Кано, Алонсо
| Ало́нсо Ка́но | |
| исп. Alonso Cano de Almansa | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Стиль: | |
 Работы на Викискладе | |
Ало́нсо Ка́но (исп. Alonso Cano de Almansa; 19 марта 1601, Гранада — 3 октября 1667, Гранада) — испанский художник и скульптор.
Биография
Сын скульптора и архитектора Мигеля Кано Пачеко, его мать Мария Альманса Пачеко преподавала рисунок. В 1614 году переехал в Севилью, где учился живописи у Франсиско Пачеко, наставника Веласкеса, а ваянию — у Хуана Мартинеса Монтаньеса. Дружил с Веласкесом. Первое известное полотно — портрет святого Франсиско де Борха — относится к 1624 году. В 1629 году создал свою самую большую работу — алтарный образ церкви Санта Мария де Лебриха в Севилье. В 1638 году перебрался в Мадрид, был близок к графу-герцогу де Оливаресу.
В 1644 году был обвинён в убийстве жены, заключён в тюрьму, подвергался пыткам, но сумел доказать свою невиновность. Переехал в Валенсию с намерением уйти в монастырь. В 1652 году вернулся в родной город, где, при содействии короля Филиппа IV, стал экономом кафедрального собора. Украсил его главную часовню и был назначен главным живописцем собора, но вскоре умер. Похоронен в крипте кафедрального собора Гранады.
Характеристика творчества
Живопись Алонсо Кано представляет собой синтез маньеризма и барокко, в ней сильно выражено итальянское влияние.
Признание
Именем Алонсо Кано названа улица и станция метро в Мадриде.
Напишите отзыв о статье "Кано, Алонсо"
Литература
- Alonso Cano. Arte e iconografía, Granada: Arzobispado de Granada, 2002
Ссылки
- [cvc.cervantes.es/actcult/cano Страница] в Виртуальном центре Сервантеса
Отрывок, характеризующий Кано, Алонсо
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
