Кампания на полуострове

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Кампания на Полуострове
Основной конфликт: Гражданская война в США

Джордж Макклеллан и Джозеф Джонстон — командиры армий Севера и Юга в кампании на полуострове
Дата

март — июль 1862

Место

Вирджинский полуостров[en]

Итог

победа КША; отступление армии США

Противники
США США КША КША
Командующие
Джордж Макклеллан Джон Магрудер
Джозеф Джонстон

Роберт Ли

Силы сторон
112.700[1] 50.000 в начале

100.000 в конце

Потери
ок. 23 900 (16 800 убито и ранено, 7100 пропало без вести и попало в плен)[2] ок. 29 600 (27 500 убито и ранено, 2100 пропало без вести и попало в плен)[2]
 
Кампания на полуострове
Хэмптон-Роудс • Йорктаун • Уильямсберг • Элтамс-Лендинг • Дрюрис-Блафф • Хановер • Севен-Пайнс • Рейд Стюарта • Семидневная битва • (Оак-Гроув, Геинс-Милл, Глендейл, Малверн-Хилл)

Кампания на полуострове (англ. Peninsula Campaign, иногда Peninsular Campaign) — военная кампания гражданской войны в США, проводившаяся Потомакской армией генерала Джорджа Макклеллана на юго-востоке Вирджинии с марта по июль 1862 года. Кампания была первым крупномасштабным наступлением федеральной армии на Востоке. План наступления предполагал переброску армии по морю на Вирджинский полуостров, в глубокий тыл противника, что позволяло стремительной атакой захватить Ричмонд. Поначалу кампания развивалась удачно, однако после того, как командование армией Юга принял генерал Роберт Ли, ему удалось заставить противника отступить, а затем и свернуть кампанию.

В начале кампании Макклеллан столкнулся с оборонительной позицией генерала Магрудера у Йорктауна, о существовании которой он не подозревал. Ему пришлось пересмотреть план стремительного наступления и приступить к серьезной осаде Йорктауна. Однако, ввиду неравенства сил, южане сдали Йорктаун, не принимая боя, и отступили к Ричмонду. Попытка отрезать их от Ричмонда провалилась, как и попытка прорыва к Ричмонду по реке через Дрюри-Блафф.

Тем не менее, армия Макклеллана подошла вплотную к Ричмонду и одержала небольшую победу у Хановер-Кортхауз. Понимая, что не сможет выдержать осаду, Джонстон атаковал противника у Севен-Пайнс, но сражение закончилось ничьей. Джонстон был ранен и его место занял генерал Ли. Он реорганизовал армию, усилил её дополнительными частями и начал серию наступательных сражений, известную под названием Семидневная битва. Попав под этот удар, Макклеллан решил отвести армию на более выгодную позицию у реки Джеймс и продолжить наступление. Однако он считал, что для наступления у него недостаточно сил, а правительство отказалось его усиливать. Потомакская армия ещё месяц простояла на полуострове, а 3 августа было решено вернуть её к Вашингтону.





Предыстория

20 августа 1861 года была сформирована Потомакская армия, главнокомандующим которой стал генерал Джордж Макклеллан[3]. 1 ноября 1861 года генерал Уинфилд Скотт ушёл в отставку и Макклеллан стал главнокомандующим всех федеральных армий. Через несколько дней он встретился с полковником Рашем Хоукинсом, который только что вернулся из Северной Каролины. Полковник полагал, что армия должна высадиться на Вирджинском полуострове и оттуда наступать на Ричмонд, прикрывая свои фланги флотом. Макклеллан заинтересовался предложением Хоукинса и начал работать над этим планом[4].

Понимая, что крупная десантная операция потребует колоссальных расходов, Макклеллан первым делом посвятил в свои планы государственного казначея Салмона Чейза. Чейз предполагал, что проект возможно осуществить не ранее февраля. Макклеллан сразу не поставил в известность о своих планах президента, и это было серьезным просчётом[4].

План Урбанна

Развивая мысль Хоукинса, Макклеллан начал разрабатывать план наступления, известный впоследствии как «План Урбанна» (Urbanna Plan). Армию следовало погрузить на транспорты в мерилендском Аннаполисе и оттуда перебросить её по воде на полуостров Миддл в район городка Урбанна[en], который находился в 60 милях от Ричмонда. Оттуда армия должна была быстро двигаться на Ричмонд, используя реку Джеймс как линию снабжения [4].

План избавлял Маклеллана от необходимости штурмовать укреплённые позиции Джонстона под Манассасом[en]. Джонстон будет вынужден отступать к Ричмонду, однако армия Макклеллана будет ближе к городу на 50 миль и, если повезет, ей удастся подойти к городу даже раньше Джонстона. По расчётам Маклеллана, для такой операции потребуется 100 000 человек, которых надо будет перебросить на полуостров двумя партиями по 50 000. Похожую операцию во время мексиканской войны осуществил Уинфилд Скотт — тогда американская армия была переброшена в тыл мексиканской армии к Веракрусу[5].

Впоследствии Макклеллан писал, что учитывал и иные выгоды местности: дороги на полуострове проходимы в любое время года, местность (в сравнении с северной Вирджинией) более равнинная, менее лесистая, почва более песчаная, а весна наступает на несколько недель раньше[6].

Между тем, президент Линкольн не был в курсе планов Макклеллана, и его очень смущало бездействие армии. Примерно 1 декабря 1862 года он предложил Макклеллану план наступления на противника в районе Манассаса и спросил, когда такое наступление может быть осуществлено. Макклеллан ответил, что разрабатывает другой план, который наверняка станет неожиданностью не только для противника, но и для самих северян. 10 января Линкольн потерял терпение и созвал в Вашингтоне совещание, на котором присутствовали генералы Макдауэлл и Франклин. Макдауэлл предложил начать наступление на суше, а Франклин высказался за десантную операцию, которая напоминала «План Урбанна». 13 января Макклеллан лично явился на очередное совещание, но снова не раскрыл своих планов, ссылаясь на то, что присутствующие недостаточно компетентны для его оценки, а также могут не сохранить его в секрете[7].

Линкольн устал ждать и 27 января 1862 года издал военный приказ, согласно которому Макклеллан должен был 22 февраля начать наступление по суше через Манассас на Ричмонд. Обеспокоенный Макклеллан отправился на переговоры и раскрыл наконец президенту свои планы. Линкольн отнёсся к плану весьма скептически, однако всё же дал принципиальное согласие[8]. Согласившись с планом в принципе, Линкольн некоторое время ещё колебался и только 27 февраля отдал распоряжение подготовить транспорты. Линкольна беспокоила возможность внезапной атаки противника на Вашингтон во время отсутствия Макклеллана. По данным разведки, южане держали под Манассасом 115 500 человек и могли стремительно ударить по Вашингтону, который находился всего в 30 милях. 8 марта Линкольн вызвал Макклеллана в Вашингтон и снова высказал свои сомнения в плане Урбанна. По его словам, ходили слухи, что весь план — предательская попытка удалить из Вашингтона его защитников и оставить его беззащитным под удар противника. Макклеллан обиделся и предложил вынести план на обсуждение военного совета. Линкольну понравилась эта идея, которая снимала с него часть ответственности, и в тот же день вопрос был поставлен на голосование. Четверо генералов (Макдауэлл, Хейнцельман, Самнер и Барнард[en]) проголосовали против. Восемь генералов поддержали план[9].

9 марта Линкольн окончательно согласился на план Урбанна, однако внёс в него ряд корректив. Он потребовал оставить корпус Макдауэлла для обороны Вашингтона, а также приказал начать выполнение плана немедленно, уже 10 марта. Но было уже поздно — генерал Джонстон, опасаясь федерального наступления на Манассас, начал отход 8 и 9 марта. В результате план потерял ряд своих преимуществ и Макклеллан был вынужден изменить место десантирования. Вместо Урбанны был выбран форт Монро на Вирджинском полуострове[8].

11 марта Макклеллан получил ещё одно неприятное известие: президент Линкольн лишил его звания главнокомандующего федеральной армией, оставив его в должности командира Потомакской армии. Верховное руководство теперь осуществлял Линкольн лично. Многие историки полагают, что это решение президента оказало сильный отрицательный эффект. Историк Роберт Таннер писал, что после этой реорганизации федеральные силы превратились в четыре отдельных армии, которые действовали в четырёх различных направлениях, а их координацию осуществляли Линкольн и Стентон, у которых не было достаточного военного опыта. Другие (в частности, Кевин Дугерти) полагают, что указ Линкольна не повлиял всерьёз на ход компании, однако очень сильно расстроил Макклеллана[10].

Проблемы разведки

Сбором информации о конфедератах занималось агентство Алана Пинкертона. Когда Макклеллан начал работу над планом операции, Пинкертон смог найти всего три отчёта о ситуации на Вирджинском полуострове. Пинкертон сумел навербовать множество агентов и даже войти в доверие к военному секретарю Конфедерации Джуде Бенжамину, но донесениями от агентов его информация и ограничивалась. Разведкой не было налажено взаимодействие с другими источниками информации, а Макклеллана вполне устраивала та, которую он получал от Пинкертона. Макклеллан верил в многочисленность армии Конфедерации, поэтому верил и в те завышенные подсчёты, которые передавал ему Пинкертон[11].

Напротив, Роберт Ли ещё в годы мексиканской войны осознал важность разведки и относился к этому вопросу со всей серьёзностью. Джеб Стюарт регулярно снабжал его информацией в ходе кампании, и отчасти именно этим объясняются успехи Ли на полуострове. Однако и у Макклеллана, и у генерала Ли была одна общая проблема — отсутствие качественных карт. Этим объясняются и неторопливость наступления Макклеллана, и логистические неудачи генерала Ли[12].

Даже те карты, что имелись в распоряжении Макклеллана, оказались недостаточно точны. Изучая ландшафт места будущей кампании, Макклеллан полагался на карту, которую подготовил полковник Томас Джефферсон Крэм из штаба генерала Вула. На этой карте река Уорвик[en] (серьёзная водная преграда на пути Макклеллана) была изображена текущей вдоль полуострова параллельно реке Джеймс, а не поперёк, как должно быть. На карту не были нанесены участки, где Уорвик и её притоки образовывали густо заросшую лесом непроходимую топь[13]. Позднее Макклеллан вспоминал, что в ходе кампании федералам трудно было получать информацию от местных жителей, потому что белое население обычно симпатизировало Конфедерации, а негры не могли сообщить ничего полезного. На вопрос о численности конфедератов в каком-либо месте они отвечали примерно одно и тоже: «Не знаю, масса, но думаю, их там за миллион»[14].

Подготовка

14 февраля военный секретарь Стентон начал готовиться к сбору транспортных судов, однако официальный приказ Линкольна на этот счёт поступил только 27 февраля. На следующий день, 28 февраля, военное министерство получило этот приказ и начало собирать флот. Эта задача полностью легла на военное министерство (а не на военно-морское). Суда собирались медленно, особенно транспорты для лошадей. В итоге было решено начать погрузку хотя бы некоторых дивизий. Вследствие таких задержек и корректировок погрузка пехоты на транспорты началась только 17 марта. Сам Макклеллан взошёл на пароход Commodore 1 апреля и высадился в форте Монро 2 апреля. К 4 апреля на полуостров высадилось достаточно войск для начала наступления, а 5 апреля выгрузка была полностью завершена[15].

Для переправы были арендованы 113 пароходов средней стоимостью 215,10 доллара в день, 118 шхун средней стоимостью 24,45 доллара в день и 28 барж средней стоимостью 14,27 доллара в день[16].

Масштабы транспортной операции впечатляли. 2 апреля на полуострове находилось уже 38 000 человек пяти пехотных дивизий и около сотни орудий. Всего же было перевезено 121 500 человек, около 15 000 лошадей и мулов, 1100 повозок, 44 батареи, а также мотки телеграфной проволоки, лес для понтонов, медикаменты, и множество других припасов и снаряжения[15].

Между тем генерал Ли только что занял должность военного советника при президенте Конфедерации и 24 марта впервые прибыл в свой офис в Ричмонде. В тот же день он получил донесения об активизации федерального флота и усиления федеральной армии в форте Монро. Ли предположил, что Макклеллан или готовится усилить отряд Бернсайда в Северной Каролине, или же собирается высаживаться на полуострове. Надо было срочно усиливать отряд Магрудера под Йорктауном, но Джонстон (который ждал наступления на своём фронте и в долине Шенандоа) согласился выделить только две бригады. Ли отправил одну Магрудеру, а вторую — Хьюджеру к Норфолку. Он нашёл ещё 1000 человек и отправил их на полуостров, но безоружными. В арсеналах Ричмонда на тот момент не оказалось даже старых кремнёвых мушкетов[17].

Силы сторон

К моменту высадки у форта Монро Потомакская армия насчитывала 50 000 человек, но ко времени начала активных боевых действий её численность выросла до 121 500 человек. Армия состояла из трёх корпусов и нескольких отдельных подразделений[18]:

Командиры Союза

Со стороны Юга действовала армия Джозефа Джонстона, которая с марта 1862 года иногда называлась Северовирджинской армией[19]. Она была сведена в три крыла, каждое из которых состояло из нескольких бригад[20][21].

Командиры Конфедерации

Однако на момент начала операции на вирджинском полуострове находилось только 11 000 человек под командованием генерала Джона Магрудера — эти войска были известны как «Армия Полуострова». Основная армия Джонстона (43 000 чел.) стояла около Калпепера, отряд генерала Холмса (6 000 чел.) под Фредериксбергом, а дивизия Хьюджера (9 000 чел.) обороняла Норфолк[22].

Магрудер перекрыл полуостров тремя оборонительными линиями. Первая располагалась в 19 километрах севернее Форта Монро. Она состояла из пехотных постов и артиллерийских редутов, но была не до конца укомплектована и предназначалась в основном для маскировки второй линии. Эта вторая линия, известная как «Warwick Line», состояла из редутов, стрелковых ячеек и укреплений за рекой Уорвик. Третья линия представляла собой серию фортов под Уильямсбергом — эти форты предполагалось занять пехотой, которая отступит от Йорктауна[23].

Косвенное влияние на ход кампании оказывали также войска в долине Шенандоа. В марте генерал Конфедерации Джексон «Каменная Стена» начал боевые действия против федеральных войск под командованием Натаниеля Бэнкса. Встревоженный его активностью, президент Линкольн решил удержать около Вашингтона I корпус Потомакской армии, который насчитывал 30 000 человек и который Макклеллан надеялся использовать на полуострове. В итоге небольшой отряд Джексона сумел удержать на севере Вирджинии почти 50 000 федеральных солдат[20].

Боевые действия

Битва на Хэмптонском рейде

Основная статья: Битва на Хэмптонском рейде

Ещё до начала сухопутных действий произошло морское сражение у берегов Вирджинии, которое стало первым в истории флота боем броненосных кораблей. Ранее, 3 февраля, южане спустили на воду броненосец «Вирджиния», а 17 февраля ввели его в состав флота[24].

8 марта броненосец отправился в тестовое плавание вниз по реке Элизабет к Хэмптонскому рейду. Прибыв на рейд, южане обнаружили там пять федеральных фрегатов: USS Minnesota[en], USS Roanoke и USS St. Lawrence[en] около форта Монро и USS Congress[en] и USS Cumberland[en] около Ньюпорт-Ньюс. Командир корабля решил не упускать удачного шанса и атаковать: в результате были уничтожены корабли USS Congress и USS Cumberland. 9 марта северяне ввели в бой броненосец нового типа — USS Monitor. Многочасовая перестрелка окончилась вничью, но стратегически северяне победили — броненосец «Вирджиния» уже не мог уничтожить федеральный флот у форта Монро[25].

Появление «Вирджинии» на реке Джеймс спутало планы Макклеллана, который теперь не мог рассчитывать на эту реку в качестве линии снабжения своей армии. Он предложил запереть «Вирджинию» в Норфолке, однако ВМФ и армия не смогли договориться о том, кто именно должен выполнить эту задачу. Макклеллану пришлось менять планы, отказываясь от использования реки Джеймс[26].

Осада Йорктауна

Основная статья: Сражение при Йорктауне (1862)

Первыми высадились у форта Монро дивизии Гамильтона и Портера. Они сразу провели рекогносцировку местности, и предположили, что генерал Магрудер имеет на полуострове около 15 000 человек[27].

План Макклеллана предполагал начать сразу после высадки наступление по полуострову, с тем, чтобы устроить крупную базу в Вест-Пойнте[en], в 50 милях северо-западнее форта Монро. На пути наступления находились укрепления Йорктауна, однако Макклеллан предполагал, что при помощи флота их можно будет взять за несколько часов. Для того требовались скоординированные действия армии и флота. Подобная координация имела место при взятии форта Генри, где флот смог подавить сопротивление практически без помощи пехоты. Однако Макклеллану не удалось добиться аналогичной координации на полуострове[28].

Макклеллан заранее запросил адмирала Луиса Голдсборо о содействии, и адмирал согласился, однако решил, что от него только требуется блокировать броненосец «Вирджиния» и не позволить ему напасть на федеральные транспорты. Макклеллан же не стал уточнять свой запрос и остался в убеждении, что Голдсборо готовится к бомбардировке Йорктауна. Историки до сих пор не выяснили, кто именно виноват в том, что координация не была налажена. Некоторые документы по этому вопросу пропали из архивов, возможно, именно потому, что виновного пытались скрыть[29].

По мнению историка Кевина Дугерти, конкретно Макклеллан виноват в том, что избрал неверную тактику. Ему надо было или заставить флот участвовать, или разработать план наступления, не требующий участия флота. Но он не сделал ни того, ни другого. Он стал ждать содействия флота, занимаясь между тем подготовкой осады Йорктауна, что сводило на нет все преимущества его неожиданного десанта. В результате в кампании на полуострове участвовали и армия и флот, но без координации[29].

Сразу по прибытии в форт Монро Макклеллан встретился с адмиралом Голдсборо и узнал, что адмирал не готов бомбардировать Йорктаун. Отчасти это объяснялось тем, что флот был занят блокированием «Вирджинии» и мог выделить только семь деревянных фрегатов, которые могли эскортировать транспорты или содействовать десанту, однако физически не могли быть использованы против укреплений Йорктауна. Тогда Макклеллан решил использовать эти фрегаты для захвата форта Глостер[i 1], где также должна была состояться высадка десанта силами корпуса Макдуэлла. 4 апреля был отправлен приказ Макдауэллу на выдвижение, но оказалось, что военное министерство решило использовать корпус для обороны Вашингтона, и тем самым атака на форт Глостер сорвалась[30].

Ещё 3 апреля Макклеллан решил начать наступление. В его распоряжении было 53 000 человек при 100 орудиях, что было недостаточно по его мнению, но он решил не терять время на ожидание. Военному секретарю была послана телеграмма: «Я думаю выступить отсюда завтра утром на Йорктаун, где обнаружены 15 000 мятежников в укрепленных позициях, и думаю, что они попытаются сопротивляться. Мерримак не появлялся. Коммодор Голдсборо уверен, что сможет потопить его, если тот появится»[31]. 4 апреля федеральная армия начала наступление двумя колоннами. III корпус Хейнцельмана наступал по Йорктаунской дороге на город Йорктаун, а корпус Эразмуса Кейеса двинулся по Ли-Милл-Роуд, через Уорвик-Кортхауз с целью выйти во фланг Магрудеру и отрезать его от Йорктауна. Днём 5 апреля корпус Кейеса вышел к Лис-Милл, где упёрся в заболоченную реку Уорвик, которой не было на картах Кейеса и на берегах которой окопалась пехота Магрудера. Кейес решил, что атака позиций противника может привести к слишком большим потерям. Хейнцельман сообщил в рапорте примерно то же самое. На тот момент в распоряжении Магрудера было 85 тяжёлых и 55 полевых орудий на весь фронт, и это были старые гладкоствольные орудия далеко не лучшего качества. У Макклеллана были все шансы прорвать оборону Магрудера, однако вечером 5 апреля он принял решение начать осадные работы. Сам Макклеллан впоследствии объяснял свою нерешительность отсутствием корпуса Макдауэлла[32].

Линкольн не дал ему Макдауэлла, однако послал на полуостров дивизию Франклина численностью 12 000 человек. Она прибыла только 20 апреля, но и после этого Макклеллан её не использовал ещё две недели. Существуют предположения, что Макклеллан ещё до начала кампании готовился к позиционной войне. Возможно, именно по этой причине почти половина его артиллерии представляла собой тяжелые береговые орудия, которые невозможно применять в манёвренной войне[33]. В первые дни апреля командование Юга ещё не знало, где ждать главного наступления: на полуострове или в северной Вирджинии. Однако 4 апреля кавалерия Стюарта донесла, что федеральные транспорты движутся вниз по Потомаку с неизвестными целями, а Магрудер сообщил о выдвижении федеральной армии к Йорктауну. Генерал Ли решил, что эти события связаны и что северяне усиливают группировку на полуострове. Он решил переправить на полуостров три дивизии (Дэвида Джонса, Джубала Эрли[i 2] и Дэниеля Хилла), оставив Джонстону 4 дивизии для прикрытия Ричмонда с севера. В итоге к 11 апреля армия Магрудера выросла до 31 500 человек, а у Джонстона осталось 28 000 человек, из них 5000 — армия Джексона в долине Шенандоа, а 1200 — кавалерия Стюарта. Пока происходили эти события, пришло сообщение из Теннесси о неудачном сражении при Шайло 7 апреля и потере острова № 10 8 апреля[34].

9 апреля была получена дополнительная информация о перемещениях Потомакской армии, и президент Дэвис принял решение перевести на полуостров Джонстона с двумя дивизиями — Джеймса Лонгстрита и Густавуса Смита. В северной Вирджинии остались дивизия Джексона и дивизия Юэлла (вместе 12 000 или 13 000 человек), и ещё одна бригада из дивизии Смита (под ком. Джозефа Андерсона) была временно оставлена во Фредериксберге. 13 апреля Джонстон прибыл под Йорктаун, но уже 14 апреля вернулся в Ричмонд. Был созван военный совет, на котором Джонстон объявил, что положение под Йорктауном безнадёжно. Рано или поздно федералы уничтожат укрепления Йорктауна и их флот отрежет армию южан на полуострове от Ричмонда. Он предложил немедленно отвести армию с полуострова, сдать Норфолк и Йорктаун, вывести армию Джексона из долины Шенандоа и объединёнными силами разбить Макклеллана под Ричмондом. Как вариант он предлагал попытаться осуществить вторжение на север. Военный секретарь Джордж Рэндольф высказался против, поскольку сдача Норфолка привела бы к необходимости уничтожения броненосца «Вирджиния»[34].

Предложение Джостона поддержал Смит, против высказались Ли и Рэндольф. Лонгстрит воздержался. Президент Дэвис выслушал обе стороны и в итоге высказался за то, чтобы продолжать оборону полуострова. «Если бы был принят план Джонстона, — писал по этому поводу Фриман, — Юэлл был бы отозван к Ричмонду, Джексон не выиграл бы сражение при Винчестере месяц спустя, федеральная армия под Вашингтоном присоединилась бы к Макклеллану и Джонстон наверняка был бы разбит под Ричмондом или же был бы вынужден сдать Ричмонд. После этого Конфедерация протянула бы недолго»[34][35].

15 апреля Джонстон прибыл в Йорктаун и принял командование всеми армиями под Ричмондом (Ли теперь осуществлял только общий надзор). В его распоряжении теперь было 55 633 человека, почти вдвое меньше, чем у Макклеллана[36]. Однако Макклеллан продолжал осадные работы. 1 мая он ввёл в дело пять 200-фунтовых осадных орудий. Понимая, что не продержится долго под бомбардировкой, Джонстон принял решение отступать, но не уведомил об этом президента. Вечером 3 мая он приказал провести мощный артиллерийский обстрел федеральных позиций, а ночью начал скрытный отход из укреплений Йорктауна и Глостера, при этом бросив 77 орудий — в основном старых, исчерпавших свой ресурс. Утром 4 мая генерал Хейнцельман и профессор Тадеуш Лоув поднялись в воздух на наблюдательном воздушном шаре «Интрепид[en]» и обнаружили, что укрепления противника пусты[37].

Сражение при Уильямсберге

Основная статья: Сражение при Уильямсберге

После сдачи Йорктауна генерал Джонстон смог, наконец, начать давно задуманное — отступить к Ричмонду, чтобы не дать противнику обойти свои фланги по морю. В ходе отступления он сгруппировал свои силы в четыре отряда, которыми командовали Лонгстрит, Даниель Хилл, Густавус Смит и Дэвид Джонс, который замещал больного Магрудера[38]. 5 мая армия Джонстона медленно отступала по размокшим дорогам, а кавалерия Стюарта отбивала нападения авангардов кавалерии Стоунмана. Чтобы выиграть время на отвод обозов, Джонстон выделил часть своей армии для того, чтобы задержать наступающего противника на промежуточной позиции — около Форта Магрудер, который находился на Уильямсбергской дороге. Это привело к сражению при Уильямсберге, которое стало первым серьезным сражением кампании на полуострове. В нём участвовало 41 000 человек армии Севера и 32 000 человек армии Юга[39].

Историки отмечают, что наступление федеральной армии было организовано не очень грамотно. Сам Макклеллан остался в Йорктауне, где планировал переброску корпуса Франклина в тыл противника. Преследование он поручил генералу Эдвину Самнеру, который должен был руководить III и IV корпусами, при каждом из которых имелся свой командир. Состояние дорог позволило наступать только дивизиям Хукера и Смита, в итоге под Уильямсбергом три корпусных командира командовали двумя дивизиями и вследствие неразберихи генерал Самнер, по замечанию историка Сирса, так до конца дня и не смог понять, что же происходит на его фронте[40].

В авангарде Потомакской армии наступала дивизия Джозефа Хукера. Эта дивизия атаковала Форт Магрудер и укрепления, которые тянулись на юго-запад от форта, но была отбита. Лонгстрит организовал контратаку и едва не разбил дивизию Хукера, которая всё утро вела бои в одиночестве. Хукер надеялся, что дивизия Смита поддержит его, но корпусной командир задержал дивизию Смита, поскольку опасался, что южане атакуют Смита на Йорктаунской дороге[41].

Южане действительно атаковали, но не Смита, а Хукера. Под ударом бригады Кадмуса Уилкокса дивизия Хукера начала отходить, но в 14:30 подошла дивизия Филипа Керни. Атака Керни отбросила южан назад, за их укреплённую линию. После этого до вечера продолжалась перестрелка[42].

Между тем бригада Уинфилда Хэнкока (из дивизии Смита) наступала правее Хукера и в полдень начала артиллерийский обстрел левого фланга Лонгстрита. Генерал Джубал Эрли решил напасть на него с фланга, но по ошибке вышел во фронт и был отбит, при этом сам получил ранение в плечо. Генерал Самнер несколько раз приказывал Хэнкоку отступить за Кэб-Крик, но Хэнкок воспользовался атакой Эрли как поводом для отказа. Пока Эрли и его 24-й вирджинский полк вели бой, подошёл 5-й северокаролинский и Дэниель Хилл послал его на помощь Эрли, но вскоре осознал, что бригада Хэнкока (3400 человек при восьми орудиях) серьёзно превосходит численно два конфедеративных полка (1200 человек без орудий). Хилл велел остановить атаку, но Хэнкок контратаковал. Эта атака впоследствии стала широко известна: Макклеллан назвал её «великолепной» (superb), что породило прозвище Хэнкока — «Хэнкок Великолепный» (Hancock the Superb)[43].

Южане потеряли под Уильямсбергом 1682 человека, северяне — 2283. Макклеллан оценил это сражение как блестящую победу над превосходящими силами противника. Однако южане добились своей цели и задержали наступление Потомакской армии, успев отвести свою армию и обозы к Ричмонду[44].

Элтамс-Лендинг

Основная статья: Сражение при Элтамс-Лендинг

Историк Кевин Дугерти писал, что одним из недостатков Макклеллана было отсутствие гибкости мышления. Составляя свои планы, он не продумывал варианты действий на тот случай, если события будут развиваться не по плану. Он должен был быть готов к отступлению Джонстона и сразу же — как только будут сданы форты Йорктауна и Глостера — ответить на это броском флота и армии вверх по реке Йорк. Но отступление противника оказалось для Макклеллана неожиданностью, поэтому он выделил для заброски в тыл только дивизию Франклина. Но и это было сделано с запозданием: Джонстон отступил 4 мая, а Франклин смог отбыть только утром 6 мая[45]. Он был готов уже вечером 5 мая, но адмирал Голдсборо отказался отправлять транспорты ночью. В результате Франклин прибыл на участок десантирования только в полдень 6 мая, а высадка затянулась до утра 7 мая[46].

7 мая в 07:00 дивизия Франклина завершила высадку в Элтамс-Лэндинг — местечке, расположенном через реку от Вест-Пойнта. Если бы это было сделано 5 мая, он успел бы перерезать главную дорогу в Бэрхэмсвилле, который находился в двух милях от берега и в 18 милях от Уильямсберга, и тем перекрыть Джонстону пути отступления. Но Франклин только занял плацдарм и развернул пикетную цепь. Он решил подождать, пока подойдут остальные дивизии — Портера, Седжвика и Ричардсона[47].

Джонстон не имел намерения начинать сражение, но ему надо было удержать федералов на месте, пока его обозы проходят мимо через Бэрхемсвилл. Он приказал генералу Джону Худу атаковать противника, но сразу же отступить. Бригада Худа атаковала, отбросила людей Франклина к воде, а затем отступила, строго следуя инструкциям. Худ потерял всего 48 человек[48].

Таким образом, операция по окружению армии Джонстона сорвалась и причиной тому была в основном медлительность Франклина. Уже после войны, в письме 1884 года, он объяснил Макклеллану, что причиной его задержки была плохая погода, а также необходимость грузить на корабли артиллерию, что потребовало больших временных затрат[49].

Сдача Норфолка

После сдачи Йорктауна стала невозможна также и оборона портового города Норфолк, поэтому генерал Бенжамен Хьюджер начал эвакуировать по морю имущество и гарнизон города. Броненосец «Вирджиния» прикрывал эвакуацию. В те же дни президент Линкольн прибыл в форт Монро. 7 мая он решил, что Норфолк теперь отрезан от основных сил противника и может быть легко взят. Это оставляло Вирджинию без её единственного крупного порта на Атлантическом побережье. В тот же день Линкольн узнал от дезертира, что южане эвакуируют Норфолк и Госпорт. 8 мая несколько федеральных кораблей, включая новый броненосец USS Galena, обстреляли побережье и устье реки Джеймс. Однако при появлении броненосца «Вирджиния» федеральный флот отошёл[50][51]. 9 мая было выбрано место для десантирования, и 10 мая в 07:00 генерал Вул с отрядом в 6000 человек высадился около Норфолка. Город был взят без единого выстрела.

Сдача Норфолка и уничтожение его верфей оставляли без базы броненосец «Вирджиния». Той же ночью адмирал Тэтналл при помощи команды постарался облегчить броненосец так, чтобы он смог пройти мели реки Джеймс. Ему удалось уменьшить осадку корабля на три фута. Однако этого оказалось недостаточно и было принято решение взорвать корабль. Рано утром 11 мая он был подорван у острова Крэни-Айленд. Снятые с корабля орудия были использованы для береговой обороны реки Джеймс[50][51].

Узнав об уничтожении броненосца, Макклеллан записал в дневнике: «(15 мая, 14:30) Я не представляю, как они могут оставить Вирджинию и Ричмонд без боя; так же я не понимаю, почему они оставили и разрушили Норфолк и Мерримак, если только они не задумали оставить всю Вирджинию. Впрочем, эту головоломку мы скоро разгадаем»[52].

Сдача Норфолка и исчезновение «Вирджинии» означало, что теперь федеральный флот может начать выдвижение вверх по реке Джеймс до самого Ричмонда. Единственным препятствием для федерального флота теперь было укрепление Дрюрис-Блафф, известное так же как Форт-Дарлинг. Попытка прорыва федерального флота к Ричмонду в итоге привела к сражению при Дрюрис-Блафф[53].

Сражение при Дрюриc-Блафф

Основная статья: Сражение при Дрюрис-Блафф

Норфолк пал 10 мая, а уже 11 мая Макклеллан узнал о подрыве «Вирджинии». Теперь федеральному флоту более ничего не угрожало, и у Макклеллана появился шанс прорваться к столице противника без рискованных сухопутных сражений. Он приказал генералу Голдсборо сформировать флотилию и двинуть её на Ричмонд. В своём приказе Макклеллан велел уничтожать все укрепления на пути к Ричмонду, подавлять орудия и уничтожать склады, и лишь затем приступать к бомбардировке города. В результате Голдсборо решил выполнять приказ буквально и тратить время на каждое мелкое укрепление, вместо того, чтобы стремительно прорываться к цели. Каждая такая задержка давала южанам немного дополнительного времени на усиление обороны[54].

Для прорыва к Ричмонду была сформирована флотилия из пяти кораблей. В авангарде шел новый броненосец USS Galena; экспериментальный броненосец USRC Naugatuck[en], вооруженный 100-фунтовым орудием Паррота и двумя гаубицами; броненосец USS Monitor, вооруженный двумя орудиями Дальгрена; винтовая канонерка USS Aroostook[en] и колёсная канонерка Port Royal. Командование флотилией осуществлял командор Джон Роджерс[54].

Утром 15 мая федеральная флотилия подошла к укреплениям южан и в 06:30 открыла огонь. В бою участвовал фактически только броненосец USS Galena; у USRC Naugatuck сразу вышло из строя носовое орудие, деревянные канонерки получили повреждения и отошли, а орудия броненосца USS Monitor не имели достаточного угла возвышения для обстрела форта. USS Galena получил 43 попадания, из них 13 пробили броню. 13 человек было убито и 11 ранено. В 11:30 на броненосце подошли к концу боеприпасы и он отступил. Командор Роджерс признал, что укрепления противника невозможно уничтожить без поддержки сухопутных сил[55].

Неудача этой операции отчасти объясняется тем, что Макклеллан никак не мог добиться скоординированных действий армии и флота. Наступление федеральной армии вдоль реки Джеймс было бы крайне опасно для Ричмонда, и генерал Ли всерьёз опасался такого развития событий. Линкольн также писал Макклеллану, что стоит воспользоваться преимуществами, которые даёт река Джеймс. Однако Макклеллан предпочёл воспользоваться рекой Йорк и основать базу в Вест-Пойнте, возможно, потому, что это отчасти напоминало ему его первый «план Урбанна». Впоследствии Макклеллан сам признал, что наступление по реке Джеймс имело свои преимущества, но сослался на то, что вмешательство президента создавало ему затруднения[56].

8 — 26 мая; наступление Макклеллана

Когда армия пополнила запасы, Макклеллан продолжил наступление. 8 мая дивизия Смита выступила из Уильямсберга, а 9 мая за ней последовали дивизии Кауча, Кейси и Керни. Дивизия Хукера осталась в городе. Вечером 10 мая Макклеллан разместил штаб в Роперс-Чеч, в 19 милях от Уильямсберга. Здесь армия начала получать припасы через Элтамс-Лендинг. 13 мая армия начала наступать на Уайт-Хауз[en], однако 14 мая начались сильные дожди. Дороги стали непроходимы — за 15 и 16 мая дивизии смогли продвинуться только на 5 миль. Дожди прекратились только вечером 16 мая[57].

17 и 18 мая армия стояла в Уайт-Хауз в ожидании, пока дороги просохнут. Макклеллан наводил порядок в дивизиях и занимался рекогносцировками[i 3]. 18 мая было принято несколько важных решений. Президент поручил Макклеллану сформировать два дополнительных временных корпуса: Пятый и Шестой. В результате этого переформирования Потомакская армия на полуострове приняла следующий вид[57]:

18 мая V и VI корпуса стояли около штаба в Уайт-Хаусе, а остальные — немного юго-восточнее, у Нью-Кента. Вплоть до этого времени Макклеллан наступал вдоль рек Йорк и Памункей, однако после гибели броненосца «Вирджиния» 11 мая у него появилась возможность воспользоваться рекой Джеймс. В результате Макклеллан оказался перед выбором: он мог повернуть на юг, выйти к реке Джеймс у Малверн-Хилл и наступать далее вдоль этой реки под прикрытием флота; или же он мог наступать прямо на Ричмонд, пользуясь железной дорогой Вест-Пойнт — Ричмонд. Макклеллан выбрал второй вариант, и это решение, по его признанию, привело к провалу кампании[58].

Сам Макклеллан называл свой выбор вынужденным. Ещё 14 мая он послал письмо президенту, где написал, что ожидается крупное сражение, а в его распоряжении всего 80 000 человек против сил, которые он считал вдвое его превосходящими. По этой причине он просил перебросить к нему по воде корпус Макдауэлла. 18 мая пришёл ответ: Линкольн был не против переброски корпуса, но считал, что это проще и быстрее осуществить по земле. Корпус, таким образом, всё время оставался бы между Ричмондом и Вашингтоном. Это решение президента означало, что Потомакская армия должна частично находиться у реки Пеманкей[en] и дожидаться соединения с Макдауэллом. «Это и стало причиной провала кампании» — писал потом Макклеллан[59].

Приказ вынуждал меня растянуть и открыть свой правый фланг. Поскольку было невозможно выйти к Ричмонду и прикрывающей его армии не переходя Чикахомини, я был вынужден разделить Потомакскую армию на две части, по обеим сторонам реки. Так как приказ Макдауэллу был вскоре отменён, я подвергался большому риску, чем вскоре и воспользовался противник и сорвал планы кампании. Если бы генерал Макдауэлл подошёл ко мне по морю, я мог бы наступать на Ричмонд по реке Джеймс, и тем избежать задержек и потерь, связанных с переправой через Чикахомини, и армия была бы объединена в единое целое, а не разрезана рекой надвое.

— .McClellan's own story, С. 346

Приняв это важное решение, Макклеллан начал наступление на Ричмонд с севера: 19 мая он перенёс штаб к станции Тэтналл, а 20 мая его передовые части вышли к реке Чикахомини[en]. Они обнаружили, что все мосты через реку разрушены, вода в реке поднялась из-за дождей и по этой причине река стала совершенно непроходимой. Необходимо было восстановить мосты и построить дополнительные. Можно было попробовать выйти к Ричмонду с северо-востока, где местность была удобнее, но Макклеллан не хотел отрываться от своих баз. Дивизия Кейси вышла к реке у Боттомс-Бридж, перешла реку и заняла высоты на южном берегу[60].

Ремонт мостов отнял некоторое время, а между тем Макклеллан получил неприятное известие. Ещё 22 мая Макдауэлл сообщил, что готов выступить на соединение, но 23 мая Томас Джексон перешёл в наступление в долине Шенандоа, взял Порт-Рояль, а 24 мая разбил Бэнкса в сражении при Винчестере. Вечером того же дня Макклеллан получил телеграмму из Вашингтона, из которой узнал, что отправка корпуса Макдауэлла отменяется. Макклеллан считал, что наступление Джексона — всего лишь отвлекающий манёвр, и Макдауэлл также утверждал, что это только диверсия, но Линкольна это не убедило[61].

Сражение при Хановер-Кортхаус

Основная статья: Сражение при Хановер-Кортхаус

26 мая до Макклеллана дошли слухи, что отряд противника численностью 17 000 человек выдвигается к местечку Хановер-Кортхауз[en], к северу от Механиксвилла. Это означало, что противник угрожает правому флангу армии и создает препятствия на марше Макдауэлла, отправка которого была приостановлена, но ещё не отменена. Кавалерийская разведка оценила отряд противника в 6000 человек, но истинность этой информации была под вопросом. Макклеллан приказал корпусу Фицджона Портера ликвидировать эту угрозу[62].

27 мая в 04:00 Портер приступил к выполнению задания силами дивизии Джорджа Морелла и бригады Уоррена из дивизии Сайкса. Этот отряд был усилен бригадой Уильяма Эмори. Общая численность отряда составила 12 000 человек. Отрядом Конфедерации в Хановер-Кортхауз командовал Лоуренс О’Брайан Брэнч, в распоряжении которого имелось всего 4000 человек. Бригада Брэнча была переброшена из Гордонсвилла для охраны железной дороги и теперь стояла у Слэш-Чеч в 4 километрах от Хановер-Кортхауз. Ещё одна бригада стояла в 10 милях севернее Хановерского перекрестка[63].

В полдень 27 мая передовые части Портера вступили в перестрелку с противником у Пикс-Кроссинг, затем подошли основные силы федерального отряда и южан отбросили к Хановер-Кортхауз. Портер начал преследование всеми силами своего отряда, оставив три полка охранять Нью-Бридж. Его тыл оказался открыт для удара, и Брэнч, который недооценил силы противника, решил атаковать. Ему удалось разбить бригаду Мартиндейла, но в итоге атака была отбита. Портер перешёл в контратаку, и южане были вынуждены отступать через Пикс-Кроссинг на Эшланд[64].

Портер потерял у Хановер-Кортхауз 355 или 397 человек, Брэнч потерял 200 человек убитыми и ещё 750 человек было захвачено в плен федеральной кавалерией. Макклеллан назвал этот бой «славной победой над превосходящими силами противника». Федеральный фланг теперь был в безопасности, хотя отряд Брэнча и не предполагал его атаковать. Дорога для наступающего корпуса Макдауэлла была расчищена, но наступление Макдауэлла так и не состоится[65]. Несмотря на успешное сражение, Макдауэлл продолжал опасаться диверсий противника на этом направлении и не рискнул переправлять часть своих сил на южную сторону Чикахомини, и это через несколько дней наведёт Джонстона на мысль атаковать левый фланг федеральной армии[66].

Оборона Ричмонда

Пока 20 — 22 мая Макклеллан переходил Чикахомини, Джонстон отвёл свою армию к Ричмонду. Теперь она стояла правым флангом на Чарльз-Сити-Роуд, а левым — у северных окраин Ричмонда. Небольшие отряды Джонстон держал за Чикахомини в Механиксвилле[en], стараясь прикрыть железную дорогу, соединяющую Ричмонд с долиной Шенандоа. Ничего не говорило о его намерениях дать бой противнику, и он ничего не сообщал президенту о своих планах. 2 мая президент Дэвис и Роберт Ли прибыли в Механиксвилл и застали там хаос. Дэвис решил, что если федеральная дивизия начнёт наступать на этом участке, то сможет с легкостью дойти едва ли не до самого Ричмонда[67].

24 мая Джонстон встретился с президентом Дэвисом, но все ещё не стал излагать своих планов. В тот же день федералы заняли Мехханиксвилл, и теперь уже ничего не мешало их соединению с корпусом Макдауэлла. Остановить Макдауэлла было нечем, и Джонстон приказал генералу Джозефу Андерсону, бригада которого стояла на рубеже реки Раппаханок, отступать к Ричмонду. «Только одно из трёх могло теперь спасти Ричмонд, — писал Дуглас Фриман, — или чудо, или удачное нападение на Макклеллана до прихода Макдауэлла, или отмена наступления Макдауэлла»[67].

Дэвис был в таком раздражении из-за бездеятельности и скрытности Джонстона, что Ли лично отправился на переговоры, чтобы замять конфликт. Джонстон наконец признался, что готовится атаковать Макклеллана к северу от Чикахомини 29 мая.

26 мая пришло сообщение от Джексона: он писал, что разбил противника у Фронт-Рояля 23 мая и у Винчестера 24 мая. Пока непонятно было, как это повлияет на движение корпуса Макдауэлла, который находился в четырёх днях пути от Ричмонда. В полдень того же дня поступили плохие вести от Андерсона: его пикеты заметили наступление Макдауэлла, которому оставалось пройти 25 миль до соединения с армией Макклеллана. Джонстон предполагал, что после соединения Макклеллан будет иметь армию численностью около 150 000 человек, которой Джонстон мог противопоставить всего 80 000[67].

Утром 29 мая президент Дэвис и Ли отправились к Механиксвиллу, чтобы посмотреть на обещанное Джонстоном сражение. Сражения не было, однако поступило неожиданное известие: Джеб Стюарт сообщал, что по данным его разведки Макдауэлл остановился 28 мая, а затем повернул назад к Вашингтону. Никто не знал причину это манёвра, но предполагали, что причиной этому послужили успехи Джексона. Ввиду новых обстоятельств генерал Смит предложил изменить план атаки. Фланг Макклеллана севернее Чикахомини был прочно прикрыт рекой Бивирдем-Крик, и без крайней необходимости атаковать эти позиции было рискованно. В результате было решено атаковать Макклеллана южнее Чикахомини и соответственно перегруппировать армию[67][68].

Сражение при Севен-Пайнс

Основная статья: Сражение при Севен-Пайнс

По плану Джонстона, две трети его армии (22 пехотные бригады, 51 000 человек) должны атаковать позиции III и IV федеральных корпусов (33 000 чел.). Предполагалось, что Хилл и Магрудер отвлекут внимание противника севернее реки, а Лонгстрит атакует противника южнее реки тремя группировками: четыре бригады Дэниеля Хилла атакуют противника с фронта, шесть бригад Лонгстрита нападут с левого фланга, а три бригады Хьюджера — с правого. Если удастся разгромить IV корпус, то III корпус будет прижат к реке и уничтожен[69].

Сражение должно было начаться 31 мая в 08:00. План Джонстона был прост, настолько прост, что, по словам Лонгстрита, не верилось, что его можно чем-либо испортить. Однако накладки начались почти сразу. «Не многие сражения идут строго по плану, — писал по этому поводу Стивен Сирс[en], — но нечасто сражение бывает так далеко от плана, как Севен-Пайнс 31 мая». Армии запоздали с развёртыванием на 5 часов и только к 13:00 вышли на позиции для атаки. Дэниель Хилл атаковал центр федерального корпуса, но Лонгстрит подключился с опозданием, и ввёл в бой только 12 500 из своих 29 500 человек. За два дня сражения южане потеряли 6134 человека против 5031 у федералов, и не добились никаких стратегических результатов[70].

Главным событием 31 мая стало ранение генерала Джозефа Джонстона. С утра он находился в своём штабе вдалеке от поля боя, но ближе к вечеру решил отправиться к фронту. Он оказался в зоне огня федеральной армии и был ранен пулей в правое плечо, а затем в грудь осколком снаряда. Его эвакуировали в Ричмонд. Командование временно принял генерал Густавус Смит, который растерялся от обрушившейся на его плечи ответственности[71]. Президент Дэвис и генерал Ли присутствовали на поле боя, хотя и не понимали — как и Смит — что же там происходит. Дэвис спросил Смита о его планах, как главнокомандующего. Смит, пребывавший в подавленном состоянии, ответил, что должен узнать положение дивизий Лонгстрита и Хилла, и только тогда сможет что-то ответить. Он не исключал, что придётся отступать к Ричмонду, хотя обещал не делать этого без крайней необходимости. Президент и Ли попрощались с ним и отправились в Ричмонд. По пути Дэвис произнёс слова, которые, по мнению Дугласа Фримана, изменили весь ход войны в Вирджинии: «Генерал Ли, — сказал он, — я назначаю вас командующим этой армией. Приготовьтесь, как только прибудете домой. Я отправлю вам приказ, когда мы будем в Ричмонде»[72].

В сражении при Севен-Пайнс в качестве рядового 4-го вирджинского полка тяжёлой артиллерии участвовал Уокер Бёрфорд Фриман (1843—1935), отец историка Гражданской Войны, Дугласа Фримана. В боях 31 мая он получил несколько ранений[73].

Ли принимает командование

Утром 1 июня Ли получил официальное сообщение о своём назначении командующим армией. Днём он отправился на поле боя. «1 июня 1862 года, 13:00 — тот исторический час в военной истории Соединённых Штатов, когда Ли отправился со своим штабом на поле боя», писал Дуглас Фриман. Ли разместил штаб на Найн-Майл-Роуд, в доме Мэри Дэббс, который находился в полутора милях от Ричмонда. Здесь он издал «Специальный приказ № 22», который стал его первым приказом в должности главнокомандующего. В тексте этого приказа Ли впервые официально употребил название «Северовирджинская армия». Приказ был зачитан в армии, хотя и не вызвал особого энтузиазма. Ли сразу приступил к организации обороны Ричмонда, пользуясь тем, что погода дала ему несколько дней времени: 3 июня шёл дождь, 4 — 6 мая — сильный ливень[74].

Назначение Ли на Юге восприняли неоднозначно. Джозеф Джонстон сказал, что верит в Ли больше, чем в Джонстона (себя). Президент Дэвис просил Ли держать его в курсе событий (чего не делал Джонстон), и Ли действительно посылал ему подробные отчёты, что вызывало одобрение Дэвиса. Но эту веру в Ли разделяли не все[75].

Сразу же после принятия командования Ли начал предпринимать решительные шаги по сооружению земляных укреплений на пути к Ричмонду. Он понимал, что город не выдержит обстрела тяжёлой артиллерией, поэтому необходимо атаковать противника, а для этого необходимо обезопасить себя от наступления на второстепенных участках фронта. 3 июня главному инженеру, майору Стивенсу, были поручены работы по строительству укреплений, а 4 июня строительство началось[74].

Эта мера сразу же вызвала недовольство и насмешки в армии, и Ли получил прозвище «King of spades» («Король Лопат» или «Пиковый король»[i 4]), которое ранее было дано генералу Магрудеру за рытьё траншей под Йорктауном[77]. Мэри Чеснат[en] отразила в своём знаменитом дневнике охвативший общество пессимизм: «Джонстон тяжело ранен. Ли — Король Лопат. Они снова роют землю. Если мы не сможем усилить армию Джексона, игра будет проиграна. Наши вожди ухитряются лишить энтузиазма всех, кто находится возле них. Все эти отступления и рытьё траншей разрушат моральный дух любой армии. Эти бесконечные отступления убивают храбрые сердца»[78].

«Все наши люди против этих работ, — писал Ли президенту Дэвису, — солдаты, офицеры и пресса. Все насмехаются и противодействуют. По этой-то причине Макклеллан наступал и продолжает наступать. … Нет ничего более военного, чем труд, и ничего не может лучше уберечь жизни солдат этой армии». Он лично инспектировал земляные работы, демонстрировал своё внимание к происходящему и принимал все меры к тому, чтобы люди начали уважать этот вид деятельности[74].

Большой проблемой оставалась малочисленность армии. Ли решил перебросить из долины Шенандоа две дивизии Джексона, что было рискованно, но, по замечанию Фримана, в этой ситуации риски были неизбежны. Однако даже вместе с дивизиями Джексона у Ли было 85 000 человек против 104 300 у Макклеллана[79]. Ещё до этого, в мае, было решено перебросить на север несколько бригад из Северной Каролины и Джорджии. Джорджианская бригада Лоутона была передана Джексону, а несколько северокаролинских бригад были сведены в дивизию, которую поручили Эмброузу Поуэллу Хиллу[i 5][80].

Рейд Стюарта

Основная статья: Первый рейд Стюарта вокруг Макклеллана

10 июня Ли собрал совет, на котором решали, где именно лучше атаковать противника. На совещании присутствовал Стюарт. Ли предложил ему проверить, насколько далеко растянут правый фланг Макклеллана. Так же Ли предложил тщательно исследовать местность, чтобы впоследствии пользоваться этой информацией при планировании сражений. 12 июня в 02:00 Стюарт начал рейд силами 1200 человек. Отряд прошёл 20 миль и встал лагерем около Тэйлорсвилла. Утром 13 июня Стюарт двинулся на Гановер-Кортхаус, атаковал и отбросил федеральные пикеты. Фицхью Ли захватил и разорил лагерь 5-го кавалерийского полка[81].

Двигаясь дальше на восток, Стюарт прошёл недалеко от федеральной базы в Уайт-Хауз, которую не решился атаковать силами своего маленького отряда. Южане напали на пристань Гарлик, где уничтожили несколько шхун, а потом ушли к местечку Таллейсвилл, встав там на отдых. Утром 14 июня они вышли к реке Чикахомини у Форд-Бридж, перешли реку и, обойдя левый фланг федеральной армии, присоединились к своим утром 15 июня[81].

Материальные потери от рейда были незначительны, поэтому Макклеллан не придал ему особого значения[82]. Однако Ли тщательно изучил рапорт Стюарта. Стюарт писал, что дороги в тылу федеральной армии плохи, и это означало, что наступление Макклеллана будет медленным. Затем Стюарт писал, что противник получает припасы поездами из Уайт-Хауз и нет никаких признаков перемещения базы на реку Джеймс. Это значило, что атакой на правый федеральный фланг можно перерезать коммуникации Потомакской армии. Но главное — Стюарт обнаружил, что на высотах за Бивердем-Крик нет ни одного федерального солдата. Не было ничего, что могло бы задержать Джексона на его пути во фланг Потомакской армии. «Эта информация окупила все риски рейда Стюарта», писал Дуглас Фриман[74].

Получив рапорт Стюарта, Ли сразу же велел Джексону идти на соединение с основной армией. 18 июня Джексон начал марш, и его армия прошла 130 миль до Ричмонда отчасти пешком, отчасти при помощи железнодорожного транспорта. 23 июня в 15:00 Джексон явился в штаб генерала Ли, куда вскоре прибыли Дэниель Хилл, Лонгстрит и Эмброуз Хилл. Здесь он и изложил им свой план нападения на корпус Портера, стоящий на северной стороне реки Чикахомини. Джексон должен напасть на правый фланг Портера, Эмброуз Хилл — перейти Чикахомини и атаковать Портера с фронта, а Лонгстрит и Дэниель Хилл следовать за ним вторым эшелоном. Отряд генерала Холмса составлял резерв. Начало атаки было назначено на 26 июня, на 3 часа утра[83].

Соотношение сил 25 июня

Основная статья: Силы сторон в Семидневной битве

Вопрос соотношения сил к 25 июня (на начало Семидневной Битвы) вызывал споры уже в те самые дни. Подсчеты разведки Алана Пинкертона многим казались неубедительными. Сторонники Макклеллана утверждали, что противник превосходил его численно, а южане утверждали противоположное. Численность федеральной армии установить относительно несложно — имеются подсчёты от 20 мая, согласно которым Макклеллан имел 114 691 человека полностью готовых к боевой службе. Из этой суммы следует вычесть инженеров, тыловые службы, штабных и тех, кто выбыл из строя до 25 мая. По подсчётам Брайана Бёртона, Макклеллан имел 20 мая на поле боя под Ричмондом 98 355 человек, а 25 мая — 88 870 человек[84].

Сложнее подсчитать численность Северовирджинской армии. Существуют различные оценки (около шести), которые называют суммы от 80 000 до 92 574. Согласно анализу Бёртона, в распоряжении Роберта Ли было 89 772 человек. «В целом, уверенно можно утверждать, что армии были примерно равны по силам. Я считаю, что, с учетом команды Холмса, Ли превосходил Макклеллана примерно на 1000 человек. Разница не так велика, как хотелось бы думать некоторым энтузиастам»[85].

Сражение при Оак-Гроув и отступление Макклеллана

Основная статья: Сражение при Оак-Гроув

Пока Ли готовил наступление севернее Чикахомини, Макклеллан готовился наступать к югу от реки. Он решил атаковать Оак-Гроув, лесистую местность, через которую проходила Уильямсбергская дорога. Овладение этой позицией позволяло начать наступление на Олд-Таверн, высоту, с которой можно было начать бомбардировку Ричмонда осадными орудиями. Сражение при Оак-Гроув считается первым в серии сражений, объединённых названием «Семидневная битва»[86]

25 июня в 08:30 Джозеф Хукер отправил две бригады вперёд по лесистой, заболоченной местности и началось сражение, которое представляло собой серию атак и контратак, которые продолжались до заката. Происходящее больше напоминало перестрелку, чем настоящее сражение: федералы потеряли 626 человек и продвинулись вперёд всего на 550 метров. Дивизия Хьюджера, оборонявшая Оак-Гроув, потеряла 441 человека[87].

Пока шло сражение, Макклеллан получал сообщения о подкреплениях, регулярно поступающих противнику. В основном это была имитация подкреплений, организованная Джоном Магрудером, однако в тот же день Алан Пинкертон оценил численность войск противника в 180 000 человек. «Эти донесения повергли Макклеллана в панику и не только расстроили все его наступательные намерения, но и заставили его поверить в неизбежность неудачи»[i 6], писал по этому поводу историк Дугерти, считающий происходящее главной причиной дальнейших действий Макклеллана. 25 мая Макклеллан кардинально меняет свои планы: он решает оставить позиции на Чикахомини и отойти на юг, к реке Йорк[88].

По мнению историка Брайана Бёртона, это решение было принято только днём 26 мая, когда поступили известия о появлении армии Джексона[89]. В тот же день в 12:00 Макклеллан отправил в Вашингтон телеграмму:

Я только что узнал, что наши кавалерийские пикеты атакованы на левом берегу Чикахомини. Это, вероятно, авангарды Джексона. Если это правда, вы не услышите ничего обо мне в ближайшие дни, поскольку мои коммуникации будут, вероятно, перерезаны. Положение непростое, но я предприму всё возможное чтобы переиграть и разбить противника. Не верьте новостям о разгроме, и не беспокойтесь, если услышите, что мои коммуникации перерезаны или даже что Йорктаун захвачен противником.

— McClellan's own story, С. 409

Сам Макклеллан писал, что давно задумывал переместить базу армии на реку Джеймс и ещё 18 июня распорядился перебросить на Джеймс часть припасов. 23 июня квартирмейстер Макклеллана, Стюарт Ван Влит, уведомил адмирала Голдсборо, что через день-два будут отправлены транспорты на Джеймс, и просил прикрыть их боевыми кораблями[90].

В положении Макклеллана имелось два варианта наступательных действий. Он мог бы удерживать противника на Чикахомини силами корпуса Портера, а основной массой армии совершить рывок на Ричмонд. При этом связь с базами была бы утрачена, но Ричмонд бы несомненно пал; майор Брент из штаба Магрудера писал, что оборона южан на этом участке была бы сломлена с лёгкостью. Макклеллан думал о таком варианте и обсуждал его с генералами, а также в те дни написал жене: «даю слово, что я верю, что победим и противник попадет в ловушку. Я позволю противнику захватить наши коммуникации, и мы добьёмся успеха». Другой возможностью было усилить корпус Портера и дать противнику генеральное сражение севернее Чикахомини. Но Макклеллан не выбрал ни первое, ни второе — главным образом потому, что переоценивал численность противника[91].

Наступление Северовирджинской армии

Основная статья: Семидневная битва

Наступление Северовирджинской армии должно было начаться 26 июня в 03:00 атакой Джексона. Вечером предыдущего дня Джексон сообщил, что в 02:00 будет на позиции, однако выступил только в 05:00 утра, находясь 18 милях от предписанных позиций. В 09:00 Джексон прибыл в Слэш-Чеч, а в 10:00 отправил сообщение о своём опоздании. Оно было передано генералу Брэнчу, который не переправил его главнокомандующему. Не дождавшись наступления Джексона и не получив от него сообщений, генерал Хилл решил двинуть вперёд свою дивизию, чтобы сражение не оказалось сорвано окончательно. В 15:00 его дивизия начала переходить Чикахомини по Механиксвиллскому мосту — началось так называемое сражение при Бивердем-Крик[en]. Хилл выбил пикеты федералов из Механиксвилла, а затем атаковал их позиции на рубеже реки Бивердем-Крик, но был отбит. Дивизия Хилла четыре раза ходила по открытой местности в атаки на укреплённые позиции, но всякий раз безрезультатно. В 21:00 сражение было прекращено. Южане потеряли 1500 убитыми и ранеными, северяне — около 400. Главной проблемой южан было отсутствие координации, из-за чего вместо 58 800 человек в бою участвовали только 11 100[92].

Макклеллан, который в тот день так и не начал запланированное наступление на Ричмонд, решил начать отвод корпуса Портера. В ночь на 28 июня за Чикахомини были отведены тяжёлые орудия и обозы. По словам Дугерти, «Ли проиграл сражение, но начал выигрывать кампанию»[93].

Макклеллан решил, что отводить корпус Портера за Чикахомиини может быть опасно, поэтому приказал ему отступить от реки Бивердем-Крик немного восточнее и занять там оборону у переправ через реку. Портер должен был удерживать эту позицию, выигрывая время на отвод артиллерии и на подготовку тыловой позиции у реки Джеймс. Отвод корпуса на новую позиции завершился около полудня 27 июня. Там корпус занял оборону: дивизия Морелла на левом фланге, а дивизия Сайкса — на правом[94]. 27 160 человек корпуса Портера занимали исключительно выгодную позицию, усиленную 96 орудиями и ещё несколькими батареями на южном берегу Чикахомини[79].

Между тем генерал Ли только в 10:30 установил связь с Джексоном и согласовал с ним дальнейшие шаги. Решено было повторить атаку по прежней схеме — Джексон и Дэниель Хилл выходят во фланг противника, а Эмброуз Хилл и Лонгстрит атакуют с фронта. В 14:30 Эмброуз Хилл приказал дивизии наступать. Повторилась история предыдущего дня — Хилл потерял 2154 человек во фронтовых атаках, не добившись ничего, а Джексон снова запаздывал. На помощь Портеру подошла дивизия Слокама, однако Портер оказался в трудном положении и запросил у Макклеллана подкреплений. Макклеллан был не готов к такому развитию событий и не знал, как отреагировать. В итоге он отправил Портеру две бригады. Между тем на поле боя пришли дивизии Джексона, и теперь Ли имел 32 100 человек против 34 000 у Портера[i 7]. Началась последняя, плохо скоординированная атака южан, и в итоге «Техасская бригада» Худа сумела прорвать оборону Портера. Федералы отступили к переправам под прикрытием темноты[95].

Это сражение, известное, как сражение при Геинс-Милл, стало крупнейшим и самым кровавым сражением не только Семидневной битвы, но и всей кампании. С обеих сторон в нём участвовало 96 100 человек. Портер потерял 6837 человек (и 22 орудия), Ли — 7993.

Сражение и потери произвели тяжёлое впечатление на Макклеллана. Вечером он собрал генералов и объявил им, что сворачивает кампанию и отступает к реке Йорк. Он также отправил военному министру телеграмму, в конце которой написал: «Если я спасу эту армию, то прямо говорю — я не скажу спасибо ни вам, ни кому другому в Вашингтоне. Вы сделали всё, чтобы угробить эту армию»[96]. Эти слова настолько потрясли начальника почтовой службы, что он передал телеграмму министру без этого финального абзаца[97]. Историк Бёртон называет это письмо самым позорным (infamous) за всю войну, написанным явно в состоянии депрессии. Он считает, что Макклеллан пошёл на явное нарушение субординации, уже не надеясь, что останется командующим армией[98]. 28 июня стало редким днём затишья. Макклеллан отводил последние части за Чикахомини, а Ли не мог его преследовать, чтобы не попасть под обстрел батарей с южного берега. Ему нужно было понять планы противника, и он послал кавалерию Стюарта к Уайт-Хауз, чтобы узнать, что там происходит. Стюарт обнаружил, что Уайт-Хауз оставлен федеральной армией, а припасы сожжены. Это значило, что Макклеллан оставил свою базу и отступает к реке Джеймс. В этой ситуации Ли организовал преследование по нескольким направлениям: дивизия Магрудера должна была продвинуться на восток вдоль южного берега Чикахомини и попробовать связать боем арьергард федеральной армии; дивизия Хьюджера была направлена правее, чтобы перехватить Потомакскую армию у Глендейла; дивизии Джексона с приданной дивизией Д. Хилла должны были пройти южнее, перейти Чикахомини по мосту Грейпвайн-Бридж и также выйти к арьергардам; дивизиям Лонгстрита и Хилла предстояло проделать долгий путь и также выйти к Глендейлу[99].

Отступление Макклеллана прикрывали корпуса Самнера, Франклина и Хейнцельмана. Макклеллан оставил их без общего руководства, поэтому они действовали каждый по своему усмотрению. В результате Самнер и Хейнцельман отступили по своему решению, и фланг Самнера оказался открыт. В этот момент, в 09:00 29 июня, к позициям Самнера вышла дивизия Магрудера. Магрудер плохо себя чувствовал в тот день: он мало спал, был нездоров и принимал лекарства с содержанием морфия. Он решил, что противник собирается его атаковать, и запросил подкреплений. Ли нехотя отправил ему две бригады из дивизии Хьюджера с оговоркой вернуть их, если не потребуются. Только в 17:00 Магрудер начал вялое наступление. Бригада Кершоу вступила в перестрелку, однако и Магрудер, и Самнер были слишком нерешительны, и сражение при Саваж-Стейшен не дало никаких результатов. Самнер задействовал только 10 полков из 26, а Магрудер из шести бригад только две с половиной. В этом бою федералы потеряли 1038 человек, а южане только 473, но план Ли по перехвату федерального арьергарда сорвался. Джексон снова опоздал — он не смог вовремя переправиться через Чикахомини, поскольку одного моста Грейпвайн-Бридж оказалось недостаточно для быстрой переправки его дивизий[100].

Не сумев разбить арьергард Потомакской армии, Ли решил поменять планы. Отступая к реке Джеймс, Макклеллан неизбежно должен был перейти болото Уайт-Оак-Свемп и миновать местечко Глендейл. По плану Ли, 44 800 человек должны были атаковать отступающую федеральную армию у Глендейла, а 25 300 человек Джексона — удерживать боем арьергарды у болот Уайт-Оак-Свемп. Ли рассчитывал задействовать все свои силы, кроме дивизии Холмса и кавалерии Стюарта. Части Потомакской армии были растянуты на большое расстояние, и под Глендейлом Ли удалось добиться локального соотношения сил 71 000 к 65 500 в свою пользу. По словам Эдварда Александера, это был едва ли не единственный случай за всю войну, когда южане могли одним сражением выиграть войну и добиться независимости[101].

30 июня началось сражение при Глендейле. Планы генерала Ли опять не удалось реализовать. Ближе всего к Глендейлу находилась дивизия Хьюджера (12 000 человек), которой надо было пройти всего три мили, но Хьюджер наступал так медленно и неуверенно, что так и не вступил в сражение всерьёз. Дивизии Джексона подошли к мосту Уайт-Оак-Бридж, остановились там по необъяснимой причине и оказались практически выключены из боя. Ещё не зная о том, что Хьюджер и Джексон бездействуют, Ли отправил дивизию Магрудера на юг, к Малверн-Хилл, чтобы атаковать передовые дивизии Макклеллана. В результате в атаку у Глендейла пошла только дивизия Лонгстрита при поддержке дивизии Эмброуза Хилла[102].

В тот день Макклеллан оставил поле боя, отправился на реку Джеймс и разместился на броненосце USS Galena. Он снова не оставил заместителя, поэтому его корпуса отступали по своему усмотрению и часто не знали, что происходит у них на флангах. К началу атаки южан под Глендейлом оказались дивизии Керни и Хукера. В ходе последующего боя каждая сторона потеряла примерно по 3000 человек без всякого результата. Отрезать федеральную армию от реки Джеймс не удалось и она благополучно отступила к Малверн-Хилл[103]. Последним сражением Семидневной битвы стало сражение при Малверн-Хилл 1 июля. По плану генерала Ли первой должны были наступать дивизии Джексона, за ней — дивизия Магрудера. Однако, Магрудер перепутал дороги и оказался вдалеке от поля боя, поэтому Джексон вышел к Малверн-Хилл в полном одиночестве. Магрудер подошёл только днём и начал атаку в 17:30. Эта атака оказалась плохо организованной и нескоординированной и была легко отбита. Дэниель Хилл бросил в бой пять своих бригад, но также безрезультатно. Под Малверн-Хилл Северовирджинская армия, впервые действуя как единое целое, потеряла 869 человек убитыми, 4241 ранеными и 540 пропавшими без вести. Федералы потеряли вдвое меньше: 314 убитыми, 1875 ранеными и 818 пропавшими без вести[104].

Успех федеральной армии под Малверн-Хилл по многом объясняется грамотным применением артиллерии. Стивен Ли (шеф артиллерии дивизии Магрудера) вспоминал огонь федеральной артиллерии при Малверн-Хилл как «самый страшный за всю войну». Херос фон Борке писал, что урон, нанесенный артиллерией, был страшнее, чем когда-либо прежде. Генерал Портер сообщил Макклеллану, что если армия получит припасы, то она сможет и дальше удерживать позицию и даже наступать, но Макклеллан решил продолжать отступление[105]. Он считал, что истощение боеприпасов и продовольствия требует немедленного отступления к базам на побережье[106].

Сражение при Малверн-Хилл стало последним сражением кампании на полуострове. У южан был шанс 30 июня захватить высоты Эвелинтон-Хайс, которые доминировали над районом концентрации федеральной армии у Харрисон-Лендинг и которые не были заняты противником — что обнаружила разведка Джона Пелхама — но из-за неосторожности Стюарта федералы успели занять эти высоты. Ли решил прекратить боевые действия ввиду их бессмысленности. «Главным препятствием для наших операций являются вражеские корабли, которые прикрывают подходы к армии, и даже если мы опрокинем противника с фронта, мы не получим никаких выгод от такой победы и подвергнем своих людей риску тяжёлых потерь», писал Ли президенту[107].

Итоги и оценки

Отведя армию к Харрисон-Лендинг, Макклеллан надеялся дать ей несколько дней отдыха и возобновить наступление. Теперь он был на том самом удобном пути к Ричмонду, о котором мечтал — по его словам — ещё 18 мая. Он мог наступать прямо на Ричмонд или перейти Джеймс и атаковать город Петерсберг. Он начал длинную переписку с президентом касательно подкреплений, но не получил их[108]. В первые дни августа генерал Хукер совершил рейд в сторону Малверн-Хилл и отбросил небольшой отряд противника. Макклеллан задумался над тем, чтобы превратить этот манёвр в наступление, но в те же дни получил по телеграфу приказ от Халлека: «Вашингтон, 3 августа, 19:45. … решено отвести вашу армию с полуострова в Аквила-Крик. Примите все меры для выполнения этого, прикрыв отступление как можно лучше»[109].

Первым был отправлен корпус Портера, который прошел через Уильямсберг в форт-Монро и 20 августа погрузился на корабли. Вслед за ним были переправлены остальные корпуса. Сам Макклеллан отбыл 23 августа[110].

Потери Северовирджинской армии были велики. Всего выбыло из строя, по оценкам Дугласа Фримана, 29 600 человек (27 500 убито и ранено, 2100 пропало без вести и попало в плен). Две трети этих потерь пришлись на Семидневную битву. Из 85 000 человек, с которыми Ли начал наступление 26 июня, было убито 3286 человек, ранено 15 909, пропало без вести 946 (итого 20 141). Половина раненых должна была или умереть, или навсегда выбыть из строя, итого 11 000 человек были потеряны безвозвратно. Численность многих бригад сократилась наполовину, например, в бригаде Рипли от 2366 человек осталось 45 офицеров и 846 рядовых[111].

Брайан Бёртон приводит более низкие оценки: 3478 убитых, 16 261 раненых, 875 пропавших без вести, итого 20 614[112].

Потери Потомакской армии, по Бёртону, составили 1734 убитыми, 8062 ранеными, 6053 пропавшими без вести, всего 15 849. Основные потери пропавшими без вести (пленными) армия понесла при Гейнс-Милл, где попали в плен полностью два полка, и при Саваж-Стейшен[112].

Оценки Макклеллана

Историк Клиффорд Даудей[en] писал, что стратегический план Макклеллана был безупречен. Это был впечатляющий план, который едва не привёл к успеху, и кто знает, что бы произошло, если бы он строго следовал этому плану до конца. Однако, писал Даудей, план был сорван странным триумвиратом: Ли, Джексон и Линкольн. Дугерти добавлял, что к этим трём стоило бы прибавить самого Макклеллана[113].

Макклелан во время кампании действовал очень нерешительно, и, несмотря на то, что кампания на полуострове не привела к большим потерям в армии, эта нерешительность значительно отсрочила окончание войны. Военный историк Стивен Сирс[en] пишет: «Когда он бросил свою армию при Глендейле и Малверн-Хилл во время Семидневной битвы, он фактически совершил должностное преступление. Будь Потомакская армия уничтожена в одном из этих сражений (а при Глендейле это было вполне возможно), его могли бы судить военным трибуналом»[114].

Одна из причин медлительности Макклеллана заключалась в том, что он стремился не столько победить, сколько не быть побеждённым. Джордж Мид, рассуждая о причинах неудачах на полуострове писал, что Макклеллан всё время ждал, что враг нападёт и разрушит его планы. Такой генерал, по словам Мида, никогда не добивается победы, хотя и избегает разгрома. Кевин Дугерти писал, что он думал в основном о том, как бы отступить и избежать разгрома в генеральном сражении[115]. Другой проблемой было отсутствие у Макклеллана гибкости мышления. Он уверенно действовал там, где не бывает неожиданностей, поэтому был хорошим администратором и организатором, но в переменчивой ситуации терялся. Он оказался не готов к отступлению Джонстона от Манассаса или к отступлению Магрудера от Йорктауна и не имел готовых планов на подобные случаи[116]. Кроме того, Макклеллану не удалось добиться правильного взаимодействия со своими генералами и наладить взаимодействие с ВМФ. Он не смог скооперироваться с адмиралом Голдсборо так же успешно, как это сделал генерал Грант с адмиралом Футом при штурме форта Генри. Сам он постоянно отсутствовал на поле боя, доверяя руководство армией корпусным командирам, при этом не создав системы преемственности командования. В результате его корпуса почти всегда действовали сами по себе. Эта проблема отчасти решалась хорошей работой штаба, который кое-в чем превзошёл работу штаба генерала Ли. Например, при Малверн-Хилл именно штаб (в лице генерала Джона Барнарда), определял позиции для армии, хотя эту работу обязан был выполнять главнокомандующий[117].

Оценки Ли

Ли смог спасти Ричмонд и заставить противника отступить, однако не сумел полностью разбить Потомакскую армию. Позже он писал: «При обычных обстоятельствах (ordinary circumstances) федеральная армия была бы разгромлена». Историк Рассел Вейли[en] полагал, что под «обычными обстоятельствами» Ли подразумевал профессиональную работу штаба, и Дуглас Фриман так же считал просчёты офицерского состава главной причиной неудачи[118]. Вместе с тем историк Брайан Бёртон (в книге «Необычные обстоятельства») считает ошибки генералов только одним из многочисленных «необычных обстоятельств», называя ещё несколько, например, неудобную местность[119].

Военно-морское значение кампании

Хотя кампания на полуострове завершилась в целом неудачей для северян, им удалось добиться важной стратегической цели, отбив у южан Норфолк — единственную хорошо оборудованную военно-морскую базу, контролируемую конфедератами. С потерей Норфолка, южане лишились единственного места, где они могли строить крупные военные корабли. Сильнейший корабль Конфедерации — броненосец CSS Virginia — лишился своей единственной базы и был уничтожен собственным экипажем во избежание захвата. Из всех своих строившихся и ремонтируемых в Норфолке кораблей, южане сумели спасти лишь недостроенный броненосец CSS Richmond, который спешно спустили на воду и тайно эвакуировали вверх по реке Джеймс.

Таким образом, кампания на полуострове критически подорвала способности южан к военно-морскому строительству, лишив их оборудованных доков и верфей. С утратой Нового Орлеана в апреле и Норфолка в мае 1862, южане окончательно потеряли возможность угрожать превосходству флота северян в море.

Проблемы санитарного обеспечения

В ходе кампании обе стороны столкнулись с серьезными медицинскими проблемами. В Потомакской армии заболевшие появились ещё до начала кампании, а в ходе неё от болезней постоянно страдало 20 % всей армии. С апреля по август госпитали зафиксировали 124 027 случая заболеваний, из них 48 912 — диарея или дизентерия, 7715 — малярия и 2805 — тиф. Было зафиксировано 1940 смертей от болезней (из них 279 — от тифа), однако эта статистика не учитывает тех, кто умер уже после возвращения с полуострова. Дизентерией несколько раз болел сам генерал Макклеллан[120].

Проблемы объяснялись плохим снабжением продовольствием, едой и медикаментами. Из-за нехватки питьевой воды солдатам ещё до отправки на полуостров пришлось пить воду из Потомака, отчего многие заразились дизентерией. Все эти проблемы можно было бы решить силами санитаров, но главный медик армии, Чарльз Трайплер, не смог справиться с таким большим количеством пострадавших. Он создал несколько крупных госпиталей в форте Монро, Йорктауне и Уайт-Хайз-Лэндинг, но они перестали справляться с потоком раненых уже после сражения при Уильямсберге. Пострадавших пришлось отправлять в госпитали Вашингтона, Джорджтауна, Александрии, Балтимора, Аннаполиса, Филадельфии, Бостона и Нью-Йорка. Людей перевозили на транспортах, не приспособленных для транспортировки раненых и больных[120].

4 июля главного медика Трайплера сменил Джонатан Леттерман[en], который сразу же обнаружил в армии сильнейшую эпидемию цинги и срочно начал налаживать снабжение армии фруктами и овощами. Он же дал Макклеллану несколько рекомендаций по лагерной гигиене, которые были претворены в жизнь. Леттерман так же начал реорганизовывать систему санитарного обеспечения и работать над созданием отдельного санитарного корпуса[121].

Армия Конфедерации столкнулась с теми же погодно-климатическими условиями, однако южан был ряд преимуществ, в первую очередь — близость Ричмонда. Город был переполнен беженцами и солдатами, но его жители постарались как-то наладить уход за своими и чужими ранеными. Государственные госпитали[i 8] не справлялись с потоком раненых, которых было 5000 только после Севен-Пайнс и 16 000 после Семидневной битвы, поэтому дополнительные госпитали были созданы в общественных зданиях и в некоторых частных домах. В сентябре 1862 года в Ричмонде работало 50 госпиталей. В плане санитарного обеспечения кампания на полуострове была самый трудной — ввиду непредвиденно большого потока пострадавших и недостатка санитарных средств[121].

Международная реакция

Сражения на полуострове оказали очень сильное воздействие на международное мнение: очень многие в Европе стали симпатизировать Югу, а пресса в Англии и Франции требовала вмешательства. Сражения показали, что Север не сможет быстро уничтожить Юг, и возникло даже мнение, что народ Юга своими победами утвердил себя как нация и доказал своё право на существование. Во Франции стремления к вмешательству были очень сильны, и Наполеон III, не решаясь вмешиваться в одиночку, запрашивал мнения Англии, но Англия не поддержала его. Россия была на стороне Севера, и это осложняло совместное англо-франко-русское вмешательство[122].

Англия колебалась, хотя именно в это время она была наиболее всего близка к согласию на посредничество в конфликте Севера и Юга. Томас Дадли, консул в Ливерпуле, докладывал, что вероятность интервенции достигла своего максимума, а Чарльз Адамс, посол в Лондоне, предлагал Линкольну как можно скорее увязать вопрос войны с темой рабства, чтобы удержать от вмешательства Англию, не одобрявшую рабства[122].

Но Англия не решилась на вмешательство. Премьер-министр Пальмерстон и военный министр Джон Рассел полагали, что вмешательство предполагает поддержку Юга, а к такой войне Англия не была готова. Парламент требовал вмешательства, но в августе Пальмерстон сумел склонить его к своей точке зрения[122].

Напишите отзыв о статье "Кампания на полуострове"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Форт Глостер располагался около Йорктауна, на противоположном бергу реки Йорк и закрывал вход в устье реки.
  2. ↑ В апреле 1862 года Эрли временно командовал дивизией, состоящей из его бригады и бригады Роберта Роудса.
  3. ↑ Плантация Уайт-Хауз в прошлом принадлежала Марте Кастис, жене Джорджа Вашингтона. В церкви Св. Петра на плантации они поженились, и Макклеллан посетил эту церковь в те дни.
  4. ↑ Существовали варианты «Пиковый туз» (Ace of spades) и «Spades Lee»[76].
  5. ↑ 26 мая Хилл специально для этой цели был повышен в звании до генерал-майора.
  6. ↑ Оригинал цитаты: «These reports sent McClellan into a panic and not only destroyed any offensive intentions he had previously considered but threw him into a spasm of fatalism».
  7. ↑ Макклеллан даже много лет спустя после войны утверждал, что соотношение сил было 35 000 против 70 000 в пользу Ли.
  8. ↑ Одним из самых крупных был госпиталь Чимборасо[en] под Ричмондом.
Ссылки на источники
  1. ↑ [ebooks.library.cornell.edu/cgi/t/text/pageviewer-idx?c=moawar&cc=moawar&idno=waro0005&node=waro0005%3A6&view=image&seq=29&size=100 The war of the rebellion: a compilation of the official records of the Union and Confederate armies. ; Series 1 - Volume 5]
  2. ↑ 1 2 Brian Burton. [www.encyclopediavirginia.org/peninsula_campaign The Peninsula Campaign] (англ.). Encyclopedia Virginia. Проверено 1 декабря 2014.
  3. ↑ Beatie, 2002, p. 480.
  4. ↑ 1 2 3 Dougherty, 2005, p. 37.
  5. ↑ Dougherty, 2005, p. 38.
  6. ↑ McClellan, 1887, p. 234.
  7. ↑ Dougherty, 2005, p. 39.
  8. ↑ 1 2 Tucker, 2013, p. 2019.
  9. ↑ Dougherty, 2005, p. 42.
  10. ↑ Dougherty, 2005, p. 44 — 45.
  11. ↑ Dougherty, 2005, p. 67.
  12. ↑ Dougherty, 2005, p. 68 — 69.
  13. ↑ Dougherty, 2005, p. 62.
  14. ↑ McClellan, 1887, p. 255.
  15. ↑ 1 2 Dougherty, 2005, p. 57.
  16. ↑ Schroeder, 2009, p. 28.
  17. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/2*.html The Concentration on the Peninsula] (англ.). Проверено 12 марта 2014.
  18. ↑ Eicher, Longest Night, pp. 214 — 15; Sears, Gates of Richmond, pp. 359 — 63.
  19. ↑ Eicher, High Commands, pp. 323, 889; Sears, Gates of Richmond, p. 46.
  20. ↑ 1 2 Eicher, 2001, p. 215.
  21. ↑ Sears, 1992, p. 364-367.
  22. ↑ Esposito, Vincent J. West Point Atlas of American Wars. — New York: Frederick A. Praeger, 1959. — text to map 39 с.
  23. ↑ Sears, 1992, p. 26, 70.
  24. ↑ Still, William N. Jr. Iron afloat: the story of the Confederate armorclads. — Vanderbilt University, 1985. — 19 — 23 с.
  25. ↑ Dougherty, 2005, p. 48 — 51.
  26. ↑ Dougherty, 2005, p. 52.
  27. ↑ McClellan, 1887, p. 256.
  28. ↑ Dougherty, 2005, p. 54.
  29. ↑ 1 2 Dougherty, 2005, p. 56.
  30. ↑ Dougherty, 2005, p. 77 — 78.
  31. ↑ McClellan, 1887, p. 257.
  32. ↑ Dougherty, 2005, p. 78 — 82.
  33. ↑ Dougherty, 2005, p. 82.
  34. ↑ 1 2 3 Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/2*.html The Concentration on the Peninsula] (англ.). Проверено 25 декабря 2014.
  35. ↑ Schroeder, 2009, p. 52 — 53.
  36. ↑ Schroeder, 2009, p. 52.
  37. ↑ Schroeder, 2009, p. 56.
  38. ↑ Dougherty, 2005, p. 85.
  39. ↑ Sears, 2001, p. 70.
  40. ↑ Sears p. 70, Dougherty p. 87
  41. ↑ Salmon, 1992, p. 82.
  42. ↑ Sears, Gates of Richmond, pp. 74-78; Salmon, p. 82
  43. ↑ Sears, 2001, p. 78 - 83.
  44. ↑ Sears, 2001, p. 82.
  45. ↑ Dougherty, 2005, p. 84 - 85.
  46. ↑ McClellan, 1887, p. 337.
  47. ↑ Sears, 1992, p. 85.
  48. ↑ Sears, 1992, p. 86.
  49. ↑ McClellan, 1887, p. 336.
  50. ↑ 1 2 Mark St. John Erickson. [articles.dailypress.com/2012-05-05/features/dp-nws-surrender-of-norfolk-20120505_1_gosport-navy-yard-lincoln-fort-monroe Civil War at 150: Lincoln directs fall of Norfolk] (англ.). Проверено 26 декабря 2014.
  51. ↑ 1 2 [civilwardailygazette.com/2012/05/10/the-fleet-to-fleet-battle-of-plum-run-bend-norfolk-captured/ The Fleet to Fleet Battle of Plum Run Bend; Norfolk Captured] (англ.). Проверено 26 декабря 2014.
  52. ↑ McClellan, 1887, p. 356.
  53. ↑ Dougherty, 2005, p. 92.
  54. ↑ 1 2 [www.historynet.com/americas-civil-war-rebels-stand-at-drewrys-bluff.htm America’s Civil War: Rebel’s Stand at Drewry’s Bluff] (англ.). Проверено 26 декабря 2014.
  55. ↑ Gerald S. Henig. [www.usni.org/magazines/navalhistory/2009-06/marines-fighting-marines-battle-drewrys-bluff Marines Fighting Marines: The Battle of Drewry’s Bluff] (англ.). Проверено 26 декабря 2014.
  56. ↑ Dougherty, 2005, p. 96.
  57. ↑ 1 2 McClellan, 1887, p. 341.
  58. ↑ McClellan, 1887, p. 343.
  59. ↑ McClellan, 1887, p. 346.
  60. ↑ McClellan, 1887, p. 362 — 363.
  61. ↑ Dougherty, 2005, p. 100.
  62. ↑ Salmon, p. 90; Sears, Gates of Richmond, pp. 113-14.
  63. ↑ Eicher, Longest Night, p. 275; Salmon, p. 90
  64. ↑ Sears, Gates of Richmond, p. 116; Salmon, p. 91
  65. ↑ Eicher, Longest Night, 276; Sears, Gates of Richmond, p. 117; Salmon, p. 91; Kennedy, p. 92
  66. ↑ Sears, 2001, p. 117 — 129.
  67. ↑ 1 2 3 4 Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/7*.html An Anxious Fortnight Ends in a Memorable Ride] (англ.). Проверено 14 декабря 2014.
  68. ↑ Salmon, 1992, p. 20 — 21.
  69. ↑ Salmon, 1992, p. 91 — 92.
  70. ↑ Dougherty, 2005, p. 102 — 106.
  71. ↑ Dougherty, 2005, p. 108.
  72. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/7*.html An Anxious Fortnight Ends in a Memorable Ride] (англ.). Проверено 14 февраля 2015.
  73. ↑ Johnson, David E. Douglas Southall Freeman. — Pelican Publishing, 2002. — 24 с.
  74. ↑ 1 2 3 4 Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/9*.html Lee as the "King of Spades"] (англ.). Проверено 15 декабря 2014.
  75. ↑ Glatthaar, 2008, p. 132 — 133.
  76. ↑ John D. Wright. The Language of the Civil War. — Greenwood Publishing Group, 2001. — 2 с.
  77. ↑ Glatthaar, 2008, p. 133.
  78. ↑ Mary Boykin Miller Chesnut. [docsouth.unc.edu/southlit/chesnut/maryches.html A Diary From Dixie] (англ.). University of North Carolina at Chapel Hill. Проверено 17 декабря 2014.
  79. ↑ 1 2 Dougherty, 2005, p. 109.
  80. ↑ Robertson, James I., Jr. General A.P. Hill: The Story of a Confederate Warrior. — Knopf Doubleday Publishing Group, 1992. — 58 с.
  81. ↑ 1 2 [www.gallantpelham.org/articles/showart.cfm?id_art=38 Stuart’s Ride Around McClellan] (англ.). Проверено 1 декабря 2014.
  82. ↑ McClellan, 1887, p. 389.
  83. ↑ Dougherty, 2005, p. 110 — 111.
  84. ↑ Burton, 2001, p. 402.
  85. ↑ Burton, 2001, p. 403.
  86. ↑ Dougherty, p. 111, Burton, p. 42
  87. ↑ Dougherty, 2005, p. 111.
  88. ↑ Dougherty, 2005, p. 112.
  89. ↑ Burton, 2001, p. 62.
  90. ↑ Burton, p. 62, McClellan, p. 411
  91. ↑ Burton, 2001, p. 62 - 63.
  92. ↑ Dougherty, 2005, p. 113 — 116.
  93. ↑ Dougherty, 2005, p. 116.
  94. ↑ McClellan, 1887, p. 415.
  95. ↑ Dougherty, 2005, p. 119 — 122.
  96. ↑ Dougherty, 2005, p. 122.
  97. ↑ Stephen W. Sears. The Civil War Papers of George C. McClellan: Selected Correspondence, 1860 — 1865. — Houghton Mifflin Harcourt, 1989. — 323 с.
  98. ↑ Burton, 2001, p. 151.
  99. ↑ Dougherty, 2005, p. 125 — 126.
  100. ↑ Dougherty, 2005, p. 126 — 128.
  101. ↑ Dougherty, 2005, p. 128 — 129.
  102. ↑ Dougherty, 2005, p. 131 — 132.
  103. ↑ Dougherty, p. 132, Eicher, The Longest Night, p. 293
  104. ↑ Dougherty, 2005, p. 136 — 137.
  105. ↑ Dougherty, 2005, p. 138.
  106. ↑ McClellan, 1887, p. 437.
  107. ↑ Dougherty, 2005, p. 138 — 139.
  108. ↑ McClellan, 1887, p. 481 — 483.
  109. ↑ McClellan, 1887, p. 492 — 495.
  110. ↑ McClellan, 1887, p. 506 — 507.
  111. ↑ Douglas Southall Freeman. [penelope.uchicago.edu/Thayer/E/Gazetteer/People/Robert_E_Lee/FREREL/2/18*.htmll The Federal Army Should Have Been Destroyed] (англ.). Проверено 20 декабря 2014.
  112. ↑ 1 2 Burton, 2001, p. 386.
  113. ↑ Dougherty, 2005, p. 141.
  114. ↑ Sears, Stephen W., Controversies and Commanders: Dispatches from the Army of the Potomac, Houghton Mifflin Company, 1999
  115. ↑ Dougherty, 2005, p. 143.
  116. ↑ Dougherty, 2005, p. 144.
  117. ↑ Dougherty, 2005, p. 145.
  118. ↑ Dougherty, 2005, p. 152.
  119. ↑ Burton, 2001, p. 392.
  120. ↑ 1 2 Schroeder-Lein, 2008, p. 245.
  121. ↑ 1 2 Schroeder-Lein, 2008, p. 246.
  122. ↑ 1 2 3 Burton, 2001, p. 397.

Литература

  • Bailey Ronald H. and the Editors of Time-Life Books. Forward to Richmond: McClellan’s Peninsular Campaign. — Alexandria, VA: Time-Life Books, 1983. — 176 p. — ISBN 0-8094-4720-7.
  • Beatie Russel H. Army of the Potomac: Birth of Command, November 1860 – September 1861. — New York: Da Capo Press, 2002. — 640 p. — ISBN 0-306-81141-3.
  • Beatie Russel H. Army of the Potomac: McClellan's First Campaign, March – May 1862. — New York: Savas Beatie, 2007. — 864 p. — ISBN 978-1-932714-25-8.
  • Burton Brian K. The Peninsula & Seven Days: A Battlefield Guide. — Lincoln: University of Nebraska Press, 2007. — 168 p. — ISBN 978-0-8032-6246-1.
  • Burton Brian K. Extraordinary circumstances. The Seven Days Battles. — Bloomington, Indiana: Indiana University Press, 2001. — 540 p. — ISBN 0-253-33963-4.
  • Dougherty Kevin. The Peninsula Campaign: a military analysis. — University Press of Mississippi, 2005. — 194 p. — ISBN 1-57806-752-9.
  • Eicher David J. The Longest Night: A Military History of the Civil War. — New York: Simon & Schuster, 2001. — 992 p. — ISBN 0-684-84944-5.
  • Eicher John H., David J. Eicher. Civil War High Commands. — Stanford, CA: Stanford University Press, 2001. — 1040 p. — ISBN 0-8047-3641-3.
  • Glatthaar Joseph T. General Lee’s Army: From Victory to Collapse. — Simon and Schuster, 2008. — 624 p. — ISBN 9781416593775.
  • Kennedy Frances H. The Civil War Battlefield Guide. 2nd ed. — Boston: Houghton Mifflin Co., 1998. — 528 p. — ISBN 0-395-74012-6.
  • McClellan George Brinton. McClellan's own story: the war for the Union, the soldiers who fought it, the civilians who directed it and his relations to it and to them. — C.L. Webster & Company, 1887. — 678 p.
  • McPherson James M. Battle Cry of Freedom: The Civil War Era. Oxford History of the United States. — New York: Oxford University Press, 1998. — 952 p. — ISBN 0-19-503863-0.
  • Miller, William J. The Battles for Richmond, 1862. — Fort Washington, PA: U.S. National Park Service and Eastern National, 1996. — (National Park Service Civil War Series). — ISBN 0-915992-93-0.
  • Miller William J. The Peninsula Campaign Of 1862. — Casemate Publishers, 2013. — 348 p. — ISBN 1940669030.
  • Rafuse Ethan S. McClellan’s War: The Failure of Moderation in the Struggle for the Union. — Bloomington: Indiana University Press, 2005. — 544 p. — ISBN 0-253-34532-4.
  • Salmon John S. The Official Virginia Civil War Battlefield Guide. — Ticknor and Fields, 1992. — 514 p. — ISBN 0-8117-2868-4.
  • Sears Stephen W. To the Gates of Richmond: The Peninsula Campaign. — Mechanicsburg, PA: Stackpole Books, 2001. — 468 p. — ISBN 0-89919-790-6.
  • Schroeder Iii. Seven Days Before Richmond: McClellan's Peninsula Campaign of 1862 and Its Aftermath. — iUniverse, 2009. — 706 p. — ISBN 1440114072.
  • Schroeder-Lein Glenna R. The Encyclopedia of Civil War Medicine. — M.E. Sharpe, 2008. — 457 p. — ISBN 0765630788.
  • Tucker Spencer C. American Civil War: The Definitive Encyclopedia and Document Collection. — ABC-CLIO, 2013. — 2777 p. — ISBN 1851096825.

Ссылки

Портал «Гражданская война в США»
Гражданская война в США на Викискладе?
  • [www.civilwaranimated.com/PeninsulaAnimation.html Анимированная карта кампании] (англ.). Проверено 15 февраля 2015.
  • [www.civilwar.org/battlefields/yorktown/yorktown-history-articles/peninsulaquarstein.html The Peninsula Campaign. From Hampton Roads to Seven Pines] (англ.). Проверено 15 февраля 2015.
  • [www.encyclopediavirginia.org/peninsula_campaign Статья в вирджинской энциклопедии] (англ.). Проверено 15 февраля 2015.
  • [www.historynet.com/americas-civil-war-rebels-stand-at-drewrys-bluff.htm America’s Civil War: Rebel’s Stand at Drewry’s Bluff] (англ.). Проверено 15 февраля 2015.
  • [www.civilwarhome.com/sevendaysummary.html Хронология кампании] (англ.). Проверено 15 февраля 2015.
  • [www.civilwarhome.com/macsevendaysor.html Официальный рапорт Макклеллана после кампании] (англ.). Проверено 15 февраля 2015.
 Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе.
Список неработающих ссылок: Salmon, 1992, Tucker, 2013
Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.

Отрывок, характеризующий Кампания на полуострове

– Ну, вообще как можно больше говорите. Его страсть – аудиенции; а говорить сам он не любит и не умеет, как увидите.


На выходе император Франц только пристально вгляделся в лицо князя Андрея, стоявшего в назначенном месте между австрийскими офицерами, и кивнул ему своей длинной головой. Но после выхода вчерашний флигель адъютант с учтивостью передал Болконскому желание императора дать ему аудиенцию.
Император Франц принял его, стоя посредине комнаты. Перед тем как начинать разговор, князя Андрея поразило то, что император как будто смешался, не зная, что сказать, и покраснел.
– Скажите, когда началось сражение? – спросил он поспешно.
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
– В котором часу началось сражение? – спросил император.
– Не могу донести вашему величеству, в котором часу началось сражение с фронта, но в Дюренштейне, где я находился, войско начало атаку в 6 часу вечера, – сказал Болконский, оживляясь и при этом случае предполагая, что ему удастся представить уже готовое в его голове правдивое описание всего того, что он знал и видел.
Но император улыбнулся и перебил его:
– Сколько миль?
– Откуда и докуда, ваше величество?
– От Дюренштейна до Кремса?
– Три с половиною мили, ваше величество.
– Французы оставили левый берег?
– Как доносили лазутчики, в ночь на плотах переправились последние.
– Достаточно ли фуража в Кремсе?
– Фураж не был доставлен в том количестве…
Император перебил его.
– В котором часу убит генерал Шмит?…
– В семь часов, кажется.
– В 7 часов. Очень печально! Очень печально!
Император сказал, что он благодарит, и поклонился. Князь Андрей вышел и тотчас же со всех сторон был окружен придворными. Со всех сторон глядели на него ласковые глаза и слышались ласковые слова. Вчерашний флигель адъютант делал ему упреки, зачем он не остановился во дворце, и предлагал ему свой дом. Военный министр подошел, поздравляя его с орденом Марии Терезии З й степени, которым жаловал его император. Камергер императрицы приглашал его к ее величеству. Эрцгерцогиня тоже желала его видеть. Он не знал, кому отвечать, и несколько секунд собирался с мыслями. Русский посланник взял его за плечо, отвел к окну и стал говорить с ним.
Вопреки словам Билибина, известие, привезенное им, было принято радостно. Назначено было благодарственное молебствие. Кутузов был награжден Марией Терезией большого креста, и вся армия получила награды. Болконский получал приглашения со всех сторон и всё утро должен был делать визиты главным сановникам Австрии. Окончив свои визиты в пятом часу вечера, мысленно сочиняя письмо отцу о сражении и о своей поездке в Брюнн, князь Андрей возвращался домой к Билибину. У крыльца дома, занимаемого Билибиным, стояла до половины уложенная вещами бричка, и Франц, слуга Билибина, с трудом таща чемодан, вышел из двери.
Прежде чем ехать к Билибину, князь Андрей поехал в книжную лавку запастись на поход книгами и засиделся в лавке.
– Что такое? – спросил Болконский.
– Ach, Erlaucht? – сказал Франц, с трудом взваливая чемодан в бричку. – Wir ziehen noch weiter. Der Bosewicht ist schon wieder hinter uns her! [Ах, ваше сиятельство! Мы отправляемся еще далее. Злодей уж опять за нами по пятам.]
– Что такое? Что? – спрашивал князь Андрей.
Билибин вышел навстречу Болконскому. На всегда спокойном лице Билибина было волнение.
– Non, non, avouez que c'est charmant, – говорил он, – cette histoire du pont de Thabor (мост в Вене). Ils l'ont passe sans coup ferir. [Нет, нет, признайтесь, что это прелесть, эта история с Таборским мостом. Они перешли его без сопротивления.]
Князь Андрей ничего не понимал.
– Да откуда же вы, что вы не знаете того, что уже знают все кучера в городе?
– Я от эрцгерцогини. Там я ничего не слыхал.
– И не видали, что везде укладываются?
– Не видал… Да в чем дело? – нетерпеливо спросил князь Андрей.
– В чем дело? Дело в том, что французы перешли мост, который защищает Ауэсперг, и мост не взорвали, так что Мюрат бежит теперь по дороге к Брюнну, и нынче завтра они будут здесь.
– Как здесь? Да как же не взорвали мост, когда он минирован?
– А это я у вас спрашиваю. Этого никто, и сам Бонапарте, не знает.
Болконский пожал плечами.
– Но ежели мост перейден, значит, и армия погибла: она будет отрезана, – сказал он.
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.
– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu'il n'y voit que du feu, et oubl celui qu'il devait faire faire sur l'ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C'est genial. Le prince d'Auersperg se pique d'honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c'est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n'est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
– С'est trahison peut etre, [Быть может, измена,] – сказал князь Андрей, живо воображая себе серые шинели, раны, пороховой дым, звуки пальбы и славу, которая ожидает его.
– Non plus. Cela met la cour dans de trop mauvais draps, – продолжал Билибин. – Ce n'est ni trahison, ni lachete, ni betise; c'est comme a Ulm… – Он как будто задумался, отыскивая выражение: – c'est… c'est du Mack. Nous sommes mackes , [Также нет. Это ставит двор в самое нелепое положение; это ни измена, ни подлость, ни глупость; это как при Ульме, это… это Маковщина . Мы обмаковались. ] – заключил он, чувствуя, что он сказал un mot, и свежее mot, такое mot, которое будет повторяться.
Собранные до тех пор складки на лбу быстро распустились в знак удовольствия, и он, слегка улыбаясь, стал рассматривать свои ногти.
– Куда вы? – сказал он вдруг, обращаясь к князю Андрею, который встал и направился в свою комнату.
– Я еду.
– Куда?
– В армию.
– Да вы хотели остаться еще два дня?
– А теперь я еду сейчас.
И князь Андрей, сделав распоряжение об отъезде, ушел в свою комнату.
– Знаете что, мой милый, – сказал Билибин, входя к нему в комнату. – Я подумал об вас. Зачем вы поедете?
И в доказательство неопровержимости этого довода складки все сбежали с лица.
Князь Андрей вопросительно посмотрел на своего собеседника и ничего не ответил.
– Зачем вы поедете? Я знаю, вы думаете, что ваш долг – скакать в армию теперь, когда армия в опасности. Я это понимаю, mon cher, c'est de l'heroisme. [мой дорогой, это героизм.]
– Нисколько, – сказал князь Андрей.
– Но вы un philoSophiee, [философ,] будьте же им вполне, посмотрите на вещи с другой стороны, и вы увидите, что ваш долг, напротив, беречь себя. Предоставьте это другим, которые ни на что более не годны… Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами, куда нас повлечет наша несчастная судьба. Говорят, едут в Ольмюц. А Ольмюц очень милый город. И мы с вами вместе спокойно поедем в моей коляске.
– Перестаньте шутить, Билибин, – сказал Болконский.
– Я говорю вам искренно и дружески. Рассудите. Куда и для чего вы поедете теперь, когда вы можете оставаться здесь? Вас ожидает одно из двух (он собрал кожу над левым виском): или не доедете до армии и мир будет заключен, или поражение и срам со всею кутузовскою армией.
И Билибин распустил кожу, чувствуя, что дилемма его неопровержима.
– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: «еду для того, чтобы спасти армию».
– Mon cher, vous etes un heros, [Мой дорогой, вы – герой,] – сказал Билибин.


В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни к чему не обязывающие, могли дать время пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо к Мюрату:
Au prince Murat. Schoenbrunn, 25 brumaire en 1805 a huit heures du matin.
«II m'est impossible de trouver des termes pour vous exprimer mon mecontentement. Vous ne commandez que mon avant garde et vous n'avez pas le droit de faire d'armistice sans mon ordre. Vous me faites perdre le fruit d'une campagne. Rompez l'armistice sur le champ et Mariechez a l'ennemi. Vous lui ferez declarer,que le general qui a signe cette capitulation, n'avait pas le droit de le faire, qu'il n'y a que l'Empereur de Russie qui ait ce droit.
«Toutes les fois cependant que l'Empereur de Russie ratifierait la dite convention, je la ratifierai; mais ce n'est qu'une ruse.Mariechez, detruisez l'armee russe… vous etes en position de prendre son bagage et son artiller.
«L'aide de camp de l'Empereur de Russie est un… Les officiers ne sont rien quand ils n'ont pas de pouvoirs: celui ci n'en avait point… Les Autrichiens se sont laisse jouer pour le passage du pont de Vienne, vous vous laissez jouer par un aide de camp de l'Empereur. Napoleon».
[Принцу Мюрату. Шенбрюнн, 25 брюмера 1805 г. 8 часов утра.
Я не могу найти слов чтоб выразить вам мое неудовольствие. Вы командуете только моим авангардом и не имеете права делать перемирие без моего приказания. Вы заставляете меня потерять плоды целой кампании. Немедленно разорвите перемирие и идите против неприятеля. Вы объявите ему, что генерал, подписавший эту капитуляцию, не имел на это права, и никто не имеет, исключая лишь российского императора.
Впрочем, если российский император согласится на упомянутое условие, я тоже соглашусь; но это не что иное, как хитрость. Идите, уничтожьте русскую армию… Вы можете взять ее обозы и ее артиллерию.
Генерал адъютант российского императора обманщик… Офицеры ничего не значат, когда не имеют власти полномочия; он также не имеет его… Австрийцы дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы даете себя обмануть адъютантам императора.
Наполеон.]
Адъютант Бонапарте во всю прыть лошади скакал с этим грозным письмом к Мюрату. Сам Бонапарте, не доверяя своим генералам, со всею гвардией двигался к полю сражения, боясь упустить готовую жертву, а 4.000 ный отряд Багратиона, весело раскладывая костры, сушился, обогревался, варил в первый раз после трех дней кашу, и никто из людей отряда не знал и не думал о том, что предстояло ему.


В четвертом часу вечера князь Андрей, настояв на своей просьбе у Кутузова, приехал в Грунт и явился к Багратиону.
Адъютант Бонапарте еще не приехал в отряд Мюрата, и сражение еще не начиналось. В отряде Багратиона ничего не знали об общем ходе дел, говорили о мире, но не верили в его возможность. Говорили о сражении и тоже не верили и в близость сражения. Багратион, зная Болконского за любимого и доверенного адъютанта, принял его с особенным начальническим отличием и снисхождением, объяснил ему, что, вероятно, нынче или завтра будет сражение, и предоставил ему полную свободу находиться при нем во время сражения или в ариергарде наблюдать за порядком отступления, «что тоже было очень важно».
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.
«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.
Маленький человек, с слабыми, неловкими движениями, требовал себе беспрестанно у денщика еще трубочку за это , как он говорил, и, рассыпая из нее огонь, выбегал вперед и из под маленькой ручки смотрел на французов.
– Круши, ребята! – приговаривал он и сам подхватывал орудия за колеса и вывинчивал винты.
В дыму, оглушаемый беспрерывными выстрелами, заставлявшими его каждый раз вздрагивать, Тушин, не выпуская своей носогрелки, бегал от одного орудия к другому, то прицеливаясь, то считая заряды, то распоряжаясь переменой и перепряжкой убитых и раненых лошадей, и покрикивал своим слабым тоненьким, нерешительным голоском. Лицо его всё более и более оживлялось. Только когда убивали или ранили людей, он морщился и, отворачиваясь от убитого, сердито кричал на людей, как всегда, мешкавших поднять раненого или тело. Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Вследствие этого страшного гула, шума, потребности внимания и деятельности Тушин не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось всё веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом. Несмотря на то, что он всё помнил, всё соображал, всё делал, что мог делать самый лучший офицер в его положении, он находился в состоянии, похожем на лихорадочный бред или на состояние пьяного человека.
Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Кампания_на_полуострове&oldid=80449185»