Канзасский университет
Поделись знанием:
К:Учебные заведения, основанные в 1866 году
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Не следует путать с Университетом штата Канзас.
| Канзасский университет | |
 | |
| По-английски |
University of Kansas |
|---|---|
| Девиз |
лат. Videbo visionem hanc magnam quare non comburatur rubus |
| Основан | |
| Тип | |
| Президент | |
| Место расположения |
Лоуренс, Канзас, США
|
| Кампус |
городской (4,45 км²) |
| Бакалавров |
21 066[1] |
| Магистров и докторов |
6 412[1] |
| Преподавателей |
2 460[2] |
| Цвет |
Большой Джей и Малыш Джей |
| Официальный сайт |
[www.ku.edu/ www.ku.edu] |
Канзасский университет (англ. University of Kansas) — государственный исследовательский университет США, крупнейший в штате Канзас. Кампусы университета расположены в Лоуренсе (главный кампус), Уичито, Оверленд-Парке и Канзас-Сити. Университет основан в 1866 году жителями Лоуренса под уставом Канзасского Законодательного собрания. Он претендует на звание флагманского университета штата, сейчас первый — Университет штата Канзас[3][4].
Медицинский центр университета и больница находятся в Канзас-Сити, в Оверленд-Парке — Кампус Эдвардса, в Уичито — Школа Медицины. Помимо этого он располагает исследовательскими центрами в городах Парсонс и Топика.
Канзасский университет — один из крупнейших в США по числу студентов, так в 2009/2010 учебном году в кампусах в Лоуренсе и Оверленд-Парке обучались 26 826 студентов и 3178 в медицинском центре[1], которых обучают в общей сложности 2460 преподавателей[2].
В 2010 году Канзасский университет занял 104-ю позицию в рейтинге «Национальные университеты» издания U.S. News & World Report[5], в Академическом рейтинге университетов мира его позиция находится в пределах 201—300[6].
На территории университета базируются несколько известных музеев, включая Музей естественной истории штата Канзас, Музей антропологии и Музей искусств Спенсера. Здесь работает научная библиотека Спенсера, названная именем выпускника университета, бизнесмена Кеннета Спенсера.
Канзасский университет входит в Ассоциацию американских университетов.
История
20 февраля 1863 года губернатором Канзаса Томасом Карни был подписан законопроект о создании университета штата в Лоуренсе. От города требовалось выполнить несколько условий: собрать $ 15 000 пожертвований в целевой фонд университета и найти для него место вблизи города площадью не менее 160 тыс. м², а если жители и власти Лоуренса не смогут их выполнить, учебное заведение будет создано в Эмпории[en][7].
Местом для университета был выбран невысокий холм, известный как Маунт-Орид, принадлежавший бывшему губернатору Канзаса Чарльзу Робинсону. Он и его жена Сара передали необходимые 160 тыс. м² земли на этом холме в обмен на земли в другом месте. Филантроп Амос Адамс Лоуренс пожертвовал $ 10 000 в фонд университета, а остальные средства были собраны силами местных жителей[7]. 2 ноября 1863 года губернатор Карни заявил, что все необходимые условия для создания учебного заведения выполнены и в следующем году оно официально зарегистрировано[8].
Строительство первого здания колледжа началось в 1865 году. Занятия начались 12 сентября 1866 года, а первый выпуск состоялся в 1873 году[8].
Во время Второй мировой войны Канзасский университет был одним из 131 национальных колледжей и университетов, которые приняли участие в программе V-12 ВМС США, созданной с целью осуществить набор добровольцев для службы в военно-морских силах[9].
Образование
 |
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Студенческая жизнь
|
Этот раздел не завершён. Вы поможете проекту, исправив и дополнив его.
|
Выпускники и преподаватели
В Канзасском университете работали и учились многие известные политики, писатели, спортсмены, актёры, музыканты, среди них:
- Дин Смит — американский баскетбольный тренер.
- Марио Чалмерс — американский профессиональный баскетболист, выступающий за команду Национальной баскетбольной ассоциации «Майами Хит».
- Эл Ортер — выдающийся американский легкоатлет (метание диска), 4-кратный олимпийский чемпион 1956, 1960, 1964, 1968 гг.
- Дрю Гуден — американский профессиональный баскетболист, выступающий за команду Национальной баскетбольной ассоциации «Милуоки Бакс».
- Кёрк Хайнрик — американский профессиональный баскетболист, выступающий за команду Национальной баскетбольной ассоциации «Чикаго Буллз».
- Раф Лафренц — бывший американский профессиональный баскетболист.
- Пол Пирс — американский баскетболист, с 1998 года игрок команды НБА «Бостон Селтикс».
- Уилт Чемберлен — легендарный американский баскетболист, игравший на позиции центрового.
- Джеймс Нейсмит — является автором баскетбола.
- Роналд Эллвин Эванс — астронавт США.
- Джордж Тиллер — американский врач, убитый за практику абортов на поздней стадии беременности.
- Клайд Уильям Томбо — американский астроном, открывший большое число астероидов, а также карликовую планету Плутон в 1930 году.
- Сара Парецки — американская писательница.
- Пол Радд — американский актёр и сценарист кино и телевидения.
- Мэнди Патинкин — американский певец и актёр.
- Роберт Моррис — американский скульптор, концептуальный художник и писатель.
- Дон Джонсон — американский актёр и певец.
- Игорь Букетов — американский дирижёр, сын русского священника.
- Скотт Бакула — американский телевизионный актёр, известный по главной роли в телевизионном сериале «Квантовый скачок».
- Кэтлин Сибелиус — американский политик, в настоящее время выступающий как 21-й министр США по здравоохранению и социальным службам.
- Хуан Мануэль Сантос — президент Колумбии с 7 августа 2010 года.
- Альфред Моссман Лэндон — американский республиканский политический деятель, 26-й губернатор штата Канзас, кандидат в президенты США от Республиканской партии.
- Франсиско Сантос Кальдерон — журналист, 9-й вице-президент Колумбии с 7 августа 2002 года.
- Боб Доул — американский политик-республиканец.
- Смит Вернон — американский экономист. Лауреат Нобелевской премии 2002 г.
- Элли Кёрсти — американская актриса.
- Сэм Браунбэк — американский политик, действующий губернатор штата Канзас и бывший сенатор США.
- Марк Винсент Паркинсон — политический деятель США, губернатор штата Канзас с 28 апреля 2009 года по 10 января 2011 года.
- Рекс Стаут — американский писатель, автор детективных романов, создатель цикла романов о Ниро Вульфе.
- Kathleen Sebelius official portrait.jpg
- Bob Dole, PCCWW photo portrait.JPG
- SaraParetsky.jpg
- Juan Manuel Santos Calderón - World Economic Forum on Latin America 2010.jpg
- Ronald Evans.jpg
Напишите отзыв о статье "Канзасский университет"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www2.ku.edu/~oirp/profiles/FY2010/4-001_to_4-193.pdf University of Kansas Profiles:University Summary, Fall Enrollment FY2010] (англ.) (PDF). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/69VXt4eSx Архивировано из первоисточника 29 июля 2012].
- ↑ 1 2 [www2.ku.edu/~oirp/profiles/FY2010/6-001_to_6-145.pdf University of Kansas Profiles:Faculty and Staff FY2010] (англ.) (PDF). Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/69VXtVkVf Архивировано из первоисточника 29 июля 2012].
- ↑ [chronicle.com/article/20-Years-Later-How-One/18817/ 20 Years Later: How One Flagship Has Changed] (англ.). The Chronicle of Higher Education. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/69VXvbkOe Архивировано из первоисточника 29 июля 2012].
- ↑ [www.jstor.org/pss/2962947 The Journal of Blacks in Higher Education] (англ.). ITHAKA. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/69VXwE2be Архивировано из первоисточника 29 июля 2012].
- ↑ [colleges.usnews.rankingsandreviews.com/best-colleges/ku-1948 University of Kansas] (англ.). U.S.News & World Report. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/69VXwj89l Архивировано из первоисточника 29 июля 2012].
- ↑ [www.arwu.org/ARWU2010.jsp Academic Ranking of World Universities - 2010] (англ.). ShanghaiRanking Consultancy. Проверено 21 апреля 2011. [www.webcitation.org/618puNXUi Архивировано из первоисточника 23 августа 2011].
- ↑ 1 2 C. S. Griffin. [www.kshs.org/p/kansas-historical-quarterly-the-university-of-kansas/13175 Kansas Historical Quarterly - The University of Kansas] (англ.). Kansas Historical Society. Проверено 10 августа 2012. [www.webcitation.org/6A2aSfd0l Архивировано из первоисточника 19 августа 2012].
- ↑ 1 2 [skyways.lib.ks.us/genweb/archives/1912/u/university_of_kansas.html University of Kansas] (англ.). Tom & Carolyn Ward. Проверено 10 августа 2012. [www.webcitation.org/6A2aTRuFn Архивировано из первоисточника 19 августа 2012].
- ↑ [www2.ku.edu/~kunrotc/about.shtml History of the Jayhawk Battalion] (англ.). The University of Kansas. Проверено 10 августа 2012. [www.webcitation.org/6A2aTwVe0 Архивировано из первоисточника 19 августа 2012].
Отрывок, характеризующий Канзасский университет
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
