Кампенгаузен, Балтазар Балтазарович

Балтазар Балтазарович Кампенгаузен<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Государственный контролёр Российской империи
28 января 1811 — 29 августа 1823
Глава правительства:	Николай Петрович Румянцев Николай Иванович Салтыков Сергей Кузьмич Вязмитинов Пётр Васильевич Лопухин
Предшественник:	должность учреждена;
Преемник:	Алексей Хитрово
Рождение:	5 января 1772(1772-01-05) м.Ленценгоф, Рижской губернии
Смерть:	11 сентября 1823(1823-09-11) (51 год) дача под Санкт-Петербургом

Барон Балтаза́р Балтаза́рович Кампенга́узен (нем. Balthasar von Campenhausen; 5 января 1772, усадьба Ленценгоф в Рижской губернии — 11 сентября 1823, дача под Петербургом) — русский государственный деятель из числа остзейских дворян: камергер (13.06.1800), тайный советник (01.01.1810), член Государственного совета (28.01.1811), сенатор (28.01.1811), государственный контролёр (28.01.1811—29.08.1823), управляющий Министерством внутренних дел (с 28.06.1823 по 29.08.1823).

Краткая биография

Сын Бальтазара фон Кампенгаузена (1745—1800), уроженец Лифляндии, Бальтазар Кампенгаузен детство и отрочество учился неспешно и обстоятельно, не торопясь на государственную службу. Он окончил частную школу в Риге, а затем завершил своё образование в нескольких европейских университетах. Окончил Гёттингенский университет, где обратил на себя внимание докладом в Королевском научном обществе: «Entwürfe zu physikalischen Völker-, Religions- und Kulturkarten des russischen Reiches». В 1792 году вернулся в Россию, где первое время состоял при русских посольствах в Польше и Швеции. Тогда же, в 1792 году он написал книгу на модную тогда юридическую тему «Основание российского государственного права». В 1797 году по поручению императрицы Марии Фёдоровны стал заведовать Коммерческим училищем в Риге.

Вскоре училище было переведено из Риги в Петербург и Бальтазар Кампенгаузен краткое время занимался реорганизацией уже Санкт-Петербургского коммерческого училища и медико-хирургического института. Вскоре получив придворный чин камергера, начал службу в центральном аппарате. Будучи с 1800 года членом Медицинской коллегии, он разработал план образования Медико-хирургического института и в 1803 году был назначен заведующим Экспедицией государственной медицинской управы Министерства внутренних дел. В ходе инспекции черноморских портов проявил себя наилучшим образом и предпринял эффективные карантинные меры против эпидемии чумы.

При Александре I Бальтазар Кампенгаузен был последовательно директором новообразованного Третьего (медицинского) департамента министерства внутренних дел, градоначальником в Таганроге (1805—1809), государственным казначеем и государственным контролёром. Кампенгаузену удалось сделать очень много для превращения Таганрога в крупный административный центр, значительно благоустроить город и укрепить его положение крупнейшего порта России. По словам местного историка Павла Филевского «никто из таганрогских администраторов столько не сделал для города, как он; это был образец энергии и понимания нужд края, где действовать он был призван…» Можно сказать, что он был не только талантливейший градоначальником в истории нашего города, но и одним из крупнейших администраторов Александровской эпохи. Оставшийся в истории как довольно редкий для России тип честного, неподкупного чиновника, во всех случаях руководствовавшегося интересами дела. По представлению Кампенгаузена, указом императора Александра I к Таганрогскому градоначальству были присоединены города Ростов, Нахичевань и Мариуполь, а в июне 1808 года градоначальник был освобожден от подчинения административным органам Новороссийского края и подчинен непосредственно центральным правительственным учреждениям. По предложению таганрогского градоначальника ему было вменено попечительство над судоходством по Азовскому морю.

В Таганроге за время пребывания на посту градоначальника, барона Кампенгаузена была открыта коммерческая мужская гимназия (1806), первый коммерческий суд (1808), строительный комитет (1806), а также городской сад (1806). Под председательством градоначальника строительный комитет утвердил первый план застройки портового города Таганрога. Развернулись большие работы по благоустройству города, на который Кампенгаузен исходатайствовал из казны кредит 50 000 руб., а также 10 % от таможенных сборов. Он добился продления и расширения тех льгот, которые были пожалованы грекам Таганрога Екатериной II. При Кампенгаузене были значительно расширены штаты таганрогской таможни и полиции. О том, сколь прозорлив был второй градоначальник Таганрога говорят и его планы по строительству канала между реками Волгой и Доном. С этой целью полковник Дрейф по поручению Кампенгаузена исследовал местность в верховьях Дона. В то же время было предпринято геологическое исследование Таганрогского градоначальства на предмет развития угледобывающей промышленности. Интересный факт из жизни Кампенгаузена сообщают документы переписки министра внутренних дел с его преемником на посту градоначальника П. А. Папковым. Ещё будучи градоначальником Таганрога Балтазар Балтазарович обратился в министерство с просьбой взыскать 10 тыс. рублей его личного долга с барона Дольста, и простил передать часть этих денег в пользу таганрогской богадельни. Дольет свой долг ему вернул, но деньги до стариков в богадельне не дошли. Уже уехав из Таганрога, Кампенгаузен пытался узнать о судьбе пожертвованных им средств. Но деньги так и не нашлись. Градоначальник Папков в письме министру внутренних дел писал о том, что сведениями о деньгах Кампенгаузена не располагает, и упомянул о том, что средства, собранные на богадельню, были растрачены служащими магистрата. Такая же участь постигла и средства, сэкономленные Кампенгаузеном на строительстве дома для градоначальника Таганрога. Деньги, которые он вернул в Министерство внутренних дел, затерялись где-то в его неведомых закоулках.

Безупречная честность, педантизм, административный талант, а также дружба со всесильным А. А. Аракчеевым, способствовали назначению Кампенгаузена в 1809 году на должность государственного казначея. Позднее, в 1811 году он стал Первым государственным контролером. Это было время его наибольшего влияния и участия в государственных проектах. Экономическое положение страны в 1809—1811 годах внушало государю весьма серьёзные опасения. В результате Александр I поручил министру финансов Дмитрию Гурьеву важнейшую на тот момент задачу стабилизации финансового положения страны, изрядно расшатанного всей предыдущей торгово-промышленной и таможенной политикой. В основание программы выхода из финансового кризиса был положен знаменитый «План финансов» на 1810 год, разработанный Сперанским и Балугьянским и рассмотренный в декабре 1809 года на заседаниях специального «Финансового комитета» (или, как его называли — «кружка Гурьева»). В этот финансовый кружок, помимо троих уже названных, входил и занимавший тогда должность государственного казначея Балтазар Кампенгаузен. Можно сказать, что научно-медицинская и чиновническая стезя Кампенгаузена довольно долго боролись друг с другом. Но всё же постепенно административная составляющая одержала верх, и в 1811 году, получив чин тайного советника и должность сенатора Бальтазар Кампенгаузен был назначен главой только что образованного ведомства — Государственного контроля, призванного стать важной часть исполнения «Плана финансов».

Государственный контролёр

В полном соответствии с разработанным «Планом финансов» Михаила Сперанского, управление всеми государственными доходами и расходами было разделено на три части. Первая — финансовая, ей вверялось ведение всех источников государственных доходов, вторая — казначейская, которая должна была следить за движением сумм поступивших доходов, и третья — контрольно-ревизионная. Указом от 25 июля 1810 года была установлена должность государственного контролёра «для управления делами ревизии счетов гражданского и военного ведомств», а через полгода, 28 января 1811 года под его началом было образовано Главное управление ревизии государственных счетов (на правах министерства). Оно должно было отвечать за проверку и ревизию всех приходно-расходных операций по казённым и общественным средствам, а также осуществлять надзор за их передвижением. Первым государственным контролёром России был назначен барон Балтазар Кампенгаузен.

В близком сотрудничестве со Сперанским барон Кампенгаузен сам и разработал порядок и устав деятельности нового учреждения, которым ему предстояло руководить. Помимо Совета и канцелярии государственного контролёра в состав нового учреждения вошли четыре подразделения. 1. Государственная экспедиция для ревизии счетов, переданная из ведения Государственного казначейства, — единый орган финансового контроля гражданского ведомства. 2. Военно-счётная экспедиция (прежде — Счётная экспедиция Министерства военно-сухопутных сил), отвечавшая за ревизию финансовых дел военного ведомства в целом. 3. Адмиралтейская счётная экспедиция, созданная ещё в 1763 году для дела ревизии отчётности о расходах всего морского ведомства. 4. Черноморская счётная экспедиция, специально созданная в 1808 году ради финансового контроля только на Черноморском флоте.

Первоочередной задачей нового главного управления стала полная и всеохватная проверка предшествующей финансовой отчётности, прежде всего — связанной с военными действиями. До 1823 года такие проверки проводились по подлинным приходно-расходным книгам и финансовым документам ведомств. Громадный объём работы при весьма небольшом штате чиновников-ревизоров приводил к тому, что проверяющим не хватало ни времени, ни сил для действительной и тщательной проверки. Для рассмотрения накопившейся за предыдущие годы документации (свыше 220 тысяч книг и счетов и около 10 миллионов документов) при Главном управлении ревизии государственных счетов было образовано шесть временных контрольных комиссий, труд которых растянулся на многие годы. С 1819 года на правах отдельной, Пятой экспедиции контрольного ведомства была специально учреждена Временная комиссия для решения счетов и счётных дел прежнего времени, куда были включены все подразделения других экспедиций, занятые ревизией дел до 1817 года, а также экспедиция бывшего Департамента водяных коммуникаций. Проработав свыше десяти лет, она была упразднена уже после смерти Кампенгаузена, в ноябре 1829 года с передачей дел вновь образованной Временной контрольной комиссии для отчётов гражданского ведомства за период до 1828 года. Для рассмотрения же дел, связанных с военным ведомством — комиссариатских, провиантских и прочих — были созданы отдельные особые Временные комиссии.

Кроме повседневных и рутинных финансовых проверок, Кампенгаузен за время руководства Государственным контролем неоднократно привлекался и к разбору громких дел. Например, в 1817-1818 годах он состоял членом отдельной комиссии по расследованию злоупотреблений в деле закупок продовольствия управляющего Военным министерством генерала от инфантерии князя Андрея Горчакова.

Дополнительно тяжёлое положение осложнялось ещё и тем, что до второй половины XIX века контрольное ведомство, в отличие от большинства других, не имело своих подразделений на местах (даже на губернском уровне). Любые ревизии всех государственных учреждений должны были проводиться из Петербурга. Перегрузка работой сочеталась с тяжёлыми условиями службы. По свидетельствам современников, в первой четверти XIX века чиновники Главного управления ревизии государственных счетов были наиболее скудно оплачиваемыми. Само же выполнение служебных обязанностей осложняла «чрезвычайная трудность и скученность, в которой у нас большая часть отчётов представляется, при том общем негодовании, кое ревизоры всегда лично на себя навлекают, коль скоро по долгу своему коснутся какого-либо частного интереса».

Совсем неудивительно при таком положении дел, что очень многие штатные должности в контрольном ведомстве подолгу оставались вакантными. Уже к 1818 году из него уволилось в общей сложности 447 человек. В конце концов, дело дошло до того, что Главный государственный контролёр обратился с просьбой к управляющим других ведомств не принимать на службу чиновников из его управления — без личного с ним согласования. Сам Балтазар Кампенгаузен, отличавшийся исключительно аккуратным и добросовестным отношением к своим обязанностям, в июне 1823 года, когда ему было поручено кроме основной должности ещё и временно управлять Министерством внутренних дел, в отчаянии писал Алексею Аракчееву:

«Помилуйте, мой милостивец, что такое со мной делается! Мне поручили два министерства, из коих каждое таково, что одно может занимать самого здорового и сильного человека; у меня же глаза сделались все красные, я скоро ослепну…»

В результате неспособность ведомства физически обеспечить проведение столь всеобъемлющей государственной ревизии финансов, как это предполагалось при его создании, стала предметом отдельного обсуждения в Комитете министров в 1822—1823 годах. По итогам обсуждение было принято предложение Балтазара Кампенгаузена ограничить его сферу обязанностей — ревизией только общих счетов департаментов и главных управлений министерств, «не касаясь проверки всех частных счетов и подлинных приходных и расходных книг». С 1823 года ревизии подлежали только генеральные отчёты министерств и ведомств с их выборочной проверкой по подлинным финансовым документам. Эта система с небольшими изменениями просуществовала вплоть до реформ 1860-х годов. В июне 1823 года Бальтазар Кампенгаузен поневоле принял от графа Виктора Кочубея должность и был назначен временно управляющим Министерства внутренних дел с перспективой вскоре занять место министра, но в начале августа того же года, находясь на своей даче, упал с лошади, получил тяжёлую травму и спустя всего месяц скончался. В июне 1823 году Аракчееву удалось добиться отставки своего давнего недоброжелателя, князя В. Г. Кочубея, с поста министра внутренних дел. На эту должность был назначен Кампенгаузен. Но он недолго пробыл на посту министра. Внезапная смерть в результате несчастного случая прервала его жизнь (находясь на своей даче, упал с лошади, получил тяжёлую травму и спустя всего месяц скончался). В петербургских гостиных и кабинетах перешептывались, что гибель такого важного чиновника в результате дорожного происшествия не могла быть случайной, и забыли о неподкупном и даже наивном в своей честности бароне. А вот в Таганроге память о градоначальнике Кампенгаузене бережно хранили. Ведь за четыре года его правления (1805—1809) в городе было сделано столько, сколько другие градоначальники не успевали и за десятилетия. В память о блистательном правлении лифляндского барона благодарные таганрожцы назвали его именем один из переулков (ныне — Спартаковский) и спуск к морю, а также по постановлению городской Думы вывесили в зале заседаний его портрет. Бальтазар Кампенгаузен был безусловно знаковой фигурой александровского времени. Добросовестный, исполнительный человек чисто немецкого характера, он входил в плеяду блестящих деятелей российской бюрократической элиты времён Александра I. Он был близок к таким чиновникам первой величины, как Михаил Сперанский, Виктор Кочубей, Николай Мордвинов и другие. Их объединяла общая приверженность либерально-реформаторским взглядам и следование просветительским идеям «служения общему благу».

Награды

Ордена св.св. Анны 1 степени с алмазами, Александра Невского, Владимира 2-й ст., Иоанна Иерусалимского.

30 августа 1821 года пожалован орден Св. Владимира 1-й ст.

Некоторые сочинения

Балтазар Кампенгаузен написал:

• «Versuch einer geographisch-statistischen Beschreibung der Statthalterschaften des russischen Reichs. I. Statthalterschaft Olouez» (Гёттинген, 1792);
• «Elemente des russischen Staatsrechts, oder Hauptzüge der Grundverfassung des russischen Kaiserthums» (там же, 1792);
• «Auswahl topographischer Merkwürdigkeiten des St. Peterburgischen Gouvernements» (Рига, 1797);
• «Liefländisches Magazin, oder Sammlung publicistisch-statistischer Materialien zur Kenntniss der Verfassung und Statistik von Liefland» (Гота, 1803);
• «Genealogisch-chronologische Geschichte des aller durch lauchtigsten Hauses Romanow und seines vorälterlichen Stammhauses» (Лейпциг, 1805).

Литографированная надгробная речь о Балтазаре Кампенгаузене издана в Санкт-Петербурге после похорон, в 1823 году («Trauerrede bey der feierl. Leichen begleitung etc.»)

Источники

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

• [www.bbl-digital.de/eintrag// Кампенгаузен, Балтазар Балтазарович] в словаре Baltisches Biographisches Lexikon digital  (нем.)

См. также

• Кампенгаузен

Отрывок, характеризующий Кампенгаузен, Балтазар Балтазарович

– Я теперь тоже хочу сделаться москвичкой, – говорила Элен. – И как вам не совестно зарыть такие перлы в деревне!
Графиня Безухая, по справедливости, имела репутацию обворожительной женщины. Она могла говорить то, чего не думала, и в особенности льстить, совершенно просто и натурально.
– Нет, милый граф, вы мне позвольте заняться вашими дочерьми. Я хоть теперь здесь не надолго. И вы тоже. Я постараюсь повеселить ваших. Я еще в Петербурге много слышала о вас, и хотела вас узнать, – сказала она Наташе с своей однообразно красивой улыбкой. – Я слышала о вас и от моего пажа – Друбецкого. Вы слышали, он женится? И от друга моего мужа – Болконского, князя Андрея Болконского, – сказала она с особенным ударением, намекая этим на то, что она знала отношения его к Наташе. – Она попросила, чтобы лучше познакомиться, позволить одной из барышень посидеть остальную часть спектакля в ее ложе, и Наташа перешла к ней.
В третьем акте был на сцене представлен дворец, в котором горело много свечей и повешены были картины, изображавшие рыцарей с бородками. В середине стояли, вероятно, царь и царица. Царь замахал правою рукою, и, видимо робея, дурно пропел что то, и сел на малиновый трон. Девица, бывшая сначала в белом, потом в голубом, теперь была одета в одной рубашке с распущенными волосами и стояла около трона. Она о чем то горестно пела, обращаясь к царице; но царь строго махнул рукой, и с боков вышли мужчины с голыми ногами и женщины с голыми ногами, и стали танцовать все вместе. Потом скрипки заиграли очень тонко и весело, одна из девиц с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво. Потом один мужчина стал в угол. В оркестре заиграли громче в цимбалы и трубы, и один этот мужчина с голыми ногами стал прыгать очень высоко и семенить ногами. (Мужчина этот был Duport, получавший 60 тысяч в год за это искусство.) Все в партере, в ложах и райке стали хлопать и кричать изо всех сил, и мужчина остановился и стал улыбаться и кланяться на все стороны. Потом танцовали еще другие, с голыми ногами, мужчины и женщины, потом опять один из царей закричал что то под музыку, и все стали петь. Но вдруг сделалась буря, в оркестре послышались хроматические гаммы и аккорды уменьшенной септимы, и все побежали и потащили опять одного из присутствующих за кулисы, и занавесь опустилась. Опять между зрителями поднялся страшный шум и треск, и все с восторженными лицами стали кричать: Дюпора! Дюпора! Дюпора! Наташа уже не находила этого странным. Она с удовольствием, радостно улыбаясь, смотрела вокруг себя.
– N'est ce pas qu'il est admirable – Duport? [Неправда ли, Дюпор восхитителен?] – сказала Элен, обращаясь к ней.
– Oh, oui, [О, да,] – отвечала Наташа.


В антракте в ложе Элен пахнуло холодом, отворилась дверь и, нагибаясь и стараясь не зацепить кого нибудь, вошел Анатоль.
– Позвольте мне вам представить брата, – беспокойно перебегая глазами с Наташи на Анатоля, сказала Элен. Наташа через голое плечо оборотила к красавцу свою хорошенькую головку и улыбнулась. Анатоль, который вблизи был так же хорош, как и издали, подсел к ней и сказал, что давно желал иметь это удовольствие, еще с Нарышкинского бала, на котором он имел удовольствие, которое не забыл, видеть ее. Курагин с женщинами был гораздо умнее и проще, чем в мужском обществе. Он говорил смело и просто, и Наташу странно и приятно поразило то, что не только не было ничего такого страшного в этом человеке, про которого так много рассказывали, но что напротив у него была самая наивная, веселая и добродушная улыбка.
Курагин спросил про впечатление спектакля и рассказал ей про то, как в прошлый спектакль Семенова играя, упала.
– А знаете, графиня, – сказал он, вдруг обращаясь к ней, как к старой давнишней знакомой, – у нас устраивается карусель в костюмах; вам бы надо участвовать в нем: будет очень весело. Все сбираются у Карагиных. Пожалуйста приезжайте, право, а? – проговорил он.
Говоря это, он не спускал улыбающихся глаз с лица, с шеи, с оголенных рук Наташи. Наташа несомненно знала, что он восхищается ею. Ей было это приятно, но почему то ей тесно и тяжело становилось от его присутствия. Когда она не смотрела на него, она чувствовала, что он смотрел на ее плечи, и она невольно перехватывала его взгляд, чтоб он уж лучше смотрел на ее глаза. Но, глядя ему в глаза, она со страхом чувствовала, что между им и ей совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда чувствовала между собой и другими мужчинами. Она, сама не зная как, через пять минут чувствовала себя страшно близкой к этому человеку. Когда она отворачивалась, она боялась, как бы он сзади не взял ее за голую руку, не поцеловал бы ее в шею. Они говорили о самых простых вещах и она чувствовала, что они близки, как она никогда не была с мужчиной. Наташа оглядывалась на Элен и на отца, как будто спрашивая их, что такое это значило; но Элен была занята разговором с каким то генералом и не ответила на ее взгляд, а взгляд отца ничего не сказал ей, как только то, что он всегда говорил: «весело, ну я и рад».
В одну из минут неловкого молчания, во время которых Анатоль своими выпуклыми глазами спокойно и упорно смотрел на нее, Наташа, чтобы прервать это молчание, спросила его, как ему нравится Москва. Наташа спросила и покраснела. Ей постоянно казалось, что что то неприличное она делает, говоря с ним. Анатоль улыбнулся, как бы ободряя ее.
– Сначала мне мало нравилась, потому что, что делает город приятным, ce sont les jolies femmes, [хорошенькие женщины,] не правда ли? Ну а теперь очень нравится, – сказал он, значительно глядя на нее. – Поедете на карусель, графиня? Поезжайте, – сказал он, и, протянув руку к ее букету и понижая голос, сказал: – Vous serez la plus jolie. Venez, chere comtesse, et comme gage donnez moi cette fleur. [Вы будете самая хорошенькая. Поезжайте, милая графиня, и в залог дайте мне этот цветок.]
Наташа не поняла того, что он сказал, так же как он сам, но она чувствовала, что в непонятных словах его был неприличный умысел. Она не знала, что сказать и отвернулась, как будто не слыхала того, что он сказал. Но только что она отвернулась, она подумала, что он тут сзади так близко от нее.
«Что он теперь? Он сконфужен? Рассержен? Надо поправить это?» спрашивала она сама себя. Она не могла удержаться, чтобы не оглянуться. Она прямо в глаза взглянула ему, и его близость и уверенность, и добродушная ласковость улыбки победили ее. Она улыбнулась точно так же, как и он, глядя прямо в глаза ему. И опять она с ужасом чувствовала, что между ним и ею нет никакой преграды.
Опять поднялась занавесь. Анатоль вышел из ложи, спокойный и веселый. Наташа вернулась к отцу в ложу, совершенно уже подчиненная тому миру, в котором она находилась. Всё, что происходило перед ней, уже казалось ей вполне естественным; но за то все прежние мысли ее о женихе, о княжне Марье, о деревенской жизни ни разу не пришли ей в голову, как будто всё то было давно, давно прошедшее.
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.

Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.


Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.


Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
Когда напились кофе после обедни, в гостиной с снятыми чехлами, Марье Дмитриевне доложили, что карета готова, и она с строгим видом, одетая в парадную шаль, в которой она делала визиты, поднялась и объявила, что едет к князю Николаю Андреевичу Болконскому, чтобы объясниться с ним насчет Наташи.
После отъезда Марьи Дмитриевны, к Ростовым приехала модистка от мадам Шальме, и Наташа, затворив дверь в соседней с гостиной комнате, очень довольная развлечением, занялась примериваньем новых платьев. В то время как она, надев сметанный на живую нитку еще без рукавов лиф и загибая голову, гляделась в зеркало, как сидит спинка, она услыхала в гостиной оживленные звуки голоса отца и другого, женского голоса, который заставил ее покраснеть. Это был голос Элен. Не успела Наташа снять примериваемый лиф, как дверь отворилась и в комнату вошла графиня Безухая, сияющая добродушной и ласковой улыбкой, в темнолиловом, с высоким воротом, бархатном платье.
– Ah, ma delicieuse! [О, моя прелестная!] – сказала она красневшей Наташе. – Charmante! [Очаровательна!] Нет, это ни на что не похоже, мой милый граф, – сказала она вошедшему за ней Илье Андреичу. – Как жить в Москве и никуда не ездить? Нет, я от вас не отстану! Нынче вечером у меня m lle Georges декламирует и соберутся кое кто; и если вы не привезете своих красавиц, которые лучше m lle Georges, то я вас знать не хочу. Мужа нет, он уехал в Тверь, а то бы я его за вами прислала. Непременно приезжайте, непременно, в девятом часу. – Она кивнула головой знакомой модистке, почтительно присевшей ей, и села на кресло подле зеркала, живописно раскинув складки своего бархатного платья. Она не переставала добродушно и весело болтать, беспрестанно восхищаясь красотой Наташи. Она рассмотрела ее платья и похвалила их, похвалилась и своим новым платьем en gaz metallique, [из газа цвета металла,] которое она получила из Парижа и советовала Наташе сделать такое же.