Канижаи, Дежё
| Дежё Канижаи | |
| Kanizsai Dezső | |
| Род деятельности: |
сурдопедагог, аудиолог |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Дежё Канижаи (венг. Kanizsai Dezső, 1886—1981[1]) — венгерский аудиолог и сурдопедагог. Канижаи работал в Еврейской школе для глухих в Будапеште с 1907 года[1]. В межвоенный период он опубликовал методическую программу собственной разработки. Школа на площади Мехико, где он преподавал, превратилась в клуб глухих евреев города.
После оккупации Венгрии в марте 1944 года Канижаи удалось сохранять детей в безопасности до конца войны. «Почти все выжившие [глухие евреи Венгрии] посещали Еврейскую школу для глухих на площади Мехико»[2]. По окончании войны Канижаи вернулся к научной деятельности и педагогике; он стал автором популярных венгерских учебников по сурдопедагогике[1], кандидатом педагогических наук (1958) и доктором психологических наук (1972).
Деятельность в период Второй мировой войны
Количество евреев в Будапеште до начала Холокоста оценивалось в 200 000[3]. Несмотря на антисемитские настроения в обществе, евреи жили в относительной безопасности и были хорошо интегрированы в политику и экономику страны[4]. После оккупации Еврейская школа Канижаи предоставила убежище и обучила до 45 глухих и 12 слепых детей[5]. Будапештские глухие евреи всех возрастов использовали школу как безопасное место встречи[6].
Мемуарист Израэль Дойч, поступивший в школу в пятилетнем возрасте, описывал Канижаи так: «Высокий мужчина с крупным, развитым телом и несколькими рыжими прядями в белоснежных волосах. Он жил в школе вместе с детьми. Он был евреем, как и большинство наставников и учителей»[7]. Согласно Дойчу, Канижаи был строгим, а иногда и безжалостным к нарушениям дисциплины, и «регулярно [публично] шлёпал непослушных детей»[8]. Другие учителя также били и унижали детей[8]. В конце войны Дойчу настолько надоело, что Канижаи относился к нему «как к рабу» и «ломовой лошади», что сбежал из школы[9].
19 марта 1944 года немецкие войска заняли Венгрию. Прибывший вместе с ними Адольф Эйхман занялся физическим уничтожением венгерских евреев[10]. На следующий день после оккупации Херман Крумай[de] организовал собрание всех еврейских педагогов, включая Канижаи, и сообщил о закрытии всех еврейских школ[10]. Всех детей следовало собрать в бывшем сиротском доме для мальчиков[10]. Согласно планам по «окончательному решению еврейского вопроса», следующим шагом была отправка детей в концентрационные лагеря на окраинах, а затем — в лагеря уничтожения[10].
Канижаи пытался протестовать, но не мог препятствовать закрытию школы[10]. Ему пришлось выбирать между отправкой детей к родителям и оставлением их в Будапеште[11]. Канижаи решил распустить старшие классы, оставив младших школьников вместе[11]. Решение насчёт старших классов было ошибкой, так как евреи разъехались по сельским районам и после рейдов были отправлены в лагеря[11]. Младший класс при этом оставался вместе с Канижаи до конца войны[12]. Педагог вместе со своей женой последовал за детьми в сиротский дом[12]. Канижаи боялся, что слепые дети не найдут общего языка со здоровыми детьми[13]. В конце весны 1944 года здание сиротского дома было разрушено в результате бомбардировки союзников[13]. Один из выживших глухих, Лео Вахленберг, не услышал приказа охранника остановиться, и был застрелен[14]. Некоторые выжившие смогли спастись у родственников, другие оставались с Канижаи до конца войны[13]. В период с марта 1944 до января 1945 года националисты из венгерской партии «Скрещённые стрелы» убили более полумиллиона евреев[3], однако сообщество глухих подростков осталось неохваченным чистками. Незадолго до осады Будапешта Канижаи вместе с детьми отправили в Будапештское гетто, но там их не подвергали никаким репрессиям[11].
Незадолго до окончания войны здание школы для глухих было занято миссией Рауля Валленберга и снова стало убежищем для будапештских евреев[11]. После войны Канижаи вернулся к преподаванию и вернул выживших учеников при помощи Красного Креста и организации «Джойнт»[13]. В 1947 году тем не менее Канижаи возражал против перевоза своих учеников в Палестину[15].
Напишите отзыв о статье "Канижаи, Дежё"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.beszed.hu/kanizsai_dezso «Венгерская биографическая энциклопедия»], 2004.
- ↑ Ryan, p. 194.
- ↑ 1 2 Dunai, p. xi.
- ↑ Dunai, p. xi
- ↑ Ryan, p. 172.
- ↑ Ryan, p. 195.
- ↑ Dunai, pp. 10-11.
- ↑ 1 2 Dunai, p. 39.
- ↑ Dunai, pp. 76-77.
- ↑ 1 2 3 4 5 Ryan, p. 174.
- ↑ 1 2 3 4 5 Dunai, p. xiii.
- ↑ 1 2 Ryan, p. 175.
- ↑ 1 2 3 4 Ryan, p. 178.
- ↑ Ryan, p. 182.
- ↑ Ryan, p. 183.
Литература
- Dunai, Eleanor. [books.google.com/books?id=wZt5i9UymkoC&hl=en&dq=Dezs%C5%91%20Kanizsai&ei=KaNeTPTyIpCbOMrPob0J&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CDAQ6AEwAQ Surviving in silence: a deaf boy in the Holocaust : the Harry I. Dunai story]. — Gallaudet University Press, 2002. — ISBN 1-56368-119-6.
- Ryan, Donna F. [books.google.com/books?id=a2PcMgAcfx0C&hl=en&dq=Dezs%C5%91%20Kanizsai&ei=KaNeTPTyIpCbOMrPob0J&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCoQ6AEwAA Deaf people in Hitler's Europe]. — Gallaudet University Press. — ISBN 1-56368-126-9.
- Szabolcs Szita, Sean Lambert. [books.google.com/books?id=9jwVdfz4C_AC&dq=Dezs%C5%91+Kanizsai&source=gbs_navlinks_s Trading in lives?: operations of the Jewish Relief and Rescue Committee in Budapest, 1944-1945]. — Central European University Press, 2005. — ISBN 963-7326-30-8.
Ссылки
К:Персоналии:Холокост в ВенгрииОтрывок, характеризующий Канижаи, Дежё
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
