атаку на холм. Соотношение сил атакующих было примерно 2300 к 2800 в пользу южан, но на стороне северян был эффект внезапности и артиллерия. Милрой атаковал Сайтленд-Хилл, пытаясь обойти фланг противника, ему удалось нанести урон 12-му джорджианскому полку, но в целом атака не дала результатов. На закате северяне отошли. Им удалось нанести урон живой силе противника (ок. 500 чел) при незначительных собственных потерях (ок. 256 чел[31]), но их позиция осталась невыгодной, и они начали отступление вниз по долине, по шоссе на Франклин. Джексон преследовал их около недели, и только 15 мая повернул обратно в долину[32].

Федеральное командование не обратило особого внимания на сражение при Макдауэлле ввиду незначительной стратегической ценности тех мест; 11 мая военный департамент приказал дивизии Шилдса покинуть долину и отправиться под Фредериксберг. В планы Фримонта оно так же не внесло изменений. Зато они имело большое психологическое значение для Юга: несмотря на некоторые тактические просчёты, оно все же стало явной стратегической победой[33].

Пассивность федерального командования была весьма на руку Джексону, который развил небывалую активность: за 25 дней между 30 апреля и 24 мая он увеличил свои силы с 6 000 до 17 000 человек. Никто на северне не обратил внимания на эти приготовления: близилась битва за Ричмонд и война могла окончиться со дня на день[34].

10 — 22 мая

Отступление Фримонта означало, что коммуникации Юга теперь в безопасности, поэтому Джексон временно оставил противника в покое. Армия Бэнкса так же была велика, и атаковать её на оборонительных позициях было опасно. Между тем генералу Ли казалось, что Джексон теряет время, и 16 мая он послал ему письмо с предложением как-то потревожить Бэнкса[35]:

Как бы вы не действовали против Бэнкса, делайте это быстро, и если получится, отбросьте его к Потомаку, и как можно дольше создавайте впечатление, что вы угрожаете Вашингтону.

Ли даже собирался отправить бригады Брэнча и Махоуна на усиление Джексона, но генерал Джонстон распорядился держать их под Ричмондом[35].

Когда Ли писал это сообщение, положение под Ричмондом было критическое. 3 мая южане отступили от Йорктауна, 5 мая они ненадолго задержали противника в сражении при Уильямсберге, но Потомакская армия уверенно наступала на Ричмонд. Предполагая, что долине Шенандоа уже ничего не угрожает, федеральное командование решило, что корпус Макдауэлла можно больше не держать под Фредериксбергом. 18 мая Макклелан получил телеграмму от военного секретаря, который сообщал, что 24 мая Макдауэлл начнёт наступление на Ричмонд[36].

Пока Джексон находился по Макдауэллом, генерал Юэлл попал в сложное положение ввиду многочисленных противоречивых приказов. 13 мая Джексон приказал ему преследовать Бэнкса, если тот начнёт отступать от Страстберга, и одновременно генерал Джонстон приказал ему покинуть долину, и направиться на усиление армии под Ричмондом, если Бэнкс начнет отступать к Фредериксбергу. Юэлл оказался в затруднительном положении. 18 мая он лично встретился с Джексоном в Монт-Солон, где было решено, что Юэлл подчиняется непосредственно Джексону, и что основная цель на даный момент — атаковать ослабленную армию Бэнкса. Так как Джонстон настаивал на переброске дивизии Юэлла под Ричмонд, Джексону пришлось обращаться за помощью напрямую к генералу Ли, который смог убедить президента, что возможная победа в долине Шенандоа в данном случае важнее. Тогда Джонстон изменил свой приказ, велел в первую очередь удержать Бэнкса от воссоединения с генералом Макдауэллом[37].

Между тем Бэнкс созвал военный совет, на котором было решено отправить дивизию Шилдса к Фредериксбергу. Совет проходил в штабе Бэнкса в городе Фронт-Рояль, в доме, где жила Изабелла Бойд. Она сумела подслушать переговоры офицеров, записала их на бумагу и той же ночью доставила это письмо Тёрнеру Эшби.

Что он /Джексон/ несомненно узнал от Бойд через Эшби, так это то, что Шилдс и, вероятно, Гири, присоединятся к Макдауэлу и таким образом, окажутся далеко от Бэнкса; что Шилдс и Макдауэлл уверены, что Джексон двигается на восток; что Шилдс предполагает найти и захватить «деморализованную» армию Джексона восточнее; что армия Бэнкса сильно сократилась; и что возможно лишь очень небольшой отряд останется во Фрон-Рояле после ухода Шилдса[38].

Фронт Рояль (23 мая)

Основная статья: Сражение при Фронт Роял

Фронт-Рояль[en] был занят небольшим отрядом федеральной армии — всего около 1000 человек. Отряд Джексона — около 3000 человек — подошёл к городу с юга и силами 1-го мэрилендского полка и батальона «Луизианских тигров» выбил противника из города. Федеральный главнокомандующий укрепился на холме, но кавалерия Юга обошла его с запада и он был вынужден отступать на север за реку. Отступление превратилось в паническое бегство и почти 700 солдат армии Союза сдалось в плен[39].

Неудача под Фронт-Рояль заставила Бэнкса отступать. В своих мемуарах Белли Бойд писала, что «генерал Бэнкс так перепугался у себя в Страстберге, что бросил всё кроме головы и горстки кавалерии, и, преследуемый победоносными конфедератами помчался через Винчестер и Мартинсберг, и в итоге переправисля через реку у Уильямспорта, и говорят, что до сих пор не остановился»[40].

Одним из следствий этого небольшого сражения было то, что президент Линкольн отменил отправку корпуса Ирвина Макдауэлла под Ричмонд, и вместо этого выделил 20 000 для отправки в долину Шенандоа. 24 мая он телеграфировал Макклелану: «Вследствие критического положения генерала Бэнкса я вынужден отменить отправку к вам генерала Макдауэлла. Враг отчаянно рвётся к Харперс-Ферри, и мы думаем бросить армию Фримонта и часть сил Макдауэлла ему в тыл»[41].

Историк Кевин Дугетти приводит мнение Дугласа Фримана, который считал, что отмена наступления Макдауэлла на Ричмонд (назначенного на 24 мая) стала главным достижением всей кампании Джексона. По его словам, «используя свой небольшой отряд Джексон заставил Линкольна полностью пересмотреть свои планы захвата Ричмонда. В те дни, когда соединение Макдауэлла с Макклеланом сделало бы оборону столицы совершенно безнадёжной, Джексон сумел задержать наступление почти 40 000 человек. Нечасто в ходе войны столь малые силы добивались столь впечатляющего стратегического результата»[36].

Винчестер (25 мая)

Основная статья: Первое сражение при Винчестере

24 мая Джексон планировал перехват отступающей армии Бэнкса, но было не очень ясно, какой путь выберет Бэнкс. Он мог отступать прямо на Винчестер[en] или же он мог ускользнуть на восток и перейти Голубой хребет. Джексон решил тщательно наблюдать за дорогой Седарвилль-Миддлтаун. Если Бэнкс отправится прямо на Винчестер, его можно будет атаковать во фланг, однако уводить все силы из Фронт-Рояль было бы неразумно до тех пор, пока противник может воспользоваться этим путём для ухода на восток. Джексон послал разведчиков Эшби на дорогу Страстберг — Фронт-Рояль, а два кавалерийских полка из дивизии Юэлла (2-й и 6-й вирджинские кавполки) поручил Джорджу Стюарту и послал их к Ньютауну, для перехвата авангарда отступающей федеральной колонны. В то же время он велел Юэллу взять оставшуюся часть своей дивизии и продвинуться вперёд в направлении на Винчестер, однако не очень далеко, а так, чтобы он смог быстро вернуться, если потребуется. Оставшиеся части Джексона отправились на север, к Седарвилю[42].

Джордж Стюарт до этого командовал только пехотными полками, но перед войной заработал хорошую кавалерийскую репутацию в регулярной армии, поэтому ему доверили кавалерийскую бригаду и непростое задание по преследованию Бэнкса[43]. Узнав от Стюарта, что противник действительно отступает вниз по долине, Джексон направил свои силы к Миддлтауну. Им пришлось одолевать сопротивление федеральной кавалерии (части 1-го мэнского и 1-го вермонтского кавполков), но они всё же вышли к Мидллтауну в 15:00 и начали обстрел федеральной колонны. В рядах федералов начался хаос, который был усилен атакой луизианской бригады. Когда на помощь колонне подошла дополнительная пехота и артиллерия (16:00), луизианцы перешли к обороне, а Джексон перебросил артиллерию и кавалерию на север, чтобы ударить по голове колонны. Вскоре Джексон понял, что имеет дело только с арьергардом и приказал Юэллу быстро идти к Винчестеру и разворачиваться в боевую позицию к югу от города. Джексон начал преследование противника, но вскоре выяснилось, что кавалерия Эшби отвлеклась на разграбление обозов и многие уже напились трофейным виски. Преследование продолжилось до часу ночи и только тогда Джексон с неохотой разрешил своим людям двухчасовой привал[44].

В 10:00 авангард кавалерийской бригады Джорджа Стюарта вышел к Ньюмаркету и обнаружил там отступающие обозы протвиника. Стюарт не стал дожидаться подхода всей свой бригады и бросился в атаку с частью 2-го вирджинского кавполка. Ему удалось посеять панику в федеральной колонне, но затем он бросил обоз и увёл бригаду к Миддлбергу. Между тем подожжённые повозки могли бы стать серьёзным препятствием на пути армии Бэнкса и привести к уничтожению его арьергардной дивизии[45].

25 мая в воскресение люди Джексона проснулись в 04:00. Джексон обнаружил, что возвышенности к югу от Винчестера никем не охраняются и приказал бригаде каменной стены занять эти высоты. Это было сделано, однако на высотах вирджинцы попали под артиллерийский обстрел с другой высоты, известной как Боверс-Хилл, и их наступление остановилось. Тогда Джексон приказал луизианской бригаде Тейлора атаковать холм. Луизианцы пошли в атаку и одновременно части Юэлла ударили по левому фланг федеральной линии. Оборона северян рухнула и они бросились в бегство через улицы Винчестера. Южане вошли в Винчестер вслед за ними, под приветственные крики населения[46].

Преследование отступающего противника снова не удалось, поскольку кавалерия Эшби отвлеклась на преследование небольшого федерального отряда. Северянам удалось отойти на 35 миль за 14 часов и перейти Потомак у Уильямспорта. Под Винчестером федеральная армия потеряла 62 человека убитыми, 243 ранеными и 1714 пропавшими без вести. Южане потеряли только 68 человек убитыми, 329 ранеными и 3 пропавшими без вести[47].

Поражение при Винчестере произвело тяжелое впечатление на президента Линкольна. До этого он держался весьма уверенно, но новости о Винчестере потрясли его: он предчувствовал приближение катастрофы. Биографы Линкольна отмечают, что когда он писал письмо Макклелану 25 мая, в каждом его слове ощущался страх и растерянность. Федеральное правительство несколько дней пребывало в панике, подозревая угрозу Вашингтону и Балтимору[48].

В это время федеральная Потомакская армия уже стояла под Ричмондом, и генерал Макклеллан ждал только прибытия корпуса Макдауэлла. Уже 24 мая он узнал, что отправка корпуса приостановлена, но всё же надеялся, что в Вашингтоне не придадут значения «отвлекающим манёврам Джексона»[i 1]. Макдауэлл так же не считал наступление Джексона угрозой для Вашингтона. Ричмонд готовился к эвакуации, правительство готовило архивы к вывозу. 27 мая поступило сообщение, что корпус Макдауэла движется на юг, миновал Фредериксберг и находится уже в 40 милях от Ричмонда. В случае его воссоединения с Макклелланом общая численность федеральной армии достигла бы 150 000 человек против 80 000 защитников Ричмонда. И только 28 мая произошло то, что Дуглас Фриман назвал «чудом»: разведка Стюарта донесла, что Макдауэлл остановился, а затем повернул назад[50].

«Можно спорить о том, что было причиной этого невероятного спасения, — писал по этому поводу Фриман, — но что может быть вероятнее предположения, что именно победа под Винчестером, отступление Бэнкса и грамотное выполнение Джексоном его (генерала Ли) распоряжений по наступлению на линию Потомака заставило вашингтонское правительство придержать Макдауэлла около Вашингтона? Ли верил, что удачное нападение на Бэнкса может спасти от угрозы со стороны Фредериксберга, и именно поэтому так часто настаивал, чтобы Джексон наступал, не смотря не на что. И вот эта угроза исчезла и Конфедерация была спасена»[50].

Преследование Джексона

Изгнание Бэнкса из Долины вызвало беспокойство в Вашингтоне, поскольку теперь Джексон мог при желании угрожать непосредственно столице. Однако, вместо того чтобы отводить войска для обороны столицы, Линкольн предпочёл наступательную тактику. Он решил задействовать три армии — Фримонта, Бэнкса и Макдауэлла — для окружения и разгрома Джексона. Так как Макклелан более не исполнял обязанности главнокомандующего армиями Союза, то планированием операция теперь занимался лично Линкольн[51].

По его плану, Фримонт должен двигаться на Харрисонберг и отрезать Джексону линии снабжения. Бэнкс должен перейти Потомак и преследовать Джексона, если тот начнёт отступать вверх по долине. Части корпуса Макдауэлла должны идти к Фронт-Рояль на перехват Джексона с востока. Однако, этот план был слишком сложен и требовал точной синхронизации трёх армий. Макдауэлл был не очень доволен своей ролью в этой кампании, предпочитая наступать на Ричмонд, однако всё же выделил дивизии Джеймса Шилдса и Эдварда Орда. Одновременно проблемы возникли у Фримонта. Из-за плохих дорог на предложенном Линкольном пути он предпочёл направиться севернее к Мурфилду. В результате вместо своего рода молота (Шилдса) и наковальни (Фримонта) получалось что-то вроде клещей[52].

Джексон узнал о возвращении Шилдса 26 мая, но Ли советовал ему продолжать изображать угрозу линии Потомака. Так что пока его армия стояла лагерем около Чарльзтауна, он велел «бригаде каменной стены» 29—30 мая провести демонстрацию против Харперс-Ферри. 30 мая Шилдс занял Фронт-Рояль и Джексон начал отступать к Винчестеру. План Линкольна продолжил давать сбои, так как Бэнкс счёл свою армию слишком изнурённой и оставался на северном берегу Потомака до 10 июня. Фримонт двигался слишком медленно из-за плохих дорог, в отличие от Джексона, который пользовался улучшенной гравийкой Вэлли-Пайк. В свою очередь, Шилдс стоял во Фронт-Рояль и ждал дивизию Орда. В результате Джексон пришёл к Страсбергу раньше противников. Бригада каменной стены оставалась у Харперс-Ферри, но 1 июня и она присоединилась к Джексону[53].

Фримонт не смог окружить Джексона у Страсберга, и все же он отправил в Вашингтон оптимистичный рапорт. Военный секретарь ответил: «Ваше донесение получено. Рады слышать, что вы так близко к противнику. Вчера Макклелан серьезно потрепал противника под Ричмондом. Президент просил передать, чтобы вы не дали врагу ускользнуть. Сообщайте о себе чаще». Халлек не проявил никакого признака разочарования тем неприятным фактом, что окружение Джексона сорвалось[54].

2 июня федеральные армии начали преследовать Джексона — Макдауэлл двинулся верх по Лурейской долине, а Фримонт — вверх по долине Шенандоа, западнее Массанутенских гор. Джексон сумел пройти 40 миль за 36 часов, в то время как сильные дожди и грязь задержали его преследователей. Но всё же федералы шли вперёд, а кавалеристам Джорджа Стюарта не удавалось их задержать. Эти арьергардные бои стали одной из самых крупных неудач в карьере Стюарта: всякий раз, когда его люди занимали оборону, их отбрасывала кавалерия Байарда и Уиндхэма. У офицеров настолько упало доверие к Стюарту, что полковники Флорной и Манфорд попросили Джексона заменить Стюарта на Эшби, что и было исполнено[55].

В последующие пять дней имели место небольшие стычки между кавалерией Эшби, прикрывающей тыл, и авангардами федеральной кавалерии. Эшби сжёг несколько мостов через протоки реки Шенандоа, чем задержал преследование и не дал соединиться армиям Шилдса и Фримонта. 6 июня Эшби был убит у Чеснат-Ридж около Харрисонберга во время перестрелки с кавалерией Фримонта (с отрядом Джорджа Баярда). Это была чувствительная потеря, поскольку Эшби был самым многообещающим кавалерийским командиром. Ещё 3 июня он был повышен до бригадного генерала. Джексон потом писал: «Я не знаю партизана лучше, чем он»[56].

Наступление Фримонта впервые было отмечено массовыми грабежами местного населения — особенно отличились немецкие добровольцы генерала Блекнера[en]. Если ранее такое случалось от случая к случаю, то теперь стало происходить регулярно: из-за мародёров, покинувших свои части, отряд Фриманта сократился с 14 800 до 11 672 человек. «Всё это очень вредит нашему делу, писал жене Роберт Милрой, — так что немцев Блэкнера надо заклеймить как вандалов. Генерал Фримонт ничего не делает для того, чтобы прекратить это безобразие»[57].

Кросс-Кейс

Основная статья: Сражение у Кросс-Кейс

7 июня Фримонт продолжал двигаться на юг. Генерал Милрой проследовал до местечка Кросс-Кейс, где обнаружил пикетную цепь противника. Неизвестным образом Милрой оценил численность солдат противника в 20 000, о чём и сообщил Фримонту. Вечером Фримонт собрал военный совет, на котором присутствовали Шенк, Милрой и Баярд. Фримонт имел на бумаге 14 000 человек, хотя в реальности боеспособных солдат у него было всего 10 000. По этой причине сообщение о многочисленности противника смутило его. Совет решил создать хотя бы видимость наступления и в 6 утра 8 июня Фримонт отдал соответствующий приказ[58].

В этот самый день, 8 июня, в Вашингтоне решили, что кампания в долине закончена, и дивизию Шилдса можно перебросить под Фредериксберг. В долину был отправлен соответствующий приказ, но он не дошёл до Шилдса вовремя[58].

Таким образом, утром 8 июня 1862 армия Джексона (16 000 чел.) стояла в Порт-Репаблик, а федералы наступали на него двумя колоннами: Фримонта (14 000 чел.) и Шилдса (10 000 чел.) Джексон решил задержать Фримонта на рубеже реки Милл-Крик у Кросс-Кейс, а остальными силами атаковать Шилдса. Позицию на Милл-Крик заняла дивизия Ричарда Юэлла численностью 6 620 человек.

Утром 8 июня Фримонт развернул свои бригады и атаковал Юэлла, при этом бригада Стейхла шла с опережением. На холме Виктори-Хилл Стейхл неожиданно наткнулся на бригаду Исаака Тримбла, которая открыла по северянам огонь с короткой дистанции, нанеся им тяжелейшие потери. Стейхл отступил. Это отступление открыло левый фланг бригады Роберта Милроя, который тоже отошёл. В замешательстве после неудачи у Виктори-Хилл, Фримонт так и не смог организовать согласованного наступления. Вечером он отошёл на исходную позицию.

Порт-Репаблик (9 июня)

Основная статья: Сражение при Порт-Репаблик

Когда происходили события у Кросс-Кейс, армия Джексона насчитывала примерно 12 000 человек. Половина её стояла в городке Порт-Репаблик. Пока шла перестрелка у Кросс-Кейс, федеральная кавалерия Баярда совершила рейд на Порт-Репаблик и едва не захватила в плен самого Джексона с его обозами. Джексон направил против прорвавшейся кавалерии 37-й вирджинский полк, при появлении которого северяне отошли. Баярд отвёл своих людей на две мили от города и соединился с авангардом Шилдса — бригадой Эрастуса Тайлера[en][59].

После Кросс-Кейс офицеры Джексона решили, что теперь он отведёт армию из «ловушки», но к их удивлению, Джексон велел вернуть обозы в Порт-Репаблик и накормить людей. Этот приказ восприняли в штабе, как очередное безумство Джексона. Вопреки всеобщему ожиданию он решил на следующий день не уходить, а атаковать Шилдса. Впоследствии один из офицеров спросил Джексона, почему же именно Шилдса, на что Джексон привёл несколько причин: 1) дивизия Шилдса ближе, 2) она меньше численностью, 3) Джексон предпочитал оставаться ближе к своей базе, 4) В случае неудачи было проще отступить в безопасное место, 5) Фримонту проще уйти в случае его неудачи, 6) Шилдсу отступать сложнее ввиду плохих дорог. И всё же один фактор работал против Джексона: расстояние между Кросс-Кейс и Порт-Репаблик было слишком мало, чтобы можно было забрать все части от Кросс-Кейс и бросить их против Шилдса[60].

Утром 9 июня Джексон приказал бригаде Чарльза Уиндера атаковать позиции Тайлера. «Нетерпеливость Джексона, — вспоминал Тальяферро, — заставляла его бросать бригады в бой по частям, не дожидаясь, пока все соберутся, что было непросто ввиду недостаточного количества переправ»[61].

Отряд Тайлера, численностью около 3000 человек, был развернут на фронте, шириной в милю — от Южной Протоки до холма Левистон-Коалинг, на котором Тайлер разместил семь орудий. Когда бригада Уиндера пошла в атаку, она попала под фланговый огонь этих орудий и отступила с потерями. Положение спасла бригада Юэлла, которая атаковала левый фланг противника. В то же время луизианская бригада Тэйлора взяла штурмом холм и орудия, и открыла огонь по позициям федералов[59].

Положение войск Тайлера сразу стало невыгодным, и они начали в беспорядке отступать. Южане преследовали их на протяжении пяти миль. Когда армия Фримонта приблизилась к Порт-Репаблик, было уже слишком поздно. Джексон ждал атаки Фримонта, но тот не решился на атаку в ночь на 10 июня северяне начали отступать. Джексон потерял 800 человек, его противники — около 500 убитыми и ранеными и ещё столько же пленными[59].

Несмотря на победу, это сражение считается не самым удачным в карьере Джексона. Ему потребовалось 4 часа, чтобы разбить противника, которого он втрое превосходил по численности, и его потери были выше. Главной причиной проблем стало то, что он посылал свои бригады в бой по частям. Один из участников писал, что «из-за нетерпеливости Джексона мы потеряли гораздо больше людей, чем могли бы». Фактически, в самом сражении не было особо смысла: армия Джексона к ночи остановилась там, где могла бы оказаться на 12 часов ранее без всякого кровопролития. Стратегически сражение тоже ничего не дало, поскольку президентский приказ на отход был дан ещё 8 июня, за день до сражения[62].

Победа при Порт-Репаблик завершила кампанию в долине.

Последствия

После неудачи при Кросс-Кейс и Порт-Репаблик федеральная армия начала отступление. Фримонт вернулся в Харрисонберг[en], где обнаружил, что не успел получить письмо президента с приказом не наступать на Джексона. Кавалерия Манфорда тревожила набегами тылы Фримонта, пока он отступал к Монт-Джексон и Миддлтауну. 14 июня Фримонт соединился с частями Бэнкса и Зигеля. Дивизия Шилдса медленно отступала к Фронт-Рояль, и 21 июня ушла на соединение с армией Макдауэлла[63].

Джексон отправил в Ричмонд письмо, в котором просил усилить его армию до 40 000 человек, чтобы он смог продолжить наступление вниз по долине и перейти Потомак. Генерал Ли отправил ему 14 000 человек, однако затем пересмотрел свои планы и велел Джексону со всеми силами идти к Ричмонду, для участия в наступлении против Потомакской армии. Джексону было приказано атаковать неприкрытый правый фланг армии Макклелана. 18 июня, вскоре после полуночи, Джексон начал марш в сторону Вирджинского полуострова. Кампания в длине Шенандоа была закончена. С 25 июня по 1 июля армия Джексона участвовала в Семидневной Битве, однако действовала медленно и неэффективно — возможно, именно вследствие усталости после трудной кампании и долгого перехода к Ричмонду[64].

Кампания стала первой и последней в карьере генерала Джеймса Шилдса. После сражения при Порт-Репаблик он почти не участвовал в боевых действиях, а 28 марта 1863 года уволился из армии[65].

Историк Гэри Галлахер замечал, что неудачи Семидневной битвы практически свели на нет все успехи Джексона в долине Шенандоа. Только в одном сражении при Гэинс-Милл южане потеряли больше людей, чем за всю кампанию Джексона. Таким образом, успех Джексона был в основном психологическим — он одержал свои победы в тот момент, когда на Юге почти иссякла вера в победу и когда самые известные генералы Конфедерации ничего не могли противопоставить наступающему противнику[66].

Победа полностью изменила отношение к Джексону в самой армии. На ранней стадии кампании недовольство Джексоном было настолько сильно, что Ричард Тейлор лично ездил в Ричмонд и пытался добиться от правительства отставки Джексона. Тёрнер Эшби уверял Конгресс, что Джексон полностью некомпетентен в управлении армией. (Гари Галлахер по этому поводу писал, что Эшби осуждал Джексона за понимание того, что было непонятно самому Эшби: война XIX века это совсем не то, что средневековые турниры[67].) Однако, отношение к Джексону стало стремительно меняться после сражений при Фронт-Рояле и Винчестере. Уже 28 мая газеты писали, что блестящие успехи Джексона вдохнули новую жизнь в дело Конфедерации. Генерал Роберт Тумбс писал жене, что после Порт-Рапаблик слухи о Джексоне стремительно распространялись в армии, и сравнение Джексона с другими командирами становилось совсем не в пользу последних. «Неплохо бы всю армию укомплектовать Джексонами», писал рядовой 11-го вирджинского полка[68].

Ричард Юэлл, который ещё в начале мая говорил, что Джексон «безумен, как мартовский заяц», изменил своё мнение после кампании. «Помнишь, я называл его старой тёткой? — спросил он полковника Манфорда, — так вот, я беру все свои слова обратно»[i 2][69](Это было сказано сразу после совещания перед сражением при Порт-Репаблик[70]).

Вместе с тем историк Гари Галлахер писал, что распространённое мнение о гениальности Джексона в ходе кампании есть во многом следствие преувеличения. Многие его успехи объясняются не столько его способностями, сколько отсутствием способностей у его противников: Бэнкса, Фримонта и Шилдса. Генерал Лонгстрит так же в своё время заметил, что «Джексон был очень умелым против таких людей, как Шилдс, Бэнкс и Фримонт, но когда он сталкивался с лучшими федеральными командирами, он проявлял себя уже не так хорошо»[71].

Ущерб, который кампания нанесла экономике долины, был незначителен. Хозяйства понесли некоторые убытки от бегства рабов, некоторые пострадали от солдатских грабежей — которыми особенно славились рядовые немецкой дивизии Льюиса Блэкнера — но всё же в целом аграрная экономика долины не пострадала. Она будет разорена значительно позже — во время рейдов Филипа Шеридана[72].

Напишите отзыв о статье "Кампания в долине Шенандоа (1862)"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ «But Jackson's movement was merely a feint», писал потом Макклеллан и утверждал, что если бы в Вашингтоне проявили чуть более твёрдости нервов, Ричмонд бы пал[49].
  2. ↑ Do you remember, when I called [Jackson] an old woman? Well, I take it all back.
Ссылки на источники
  1. ↑ 1 2 [thomaslegion.net/stonewall_jacksons_valley_campaign_shenandoah_valley_civil_war.html Stonewall Jackson's Valley Campaign] (англ.). Проверено 7 ноября 2014.
  2. ↑ [www.nps.gov/cebe/historyculture/overview-of-the-1862-stonewall-jackson-valley-campaign.htm "Stonewall" Jackson's 1862 Shenandoah Valley Campaign] (англ.). National Park Service. Проверено 24 декабря 2014.
  3. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/Kernstown_Battle_of Вирджинская энциклопедия] (англ.). Проверено 5 ноября 2014.
  4. ↑ Cozzens, 2008, p. 4-5.
  5. ↑ 1 2 3 Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/4*.html The Genesis of Jackson’s Valley Campaign] (англ.). Проверено 29 января 2014.
  6. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/2*.html The Concentration on the Peninsula] (англ.). Проверено 25 декабря 2014.
  7. ↑ Cozzens, 2008, p. 5.
  8. ↑ 1 2 Martin, 2003, p. 28.
  9. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/Kernstown_Battle_of Battle of Kernstown] (англ.). Encyclopedia Virginia. Проверено 30 января 2014.
  10. ↑ Cozzens, pp. 20-21, 37-38; Gallagher, pp. xiii, 87; Eicher, p. 208; Clark, pp. 21, 84.
  11. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/Stonewall_Brigade Stonewall Brigade] (англ.). Encyclopedia Virginia. Проверено 7 ноября 2014.
  12. ↑ Cozzens, С. 228, 515-17; Eicher, С. 211-12; Welcher, С. 1009-16.
  13. ↑ [www.cr.nps.gov/hps/abpp/battles/va102.htm McDowell] (англ.). National Park Service. Проверено 6 ноября 2014.
  14. ↑ [www.nps.gov/hps/abpp/shenandoah/svs3-5.html CROSS KEYS (8 June 1862)] (англ.). National Park Service. Проверено 6 ноября 2014.
  15. ↑ [www.civilwarhome.com/CHMvalleycampaign.htm Stonewall Jackson's Valley Campaign] (англ.). Проверено 16 ноября 2014.
  16. ↑ Cozzens, 2008, p. 518 - 519.
  17. ↑ Cozzens, 2008, p. 70 - 74, 80 - 83.
  18. ↑ 1 2 3 4 5 6 [www.civilwarhome.com/CHMvalleycampaign.htm Stonewall Jackson's Valley Campaign of 1862] (англ.). Проверено 29 января 2014.
  19. ↑ Colonel William Allan. [stonewall.hut.ru/campaign/stonewall_valley_2.htm Address Delivered before the Virginia Division, A.N.V, October 31st, 1878] (англ.). Проверено 16 ноября 2014.
  20. ↑ 1 2 3 Martin, 2003, p. 37.
  21. ↑ [www.civilwarhome.com/12thcorps.htm Union army 12th corps]
  22. ↑ Nathan Kimball. [stonewall.hut.ru/campaign/kimball_kernstown.htm Fighting Jackson at Kernstown] (англ.). Проверено 11 ноября 2014.
  23. ↑ [www.encyclopediavirginia.org/Kernstown_Battle_of Вирджинская энциклопедия] (англ.). Проверено 30 января 2014.
  24. ↑ David G. Martin С. 65
  25. ↑ Cozzens, С. 215-20, 227-34; ; Clark, С. 82-83; Robertson, С. 348.
  26. ↑ Clark, С. 86-87; Welcher, С. 1011; Cozzens, С. 237-46.
  27. ↑ Eicher, С. 212; Clark, С. 86-89; Cozzens, С. 237-46.
  28. ↑ Salmon, С. 35; Cozzens, С. 244; Clark, С. 83-86.
  29. ↑ Peter S. Carmichael (Gallagher, С. 156-57); Clark, С. 89-95; Cozzens, С. 252-54; Robertson, С. 361-64.
  30. ↑ Salmon, С. 36; Cozzens, С. 248-49, 255-59; Clark, С. 95-101.
  31. ↑ Eicher, 2002, p. 259.
  32. ↑ [www.cr.nps.gov/hps/abpp/shenandoah/svs3-2.html NPS report on battlefield condition] (англ.). Проверено 16 ноября 2014.
  33. ↑ Gallagher, 2003, p. 61 - 62.
  34. ↑ Gallagher, 2003, p. 63.
  35. ↑ 1 2 George W. Hicks and Jeffrey A. Hicks. North Carolina Confederate Regiments 1862. — PublishAmerica.
  36. ↑ 1 2 Dougherty, 2005, p. 100.
  37. ↑ Clark, С. 114-20; Salmon, С. 38-40; Eicher, С. 260; Cozzens, С. 276-82, 284-86.
  38. ↑ [www.archive.org/stream/belleboydconfede010739mbp/belleboydconfede010739mbp_djvu.txt Belle Boyd Confederate Spy]
  39. ↑ Cozzens, С. 297—304; Kennedy, С. 81; Salmon, С. 40-41; Clark, С. 123-26; Robertson, С. 393-97.
  40. ↑ Boyd, Belle. [docsouth.unc.edu/fpn/boyd1/boyd1.html Belle Boyd in camp and prison] (англ.). Проверено 11 ноября 2014.
  41. ↑ Cozzens, С. 345; Kennedy, С. 81.
  42. ↑ Clark, С. 129; Salmon, С. 42; Cozzens, С. 310-19.
  43. ↑ Cozzens, 2008, p. 318.
  44. ↑ Clark, С. 129-33; Cozzens, С. 320-39; Salmon, С. 42.
  45. ↑ Cozzens, 2008, p. 320.
  46. ↑ Clark, С. 133-35; Cozzens, С. 349-68, 373-77; Salmon, С. 42-44.
  47. ↑ [www.nps.gov/history/hps/abpp/shenandoah/svs3-4.html NPS report on battlefield conditions at First Winchester]
  48. ↑ Gallagher, 2003, p. 7.
  49. ↑ McClellan, George Brinton. McClellan's own story. — C.L. Webster & Company, 1887. — 346 с.
  50. ↑ 1 2 Дуглас Фриман. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/7*.html An Anxious Fortnight Ends in a Memorable Ride] (англ.). Проверено 13 декабря 2014.
  51. ↑ Eicher, 2002, p. 211.
  52. ↑ Cozzens, С. 408-15; William J. Miller (Gallagher, С. 65-66); Clark, С. 146-49; Salmon, С. 45.
  53. ↑ Clark, С. 150-56; Eicher,С. 263; Kennedy, С. 82; Cozzens, С. 23-25, 395—402.
  54. ↑ Cozzens, 2008, p. 424.
  55. ↑ Cozzens, 2008, p. 422.
  56. ↑ Eicher, С. 263; Robertson, С. 428-29; Cozzens, С. 424-28, 438-40; Salmon, С. 46; Krick, С. 21, 26-32; Clark, С. 157-58.
  57. ↑ Cozzens, 2008, p. 421.
  58. ↑ 1 2 Cozzens, 2008, p. 442.
  59. ↑ 1 2 3 Kennedy, 1998, p. 85.
  60. ↑ Cozzens, 2008, p. 478 - 479.
  61. ↑ Cozzens, 2008, p. 481.
  62. ↑ Cozzens, 2008, p. 499.
  63. ↑ Cozzens, 2008, p. 502 - 504.
  64. ↑ Glatthaar, 2008, p. 137.
  65. ↑ Spencer C. Tucker. American Civil War: The Definitive Encyclopedia and Document Collection. — ABC-CLIO, 2013. — 1777 с.
  66. ↑ Gallagher, С. xi
  67. ↑ Gallagher, 2003, p. 50.
  68. ↑ Gallagher, 2003, p. 52.
  69. ↑ Gallagher, 2003, p. 55.
  70. ↑ Cozzens, 2008, p. 479.
  71. ↑ Gallagher, 2003, p. 44.
  72. ↑ Cozzens, 2008, p. 6.

Литература

  • Clark, Champ. Decoying the Yanks: Jackson's Valley Campaign. — Alexandria, VA: Time-Life Books, 1984. — 176 p. — ISBN 0-8094-4724-X.
  • Cozzens, Peter. Shenandoah 1862: Stonewall Jackson's Valley Campaign. — Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2008. — 640 p. — ISBN 978-0-8078-3200-4.
  • Dougherty, Kevin. The Peninsula Campaign : a military analysis. — University Press of Mississippi, 2005. — 194 p. — ISBN 1-57806-752-9.
  • Eicher, David J. The Longest Night: A Military History of the Civil War. — New York: Simon & Schuster, 2002. — 992 p. — ISBN 0743218469.
  • Foote, Shelby. The Civil War: A Narrative. Vol. 1, Fort Sumter to Perryville. — New York: Random House, 1958. — 856 p. — ISBN 0-394-49517-9.
  • Freeman, Douglas S. Lee's Lieutenants: A Study in Command. 3 vols. — New York: Scribner, 1946. — ISBN 0-684-85979-3.
  • Gallagher, Gary W. The Shenandoah Valley Campaign of 1862 (Military Campaigns of the Civil War. — Chapel Hill: University of North Carolina Press, 2003. — 279 p. — ISBN 0-8078-2786-X.
  • Glatthaar, Joseph T. General Lee’s Army: From Victory to Collapse. — Simon and Schuster, 2008. — 624 p. — ISBN 9781416593775.
  • Hattaway, Herman, and Archer Jones. How the North Won: A Military History of the Civil War. — SUniversity of Illinois Press, 1983. — 762 p. — ISBN 0-252-00918-5.
  • Henderson, G. F. R. Stonewall Jackson and the American Civil War. — New York: Smithmark, 1995. — 642 p. — ISBN 0-8317-3288-1.
  • Kennedy, Frances H. The Civil War Battlefield Guide. — Boston: Houghton Mifflin Co., 1998. — 502 p. — ISBN 0-395-74012-6.
  • Krick, Robert K. Conquering the Valley: Stonewall Jackson at Port Republic. — New York: William Morrow & Co., 1996. — 594 p. — ISBN 0-688-11282-X.
  • McPherson, James M. Battle Cry of Freedom: The Civil War Era. Oxford History of the United States. — New York: Oxford University Press, 1988. — 952 p. — ISBN 0-19-503863-0.
  • Martin, David G. Jackson's Valley Campaign: November 1861 – June 1862. — Mechanicsburg: Stackpole, 1994. — 223 p. — ISBN 0-938289-40-3.
  • Robertson, James I., Jr. Stonewall Jackson: The Man, The Soldier, The Legend. — New York: MacMillan Publishing, 1997. — 950 p. — ISBN 0-02-864685-1.
  • Salmon, John S. The Official Virginia Civil War Battlefield Guide. — Mechanicsburg: Stackpole Books, 2001. — 514 p. — ISBN 0-8117-2868-4.

Ссылки

Портал «Гражданская война в США»
Гражданская война в США на Викискладе?
  • [www.civilwarhome.com/CHMvalleycampaign.htm Stonewall Jackson’s Valley Campaign of 1862]
  • [encyclopediavirginia.org/Shenandoah_Valley_Campaign_of_1862 Shenandoah Valley Campaign of 1862] — статья в вирджинской энциклопедии.
  • [www.nps.gov/cebe/historyculture/overview-of-the-1862-stonewall-jackson-valley-campaign.htm Overview of the 1862 Stonewall Jackson Valley Campaign]
  • [www.historyanimated.com/Valley.html Анимированная карта кампании]




 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Martin, 2003
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Кампания в долине Шенандоа (1862)

– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.
У Анны Павловны 26 го августа, в самый день Бородинского сражения, был вечер, цветком которого должно было быть чтение письма преосвященного, написанного при посылке государю образа преподобного угодника Сергия. Письмо это почиталось образцом патриотического духовного красноречия. Прочесть его должен был сам князь Василий, славившийся своим искусством чтения. (Он же читывал и у императрицы.) Искусство чтения считалось в том, чтобы громко, певуче, между отчаянным завыванием и нежным ропотом переливать слова, совершенно независимо от их значения, так что совершенно случайно на одно слово попадало завывание, на другие – ропот. Чтение это, как и все вечера Анны Павловны, имело политическое значение. На этом вечере должно было быть несколько важных лиц, которых надо было устыдить за их поездки во французский театр и воодушевить к патриотическому настроению. Уже довольно много собралось народа, но Анна Павловна еще не видела в гостиной всех тех, кого нужно было, и потому, не приступая еще к чтению, заводила общие разговоры.
Новостью дня в этот день в Петербурге была болезнь графини Безуховой. Графиня несколько дней тому назад неожиданно заболела, пропустила несколько собраний, которых она была украшением, и слышно было, что она никого не принимает и что вместо знаменитых петербургских докторов, обыкновенно лечивших ее, она вверилась какому то итальянскому доктору, лечившему ее каким то новым и необыкновенным способом.
Все очень хорошо знали, что болезнь прелестной графини происходила от неудобства выходить замуж сразу за двух мужей и что лечение итальянца состояло в устранении этого неудобства; но в присутствии Анны Павловны не только никто не смел думать об этом, но как будто никто и не знал этого.
– On dit que la pauvre comtesse est tres mal. Le medecin dit que c'est l'angine pectorale. [Говорят, что бедная графиня очень плоха. Доктор сказал, что это грудная болезнь.]
– L'angine? Oh, c'est une maladie terrible! [Грудная болезнь? О, это ужасная болезнь!]
– On dit que les rivaux se sont reconcilies grace a l'angine… [Говорят, что соперники примирились благодаря этой болезни.]
Слово angine повторялось с большим удовольствием.
– Le vieux comte est touchant a ce qu'on dit. Il a pleure comme un enfant quand le medecin lui a dit que le cas etait dangereux. [Старый граф очень трогателен, говорят. Он заплакал, как дитя, когда доктор сказал, что случай опасный.]
– Oh, ce serait une perte terrible. C'est une femme ravissante. [О, это была бы большая потеря. Такая прелестная женщина.]
– Vous parlez de la pauvre comtesse, – сказала, подходя, Анна Павловна. – J'ai envoye savoir de ses nouvelles. On m'a dit qu'elle allait un peu mieux. Oh, sans doute, c'est la plus charmante femme du monde, – сказала Анна Павловна с улыбкой над своей восторженностью. – Nous appartenons a des camps differents, mais cela ne m'empeche pas de l'estimer, comme elle le merite. Elle est bien malheureuse, [Вы говорите про бедную графиню… Я посылала узнавать о ее здоровье. Мне сказали, что ей немного лучше. О, без сомнения, это прелестнейшая женщина в мире. Мы принадлежим к различным лагерям, но это не мешает мне уважать ее по ее заслугам. Она так несчастна.] – прибавила Анна Павловна.
Полагая, что этими словами Анна Павловна слегка приподнимала завесу тайны над болезнью графини, один неосторожный молодой человек позволил себе выразить удивление в том, что не призваны известные врачи, а лечит графиню шарлатан, который может дать опасные средства.
– Vos informations peuvent etre meilleures que les miennes, – вдруг ядовито напустилась Анна Павловна на неопытного молодого человека. – Mais je sais de bonne source que ce medecin est un homme tres savant et tres habile. C'est le medecin intime de la Reine d'Espagne. [Ваши известия могут быть вернее моих… но я из хороших источников знаю, что этот доктор очень ученый и искусный человек. Это лейб медик королевы испанской.] – И таким образом уничтожив молодого человека, Анна Павловна обратилась к Билибину, который в другом кружке, подобрав кожу и, видимо, сбираясь распустить ее, чтобы сказать un mot, говорил об австрийцах.
– Je trouve que c'est charmant! [Я нахожу, что это прелестно!] – говорил он про дипломатическую бумагу, при которой отосланы были в Вену австрийские знамена, взятые Витгенштейном, le heros de Petropol [героем Петрополя] (как его называли в Петербурге).
– Как, как это? – обратилась к нему Анна Павловна, возбуждая молчание для услышания mot, которое она уже знала.
И Билибин повторил следующие подлинные слова дипломатической депеши, им составленной:
– L'Empereur renvoie les drapeaux Autrichiens, – сказал Билибин, – drapeaux amis et egares qu'il a trouve hors de la route, [Император отсылает австрийские знамена, дружеские и заблудшиеся знамена, которые он нашел вне настоящей дороги.] – докончил Билибин, распуская кожу.
– Charmant, charmant, [Прелестно, прелестно,] – сказал князь Василий.
– C'est la route de Varsovie peut etre, [Это варшавская дорога, может быть.] – громко и неожиданно сказал князь Ипполит. Все оглянулись на него, не понимая того, что он хотел сказать этим. Князь Ипполит тоже с веселым удивлением оглядывался вокруг себя. Он так же, как и другие, не понимал того, что значили сказанные им слова. Он во время своей дипломатической карьеры не раз замечал, что таким образом сказанные вдруг слова оказывались очень остроумны, и он на всякий случай сказал эти слова, первые пришедшие ему на язык. «Может, выйдет очень хорошо, – думал он, – а ежели не выйдет, они там сумеют это устроить». Действительно, в то время как воцарилось неловкое молчание, вошло то недостаточно патриотическое лицо, которого ждала для обращения Анна Павловна, и она, улыбаясь и погрозив пальцем Ипполиту, пригласила князя Василия к столу, и, поднося ему две свечи и рукопись, попросила его начать. Все замолкло.
– Всемилостивейший государь император! – строго провозгласил князь Василий и оглянул публику, как будто спрашивая, не имеет ли кто сказать что нибудь против этого. Но никто ничего не сказал. – «Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего, – вдруг ударил он на слове своего, – яко мать во объятия усердных сынов своих, и сквозь возникающую мглу, провидя блистательную славу твоея державы, поет в восторге: «Осанна, благословен грядый!» – Князь Василий плачущим голосом произнес эти последние слова.
Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Кампания_в_долине_Шенандоа_(1862)&oldid=80449184»