Канадская хартия прав и свобод

Канадская хартия прав и свобод
Canadian Charter of Rights and Freedoms Charte canadienne des droits et libertés
Вид:	1-я часть Конституционного акта 1982
Номер:	Приложение B Акта 1982 о Канаде, 1982
Принятие:	Пьер Эллиот Трюдо, 1982, Канада Канада
Первая публикация:	17 апреля 1982 (1982-04-17)
Действующая редакция:	1993

Кана́дская ха́ртия прав и свобо́д (англ. Canadian Charter of Rights and Freedoms, фр. Charte canadienne des droits et libertés) — декларация прав, образующая первую часть Конституционного акта 1982. Её целью является защита прав канадских граждан от антиобщественных поступков, политики и законов федерального и провинциальных правительств и объединение канадцев вокруг совокупности ценностей, воплощающих эти права.

Хартии предшествовала Канадская декларация прав, введённая правительством Джона Дифенбейкера в 1960 г. Между тем, Декларация прав была скорее лишь федеральным законом, а не конституционным документом и, следовательно, имела более ограниченную силу и легко поддавалась исправлению. К тому же, в качестве федерального закона она не могла применяться в основных и рядовых провинциальных законах. Эти недостатки побуждают некоторых членов правительства заняться улучшением защиты прав наподобие международного движения в защиту прав и свобод человека, после Второй мировой войны представившего Всеобщую декларацию прав человека. Хартия введена в силу Актом 1982 о Канаде, принятым британским парламентом в правление премьер-министра Пьера Эллиота Трюдо в 1982.

Самыми значительными последствиями принятия Хартии стало значительное увеличение важности судебного рассмотрения, потому что в ней более определённо выражена гарантия прав и роль судей в их применении, чего не было в Декларации прав. Суды, сталкивающиеся с нарушением прав из Хартии, признали недействительными некоторые федеральные и провинциальные законы или части определённых законов. Именно им Хартия предоставила новые полномочия по самостоятельному введению средств защиты и даже исключению средств доказывания во время судебных процессов. Эти полномочия шире, чем существовавшие прежде в режиме common law и при системе управления, построенной под влиянием Соединённого королевства по принципу парламентского суверенитета. Соответственно, Хартия, поддержанная большинством канадцев, критикуется теми, кто противится расширению судебной власти.

Хартия применяется исключительно к деятельности государственного механизма (федеральных, провинциальных и муниципальных парламентов и правительств, а также государственных школьных комиссий), а не к частным отношениям граждан между собой.

Положения

Канадская хартия прав и свобод Часть 1 Конституционного акта 1982

Общая часть

Конституция Канады Конституционный акт 1982 Текст Хартии

Хартия

Введение

Гарантия прав и свобод

1

Основные свободы

2

Демократические права

3, 4, 5

Свобода передвижения и местожительства

6

Судебные гарантии

7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14

Право на равенство

15

Официальные языки Канады

16, 16.1, 17, 18, 19, 20, 21, 22

Право обучения на языке меньшинства

23

Приведение в исполнение

24

Общие положения

25, 26, 27, 28, 29, 30, 31

Применение хартии

32, 33

Наименование

34

См. также

Право в Канаде

На основании Хартии лица, физически находящиеся в Канаде, пользуются многочисленными гражданскими и политическими правами. Большинство прав могут осуществляться любым субъектом права, включая предприятия (юридические лица), но определённые права распространяются исключительно на физических лиц, то есть на канадских граждан. Права применяются судами на основании статьи 24 Хартии, которая позволяет судам предоставлять средства защиты тем, чьи права были нарушены. Эта статья также позволяет судам исключать доказательства, полученные способом, нарушающим Хартию, и могущие повлиять на уважение к органам правосудия. Статья 32 утверждает, что Хартия применяется в отношении ко всем вопросам, относящимся к компетенции федерального правительства, включая вопросы, касающиеся территорий в его подчинении и относящиеся к компетенции правительств провинций.

Хартия закрепляет следующие права и свободы:

основные свободы (статья 2): свобода совести, свобода вероисповедания, свобода мысли, свобода убеждений, свобода мнения, свобода слова и свобода печати, свобода собраний с мирными целями и свобода ассоциаций.

демократические права: вообще говоря, право участвовать в политической деятельности и право на демократию:

Статья 3: право голосовать и быть избранным на выборах.

Статья 4: максимальная продолжительность полномочий законодательных собраний составляет пять лет.

Статья 5: законодательные собрания заседают, по меньшей мере, один раз в каждые двенадцать месяцев.

свобода передвижения и местожительства (статья 6): право выезжать из Канады и возвращаться и селиться в любой провинции или иметь местожительство за пределами Канады.

судебные гарантии: право лиц в их отношениях с системой правосудия и силами охраны порядка на:

Статья 7: жизнь, свободу и безопасность личности.

Статья 8: защиту от необоснованных обысков и наложения ареста на имущество.

Статья 9: защиту от произвольного лишения свободы.

Статья 10: права в случае ареста или задержания, в частности обращаться к помощи адвоката и быть информированным об этом праве.

Статья 11: права в уголовно-правовой области, в том числе презумпцию невиновности.

Статья 12: защиту от жестокого и необычного обращения или наказания.

Статья 13: то, что никакие свидетельские показания, которые он дал, не будут использованы для обвинения в другом судебном процессе.

Статья 14: помощь переводчика во время судебного процесса.

право на равенство (статья 15): право на равную защиту закона, независимо от каких-либо различий.

языковые права: вообще говоря, право использовать либо английский, либо французский языки в отношениях с канадским федеральным правительством и определёнными провинциальными правительствами. Языковые права, закреплённые в Хартии, включают:

Статья 16: английский и французский языки являются официальными языками Канады и Нью-Брансуика.

Статья 16.1: английский и французский языки имеют одинаковый статус и равные права.

Статья 17: право употреблять английский или французский язык в деятельности Парламента Канады и Законодательного собрания Нью-Брансуика.

Статья 18: Законы, архивные материалы, отчёты и протоколы заседаний Парламента и Законодательного собрания Нью-Брансуика печатаются на английском и французском языках.

Статья 19: английский или французский языки могут употребляться во всех делах, представляемых на рассмотрение в суды, учреждённые Парламентом, и суды Нью-Брансуика.

Статья 20: право употреблять английский или французский язык для передачи сообщений в местонахождение или центральные органы правительств Канады и Нью-Брансуика, а также получать сообщения от этих органов.

Статья 21: сохранение прав в отношении к английскому или французскому языку или к ним обоим, которые существуют на основе какого-либо иного положения Конституции Канады.

Статья 22: то, что в Хартии упоминаются права лишь английского и французского языков, не отменяет какие-либо права в отношении иного языка, кроме английского и французского (например, права на использование коренных языков сохраняются, даже притом что они не упомянуты в Хартии особо).

право обучения на языке меньшинства (Статья 23): Граждане Канады из англоязычного или франкоязычного меньшинства имеют право обучения на своём языке.

Эти права могут ограничиваться только нормами права в пределах, считаемых разумными (статья 1), и от них могут происходить отступления (статья 33). Условие о пределах, считаемых разумными, позволяет правительствам оправдывать определённые нарушения прав из Хартии. Каждое дело, в котором судебный орган обнаруживает нарушение Хартии, сделает, таким образом, неизбежным анализ статьи 1 для определения, может ли право быть сохранено. Нарушения сохраняются, если задачей правительственной деятельности является достижение цели, признанной неотложной или важной в рамках свободного и демократического общества, если оправдание нарушения может быть доказано. Так, статья 1 использовалась для сохранения законов, запрещающих определённое поведение, в том числе полные ненависти речи и непристойности, в действительности гарантируемое Хартией как имеющее отношение к свободе выражения мнения. Статья 1 подтверждает также, что гарантируются все права, которые указаны в Хартии.

Положение об отступлении разрешает правительствам временно выходить за пределы прав и свобод, содержащихся в статье 2 и статьях 7—15, на максимальный срок в пять лет; при превышении этого срока использование положения должно быть возобновлено, иначе закон, в который оно включено, теряет силу. Федеральное правительство никогда не обращалось к нему, и считается, что его использование может иметь серьёзные политические последствия. В прошлом положение об отступлении систематически использовалось правительством Квебека (возражавшим против введения Хартии, но принявшим её). Провинции Саскачеван и Альберта также прибегали к положению об отступлении, соответственно, для прекращения стачки и для защиты традиционного (гетеросексуального) определения брака. Территория Юкон также приняла закон, ссылающийся на положение об отступлении, но он так и не вступил в силу.

Остальные статьи описывают претворение Хартии в жизнь.

Статья 25: Хартия не посягает на исконные права или свободы коренных народов. Права коренных жителей, включая права, вытекающие из договоров, дополнительно защищены статьёй 35 Конституционного акта 1982.

Статья 26: Хартия не отрицает другие права и свободы, существующие в Канаде.

Статья 27: Хартия должна толковаться образом, согласующимся с целями сохранения и приумножения многокультурного наследия.

Статья 28: перечисленные в Хартии права и свободы в равной мере гарантируются лицам обоего пола.

Статья 29: не умаляются права и привилегии в отношении конфессиональных школ.

Статья 30: настоящая Хартия в равной мере относится к территориям.

Статья 31: Хартия не распространяется на законодательные полномочия какого-либо органа.

Наконец, статья 34 объявляет, что первые 34 статьи Конституционного акта 1982 могут цитироваться как Канадская хартия прав и свобод.

История

Большинство прав и свобод, которые защищает Хартия, в том числе свобода выражения мнения, habeas corpus и презумпция невиновности, берёт начало от совокупности канадских законов и судебных прецедентов, часто называемых «неявная хартия прав». Многие из этих прав были включены и в Канадскую декларацию прав, принятую Парламентом Канады в 1960 году. Однако Декларация прав имела ряд недостатков. В отличие от Хартии, это был всего лишь обычный закон, который мог быть исправлен простым большинством в Парламенте и применялся лишь к федеральному правительству. Суды также склонялись к консервативной интерпретации Декларации; они пользовались ей очень редко, чтобы признать недействительным какой-либо вредный закон. Декларация прав не включала в себя все права, представленные сегодня в Хартии: в ней опускалось, например, избирательное право и свобода передвижения по Канаде. Она также не устанавливала официального билингвизма, который был введён на федеральном уровне Законом об официальных языках в 1969 году (Нью-Брансуик, где проживает значительное меньшинство, говорящее на французском языке, также принял закон об официальном билингвизме в том же году и затем продолжил эту политику, закрепив это в Хартии).

Столетие канадской конфедерации в 1967 году вызвало в правительстве большой интерес к конституционной реформе. Предполагаемые реформы включали улучшение охраны прав и репатриацию конституции, что означало, что Парламент Соединённого королевства больше не должен будет давать своё согласие на конституционные поправки. Тогдашний генеральный прокурор Пьер Трюдо даёт профессору права Бари Страйеру поручение установить возможность создания хартии прав. При написании своего отчёта Страйер советуется с довольно большим числом знатоков права, включая Уолтера Тарнопольского. В отчёте Страйер приводит ряд идей, затем включённых в Хартию, в частности защиту языковых прав. Страйер рекомендует также исключить хозяйственные права. Наконец, он рекомендует разрешить определённые пределы исполнения прав. Эти пределы включены в разумные пределы и отступления в Хартии. В 1968 году Страйер назначен директором отдела конституционного права Канцелярии Тайного совета, а в 1974 году он становится заместителем помощника министра юстиции. В эти годы Страйер участвует в написании Хартии, которая, в конечном счете, была принята.

В это время Трюдо, ставший главой Либеральной партии и премьер-министром Канады в 1968 году, по-прежнему желает создать конституционную хартию прав. В 1971 году федеральное правительство и провинции обсуждают создание такой хартии во время переговоров о репатриации, на которых была создана Викторийская хартия. Эта хартия так и не была принята. Трюдо, однако, упорствует в своём стремлении к репатриации конституции; в ходе референдума 1980 в Квебеке он обещает перемены, если победит вариант «НЕТ». В 1982 году, по принятии Акта 1982 года о Канаде вступает в силу Конституционный акт 1982 года.

Много обсуждается включение хартии прав в Конституционный акт. 2 октября 1980 года Трюдо обращается к канадцам по телевидению и объявляет о своём намерении репатриировать конституцию в одностороннем порядке, включив в неё хартию прав, которая будет гарантировать равенство, основные свободы, демократические права, право на передвижение, предоставлять юридические и языковые гарантии. Он не хотел бы включать туда положение об отступлении. Его предложение получает определённую народную поддержку, но руководители провинций возражают против потенциального ограничения их полномочий. Прогрессивно-консервативная оппозиция опасается либерального уклона в судах, когда они будут призваны защищать права. К тому же, британский Парламент напоминает о своём праве поддерживать древнюю форму правления Канады. По предложению консерваторов правительство Трюдо соглашается-таки образовать комитет сенаторов и депутатов для более глубокого рассмотрения предлагаемой хартии и плана репатриации. В ходе этого рассмотрения 90 часов ушло лишь на изучение хартии прав, что было заснято для телевизионного вещания, а знатоки политических прав и различные заинтересованные группы провели обсуждения лакун и уязвимых мест хартии и их предложений по их устранению. Так как в Канаде существует система парламентского режима и судьи не воспринимаются, как когда-то, как достаточно эффективные защитники прав, желание Трюдо назвать их хранителями Хартии поставлено под сомнение. Прогрессивно-консервативная партия утверждает, что народные избранники более заслуживают доверия. При случае было решено предоставить эти полномочия судам. Под давлением анархистских групп судьи получили даже полномочия по исключению средств доказывания во время судебного процесса, если эти средства были получены способом, противоречащим Хартии, притом что в начале это положение не должно было содержаться в Хартии. По мере того как продвигается процесс, всё больше и больше положений добавляется к Хартии, в том числе право на равенство для лиц с ограниченной трудоспособностью, более обширные гарантии равенства полов и признание канадского сосуществования культур. Положение о разумных пределах также изменяется, для того чтобы убрать акцент с важности парламентской системы и с оправдания таких пределов в рамках свободного общества; эта логика наиболее гармонировала с ростом движения за права человека по всему миру после Второй мировой войны.

В своём Примечании об изменении Конституции (1981), Верховный суд Канады решил, что существовала традиция, по которой на конституционную реформу должно быть получено определённое согласие провинций. Так как провинции не говорили о достоинствах Хартии, Трюдо вынужден согласиться с идеей о положении, позволяющем правительствам отступать от некоторых из их обязанностей. Положение об отступлении принято в соглашении, заключённом в ходе Ночи долгих споров после переговоров генерального прокурора Жана Кретьена с онтарийским министром юстиции Роем Макмертри и саскачеванским министром юстиции Роем Романовым. Давление провинциальных правительств и политического левого крыла, особенно Новой демократической партии, мешает и включению прав, защищающих частную собственность.

Однако Квебек не поддержал ни Хартию, ни Акт 1982 о Канаде. Некоторые утверждают, что пекистское правительство того времени просто было мало настроено на сотрудничество и более заинтересовано в достижении независимости Квебека. Премьер-министр Квебека Рене Левек возражает против точки зрения Трюдо, которую он находит слишком склонной к централизации; ему не сообщили о переговорах и о соглашении, заключённом ночью, и именно он дал этим событиям название «Ночь долгих споров». Квебек также возражает против прав на передвижение и прав на обучение на языке меньшинства. Несмотря ни на что, Хартия применяется к Квебеку, потому что все провинции подчиняются Конституции. Однако несогласие Квебека с репатриацией 1982 привело к двум попыткам исправить Конституцию (Мич-Лейкское и Шарлоттаунское соглашения), целью которых было, главным образом, получение согласия Квебека на канадский конституционный правопорядок; но обе эти попытки завершились неудачей.

Несмотря на то что Канадская хартия прав и свобод была принята в 1982 году, главные положения о правах на равенство (статья 15) вступают в силу лишь в 1985 году. Эта задержка позволила дать федеральному и провинциальным правительствам время на рассмотрение своих существующих законов для отмены потенциально противоречащих конституции неравенств.

Хартия изменялась после её принятия. Статья 25 изменялась в 1983 году для явного признания дополнительных прав в отношении автохтонных территориальных притязаний, а статья 16.1 была добавлена в 1993 году. Предложение поправки, гарантирующей права неродившихся детей, представленное в 1986 году, не прошло в Парламенте. Другие проекты изменения конституции, в том числе Шарлоттаунское соглашение в 1992 году, никогда не были приняты. Эти поправки оговаривали, что Хартия должна была бы интерпретироваться как признающая «общество, отличное от Квебека», и добавляли в Конституционный акт 1867 года ряд положений, касающихся равенства полов и рас, а также коллективные права и права языковых меньшинств. Соглашение обсуждалось различными заинтересованными группами; однако Трюдо (уже будучи в отставке) находил новые положения столь расплывчатыми, что опасался, как бы они не вступили в противоречие с личными правами из Хартии. Он считал, что права были бы подорваны, если бы суды должны были содействовать политике провинциальных правительств, так как правительства стали бы отвечать за языковые меньшинства. Трюдо сыграл роль первостепенной важности в движении за противодействие Шарлоттаунскому соглашению.

Интерпретация и введение в действие

Работа по интерпретации и введению в действие Хартии прав и свобод остаётся за судами, а высшей властью по этой части является Верховный суд Канады.

При подтверждении верховенства Хартии статьёй 52 Конституционного акта 1982 года суды продолжают деятельность по признанию недействительными законов или частей законов, расцененных противоречащими конституции, чем они и занимались ранее в случаях, касавшихся федерализма. Однако по статье 24 Хартии полномочия судов возросли для ускорения аннулирования неправомерных актов и дальнейшего исключения средств доказывания во время судебного процесса. С тех пор суды вынесли ряд важных приговоров, включая Государство против Моргенталер (1988), признавший недействительным закон, запрещавший аборт в Канаде, и Вринд против Альберты (1998), в котором Верховный суд решил, что отказ провинции в предоставлении гомосексуалистам защиты от дискриминации нарушал статью 15. В последнем случае Суд впоследствии решил, что в законе подразумевалась эта защита.

С вопросами, касающимися Хартии, в суды можно обратиться различными способами. Некоторые заявители могут при этом преследоваться на основании закона, который они считают противоречащим конституции. Другие могут считать, что услуги и политика правительства применяются не в соответствии с Хартией, и просят издание предписания против правительства от первой инстанции (как в деле Дусе-Будро против Новой Шотландии (министра просвещения)). Правительство также может поднять вопрос права, поставив его перед значимыми судами; например, правительство премьер-министра Пола Мартина подняло вопрос по Хартии в случае с Примечанием о браке между лицами одного пола (2004). Провинциальные правительства также могут обращаться в свои высшие суды. Правительство Острова Принца Эдуарда поступило так, задав вопрос в свой провинциальный верховный суд по поводу судебной независимости из статьи 11.

В ходе некоторых важных дел судьи излагали различные исследования и прецеденты для интерпретации специфических положений Хартии, в том числе «исследование Оукса» для статьи 1, представленное в деле Государство против Оукса (1986) и «исследование Ло» для статьи 15, изложенное в приговоре Ло против Канады (1999). После Примечания об Автомобильном акте (Бр. К.) в 1985 применялись различные подходы к определению и расширению пределов фундаментальной справедливости в статье 7.

Вообще, суды предпочли выгодную интерпретацию прав, признанных в Хартии. Начиная с первых дел, в частности Хантер против Саутема (1984) и Государство против Big M Drug Mart (1985), судебная власть не сосредоточилась на традиционном и ограниченном понимании каждого права, как это было задумано при принятии Хартии в 1982, а изменила предел этих прав для придания им более широкого содержания. Обычно предполагают, что целью положений Хартии является приумножение прав и свобод людей в соответствии с многообразием обстоятельств за счёт полномочий правительства. Конституционный эксперт Питер Хогг в определённых случаях одобряет этот благородный подход, а в остальных — утверждает, что достижение настолько обширной совокупности прав, насколько это представляется судам, не было целью этих положений. Действительно, этот подход постоянно критикуется. Особенно этот феномен критикуют альбертинский политик Тед Мортон и профессор политологии Райнер Кнопф. Хотя они и считают, что доктрина «живого дерева» (благородные интерпретации Конституции Канады), на которой базируется этот подход, является разумной, они утверждают, что судебная практика по вопросу о Хартии была более радикальной. Когда, по мнению авторов, доктрина живого дерева применяется правильно, «вяз остаётся вязом; из него растут новые ветви, но он не превращается в дуб или иву». Эта доктрина может использоваться, например, для сохранения конкретного права, так что сама сущность права останется прежней, даже когда правительство угрожает нарушить его новыми технологиями; авторы утверждают, однако, что суды воспользовались доктриной для «создания новых прав». К примеру, авторы отмечают, что защита Хартии от самоосуждения была расширена вплоть до рассмотрения сценариев в системе правосудия, которые не регламентировались прежде правами на защиту от признания в других канадских законах.

Другим общим подходом к интерпретации прав в Хартии является учёт прецедентов, созданных в США для их Декларации прав, которая повлияла на текст Хартии и вызвала много дискуссий о пределе прав в демократической системе, основанной на common law, и о порядке применения судами хартий прав. Однако американская юриспруденция не может считаться непогрешимой. Верховный суд Канады охарактеризовал канадские и американские законы как «введённые в разных странах, в разное время и в очень разных условиях». Также были созданы юридические организации, которые часто вмешиваются в дела для поддержки судов в процессе интерпретации Хартии. Это, к примеру, Canadian Civil Liberties Association, Конгресс труда Канады и Фонд юридической защиты и просвещения женщин (ФЮЗП).

Другим подходом к Хартии, принятым в судах, является диалогический принцип, предполагающий наибольшее участие избранных правительств. Этот подход включает принятие правительствами новых законов в ответ на решения суда и признание судом их усилий, если новые законы критикуются на основании Хартии.

Сравнение с другими декларациями прав

Некоторые депутаты в Парламенте Канады считали, что желание закрепить хартию противоречило британской модели парламентского суверенитета. Другие утверждали, что Европейская конвенция о правах человека намного сильнее ограничивает сегодня власть британского Парламента, чем Хартия ограничивает канадский Парламент или провинциальные законодательные органы. Конституционалист Питер Хогг выдвинул гипотезу, что британцы приняли Европейскую конвенцию отчасти потому, что были вдохновлены похожим примером Канадской хартии.

Канадская хартия по многим вопросам схожа с Европейской конвенцией, особенно по условиям об ограничениях, которые содержатся и в европейском документе. Главная причина этого подобия в том, что и Канадская хартия, и Европейская конвенция созданы по образу Всеобщей декларации прав человека. Из-за этого подобия Верховный суд Канады при интерпретации Хартии руководствуется не только случаями из судебной практики, касающейся Конституции Соединённых Штатов Америки, но и из судебной практики Европейского суда по правам человека.

Главное отличие между Декларацией прав США и Канадской хартией состоит в существовании положений об ограничении и отступлении. Следовательно, канадские суды стремятся интерпретировать каждое право во благо гражданина; однако из-за ограничительного положения в случае нарушения права закон необязательно будет гарантировать защиту этого права. По сравнению с американской Декларацией права в хартии не абсолютны, и нарушение не будет признано, если только это не значительное нарушение прав. Вообще, обе конституции дают сопоставимую защиту большинства прав. Фундаментальная справедливость (в статье 7 Канадской хартии) интерпретируется так, что предполагает больше правовой защиты, чем её американский эквивалент — надлежащая правовая процедура (due process). Свобода выражения мнения в статье 2 также имеет более широкое значение, чем право на свободу слова в первой поправке к американской конституции. К примеру, в приговоре SDGMR против Dolphin Delivery (1986) Верховный суд Канады был призван выразить своё мнение о забастовочном пикете, запрещённом на основании первой американской поправки, так как речь шла о нарушении порядка (даже притом что забастовочный пикет включал несколько форм выражения, обычно защищаемых первой поправкой). Верховный суд, однако, вынес приговор, что забастовочный пикет, включая нарушения порядка, всецело защищался статьёй 2 Хартии. Затем Суд сослался на статью 1 для вынесения приговора о том, что и приказание о противодействии забастовочному пикету было справедливым. Условие о разумных пределах также позволило канадским правительствам принимать законы, которые в США противоречили бы конституции. К примеру, Верховный суд Канады поддержал некоторые ограничения на использование английского языка в объявлениях в Квебеке и поддержал публикационные запреты, мешающие СМИ упоминать имена несовершеннолетних преступников.

Статья 28 Хартии выполняет похожую функцию, что и поправка о равных правах (Equal Rights Amendment) в США. Однако американская поправка о равенстве прав к настоящему времени так и не принята. Эта ситуация, возможно, является результатом отрицательной реакции на поправку со стороны религиозного правого фланга в США; статье же 28 Хартии никакого подобного противодействия оказано не было. При этом феминистические организации всё-таки устроили крупные манифестации для выражения своей поддержки включения этого параграфа.

Существует ряд параллелей между Канадской хартией и Международным пактом о гражданских и политических правах, но в определённых случаях текст Пакта более подробен, чем текст Хартии. Например, из статьи 10 Хартии следует право на правовую помощь, а Пакт ясно гарантирует, что человек имеет право на бесплатного адвоката, «если у него нет средств на оплату его услуг».

В Канадской хартии ничего не говорится, по крайней мере, ясно, о социально-экономических правах. По этому вопросу она сильно отличается от Квебекской хартии прав и свобод человека и Международного пакта об экономических, социальных и культурных правах. Некоторые считают, что хозяйственные права должны следовать из статьи 7, гарантирующей право на безопасность личности, и статьи 15, гарантирующей право на равенство, если делать Хартию более похожей на Пакт. Доводом является то, что хозяйственные права связаны с приемлемым уровнем жизни и могут способствовать развитию политических прав в благоприятных условиях. Канадские суды, однако, колеблются по этому поводу, утверждая, что хозяйственные права — вопрос политического свойства и что в позитивном праве законность хозяйственных прав может быть поставлена под сомнение.

Хартия оказала влияние на Декларацию прав в Конституции ЮАР.

Хартия и национальные ценности

Принятая Хартия задумывалась как источник национальных ценностей и национального единства. По мнению профессора Алана Кернса «первоначальной целью федерального правительства было развитие общеканадской идентичности». Сам Трюдо написал в своих Mémoires, что Канада может впредь считаться обществом, где все равны и разделяют определённые фундаментальные ценности, основанные на принципе свободы, и что все канадцы могут проникнуться ценностью свободы и равенства.

Объединительная цель Хартии была особенно важна в случае прав на передвижение и языковых прав. Писатель Рэнд Дик утверждает, что, по мнению некоторых знатоков, статья 23, гарантирующая право на обучение на языке меньшинства, была «единственной частью Хартии, которой Пьер Трюдо действительно много занимался». Благодаря языковым правам и правам на передвижение, говорящие на французском языке канадцы, оказавшиеся в центре обсуждения национального единства, могут передвигаться по всей Канаде и пользоваться правительственными и образовательными услугами на своём языке. Таким образом, они больше не ограничиваются лишь Квебеком (единственной провинцией, где франкоговорящие проживают в большинстве и где проживает большинство франкоговорящих Канады), что ранее было причиной поляризации страны в региональном смысле. Хартия должна была также стандартизировать прежде различные по всей стране законы и обосновать их на всё том же принципе свободы.

Бывший премьер-министр Онтарио Боб Рей утверждал, что Хартия является символом для всех канадцев, потому что она являет собой такую фундаментальную ценность, как свобода. Профессор же Питер Х. Рассел в этом смысле усомнился в ценности Хартии. Кернс считает Хартию важнейшим конституционным документом в глазах большинства канадцев, который должен служить орудием формирования канадской идентичности. Он также выразил опасения, что некоторые группы общества рассматривают определённые положения как относящиеся лично к ним, а не ко всем канадцам. К тому же, некоторые вопросы, поднятые в Хартии, например аборт и порнография, остаются спорными. Несмотря на это, опросы в 2002 году в итоге показали, что канадцы обычно положительно оценивают значение Хартии для Канады — и это несмотря на то что многие даже не читали её.

Во введении Хартии упоминаются такие ценности, как признание верховенства Бога и господство права, но они оспариваются и мало где могут быть применены. В 1999 году депутат Свенн Робинсон выступил в Палате общин Канады с предложением внести в Хартию поправки для исключения из неё всякого упоминания о Боге, утверждая, что он не видит в нём отражения принципа канадского разнообразия (это предложение, однако, было отклонено). В статье 27 также признаётся сосуществование ряда культур, которое, как утверждает министерство канадского имущества, является дорогой для канадцев ценностью.

Критика

Хартия прав и свобод пользуется большой популярностью в Канаде; опросы, проведённые в 1987 и 1999, определили, что 82 % канадцев оценивают Хартию положительно (худший результат был в Квебеке: 64% в 1987 и 70 % в 1999). Однако документ критикуется всеми политическими силами. Профессор Майкл Мандель — один из критиков от левого крыла; он написал, что судьи, в отличие от избираемых политиков, нечувствительны к воле избирателей и не обязаны обеспечивать доступность своих решений для понимания среднего канадского гражданина. По мнению Манделя, это ограничивает демократию. Мандель также утверждает, что Хартия сделала Канаду более похожей на США, уделяя внимание скорее правам предприятий и личным правам, чем коллективным и социальным. Он сожалеет, что в Хартии отсутствует ряд прав, которые он сам включил бы в неё: например, право на медицинское обслуживание и основное право на бесплатное обучение.

Американизация канадской политики воспринимается как процесс, проходящий в ущерб более важным, по мнению канадцев, ценностям. Профсоюзное движение, в частности, разочаровано намеренным умолчанием судами положений Хартии, защищающих различные формы профсоюзной работы, в том числе «право на забастовку».

Беспокойство критиков от правого крыла Мортона и Кнопфа по поводу Хартии вызвало в частности то, что федеральное правительство использует её для ограничения полномочий провинций, присоединяясь к разным просителям и заинтересованным группам. В книге The Charter Revolution & the Court Party Мортон и Кнопф подробно излагают свои подозрения о существовании этой связи, обличающей правительства Трюдо и Кретьена в субсидировании разных спорных групп. Эти правительства использовали, например, программу судебных споров для поддержки требований по праву на обучение на языке меньшинства. Мортон и Кнопф утверждают также, что прокуроры при судах первой инстанции намеренно проигнорировали дела, в которых правительство привлекалось к ответственности за подтверждённое нарушение прав, в том числе прав гомосексуалистов и прав женщин.

Комментируя эту критику, политолог Рэнд Дик отмечает, что, если бы «дальнозоркость» судей была увеличена, они всё равно сохранили бы большинство законов, противоречащих Хартии. Что касается спорных заинтересованных групп, Дик подчёркивает, что «итог не так ясен, как подразумевают Мортон и Кнопф. Все эти группы испытали на собственном опыте не только победы, но и поражения».

Профессор политологии Монреальского университета Чарльз Блатберг, критикует Хартию за способствование дроблению страны как на индивидуальном, так и на коллективном уровне. Вызывая столько рассуждений о правах, Хартия создаёт, по его мнению, конфронтационный климат в канадской политике, усложняя производство общественных благ. Блатберг утверждает также, что Хартия подтачивает канадскую политику, так как это крайне космополитический документ. Наконец, он утверждает, что люди были бы более заинтересованы в поддержке личных свобод, если бы эти свободы выражались не так абстрактно, как это происходит в правовых терминах.

Библиография

• G.-A Beaudoin, E. Ratushny. The Canadian Charter of Rights and Freedoms. 2nd ed.— Toronto, 1989.
• P. W. Hogg. Constitutional law of Canada. 4th ed. with Supplement to Constitutional Law of Canada.— Scarborough, 2002.
• J. P. Humphrey. Human Rights and the United Nations: A Great Adventure.— New York, 1984.
• J. E. Magnet. Constitutional Law. 8th ed.— 2001.
• Les 25 ans de la charte canadienne des droits et libertés / Barreau du Québec, Service de la formation continue, vol. 268.— 2007.

См. также

• Канадская декларация прав
• Хартия прав и свобод человека (Квебек)

Ссылки

• [laws.justice.gc.ca/fr/charte Текст Канадской хартии прав и свобод] — Министерство юстиции Канады
• [lois.justice.gc.ca/fr/ShowDoc/cs/C-12.3///fr?page=1 Текст Канадской декларации прав (1960)]
• [www.collectionscanada.ca/rights-and-freedoms/ Построить справедливое общество: Взгляд на права и свободы в Канаде] в Библиотеке и архиве Канады
• [www.lexum.umontreal.ca/csc-scc/ Приговоры Верховного суда Канады] — LexUM (Монреальский университет)
• [www.canlii.org/ca/doc/chart/index.html Сборник решений, касающихся Канадской хартии прав и свобод] — Канадский институт юридической информации
• [www.charterofrights.ca/fr/02_00_01 Основные свободы: Канадская хартия прав и свобод]

Отрывок, характеризующий Канадская хартия прав и свобод

Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.