Кан Гао, китаец из Кайенны

Пьер-Луи Делаваль

Кан Гао, китаец из Кайенны. 1821

фр. Kan Gao, Chinois de Cayenne; Un Chinois prenant le frais sur une terrasse en bord de mer

Холст, масло. 220 × 142 см

Музей истории Франции, Версаль, Франция

К:Картины 1821 года

Кан Гао, китаец из Кайенны (фр. Kan Gao, Chinois de Cayenne; Un Chinois prenant le frais sur une terrasse en bord de mer) — картина французского художника Пьера-Луи Делаваля (фр. Pierre-Louis Delaval или De Laval, 1790—1881).

Сюжет картины

Живописец, специализировавшийся на картинах на религиозные и исторические сюжеты, Делаваль был признан современниками также как портретист. Портрет «Кан Гао, китаец из Кайенны» был единодушно отмечен критиками как выдающийся за цветовую гамму и точность изображения костюма и аксессуаров. Присутствует и техническая экзотика: портрет полностью выполнен из натуральных пигментов, привезённых из Китая.

В книге «Explications des gravures au trait de quelques tableaux de P.-L. De Laval, peintre d’Histoire», опубликованной С.-А. де Лавалем в Париже в 1858 году, написано об этой картине:

«Кан Гао был лидером шестьдесяти китайцев, привезённых в Париж в 1821 году капитаном Филибером, которые затем были перевезены в Кайенну для выращивания чая. Всё, что изображено на картине является китайским: персонаж, одежда и аксессуары [в частности комплект весьма причудливах по форме шахматных фигур]; вид побережья, который можно увидеть на заднем плане, соответствует чертежам одного из офицеров экспедиции. Кан Гао представлен ​​на террасе. Он одет в блузу из розового крепдешина, белую шелковую юбку, украшенную рисунками различных цветов ручной росписи; его штаны и чулки из белого хлопка, а его туфли из соломы и ткани; его головной убор сделан из чёрного шелка; в зонтике сочетаются шелка различных цветов».

— Robert Fohr. Pierre-Louis Delaval. Kan Gao, Chinois de Cayenne

.

Техника исполнения картины — масляная живопись по холсту. Размер — 220 на 142 сантиметров. Картина входит в коллекцию Национального музея замков Версаль и Трианон (или Музей истории Франции в Версале).

Историческая канва создания картины и персонаж, изображённый на ней

Чай считался в XVIII—XIX веках в Европе модным и дорогим напитком. Климат части Южной Америки, включающей Французскую Гвиану, воспринимался тогда вполне подходящим для его выращивания там. Увлечённый идеей вырастить чай на собственных плантациях, регент Бразилии и Португалии при психчески больной матери Марии I Жуан VI, проживавший в то время в Бразилии, бежав от Наполеона I в 1807 году, выписал из Макао около 500 китайцев и саженцы чайного куста. Эксперимент по выращиванию чая продолжался несколько лет, но завершился провалом. Профессор истории Федерального университета Флуминенси Су Цзян-Чен считает, что из Макао в Бразилию привезли кусты не чёрного, привычного для короля, а зелёного чая, который не пришёлся по вкусу выходцам из Европы.

Министр иностранных дел Франции Этьен Франсуа Шуазёль отправил в 1763 году 14 000 поселенцев во Французскую Гвиану для развития плантационного хозяйства (в исторической науке эта миссия получила название «Expédition de Kourou» по месту высадки и создания колонии), 10 000 из них вскоре погибли, позже Пьер-Виктор Малуэ (занимал должность commissaire général de la Marine et ordonnateur в Гвиане между 1776 и 1778 годами) хотел применить методы, используемые голландскими земледельцами, но не преуспел в своих попытках развития сельского хозяйства. Все попытки развития сельского хозяйства здесь терпели неудачу. Французское население было незначительно в Гвиане, этим объясняется лёгкость, с которой Кайенна была захвачена португальцами из Бразилии во время наполеоновских войн, они занимали её с 1809 до 1817 год. Серьёзной позже была проблема с рабочей силой для плантаций. Венский конгресс запретил работорговлю, из-за чего теперь не было возможности закупать рабочую силу в Африке, а местные жители в качестве неё не могли использоваться из-за отсутствия навыков земледелия.

Первоначально целью развития сельского хозяйства были традиционные колониальные продукты: сахар, специи, шоколад и кофе, но в конце 10-х — начале 20-х годов XIX века была предпринята губернатором Пьером-Клеманом де Лосса (исполнял должность с 25 января 1819 по 12 марта 1823 года) попытка использования азиатского (китайского) опыта для создания новых плантаций, при этом акцент делался на выращивании чая. На этот раз центром эксперимента должно было стать местечко Ко (фр. Caux или Kaw).

В январе 1820 года французский капитан Пьер-Анри Филибер набрал в Китае специалистов по выращиванию чая (по некоторым данным их насчитывалось до 60 человек), среди них был племянник китайского купца, торговавшего и проживавшего на Филиппинах Kiang-hiao (по прозвищу Khe-yeou, которого его преподавательница французского языка мадам Селье переименовала для простоты произнесения в Kan Gao), ему предназначалась роль управляющего плантациями чая во Французской Гвиане. Перед этим молодой китаец должен был пройти языковые курсы в Париже. Сохранились записи современников, которые утверждают, что Филибер относился к нему, как к своему протеже. Молодой человек принадлежал к одной из богатых китайских семей, которые вели торговлю в Маниле. Несмотря на то, что он прилежно учился в Китае, знал иероглифы, он не говорил на языке мандарин, единственном известном в то время во Франции, хотя владел неким диалектом своей родины, неизвестным в Европе. При этом он знал наизусть книги Конфуция. Это было связано в значительной степени с тем, что уехав из Китая в возрасте пятнадцати лет, Кан Гао провел следующие двенадцать лет в Лусоне на Филиппинах, работая в фирме своего дяди. Сохранился многостраничный доклад преподавательницы французского языка мадам Аделаиды Селье морскому министру, в котором она объясняла невозможность успешного обучения Кан Гао французскому языку.

Селье неожиданно умерла в Блуа 4 августа 1822 года в возрасте 44 лет. Кан Гао, не сумевший освоить французского языка, постоянно теперь жаловался на ощущение крайнего одиночества, которое подавляет его. «Я недоволен», «Я несчастлив здесь», — постоянно говорил и писал он. С момента прибытия во Францию ​​два года назад, он не имел никаких новостей о своих родителях и дяде. Кан Гао чувствовал себя обманутым; он никогда не занимал должность, для которой он принёс много жертв. Он также жаловался на то, что не может отправить деньги своему отцу, как обычно делал. Он просил разрешить ему вернуться в Манилу. 19 октября 1822 года морской министр разрешил отъезд Кан Гао, который был запланирован на следующий месяц на борту судна из Бордо, а также выписал ему своего рода «премию» в 600 франков. Проект, который должен был курировать Кан Гао, оказался прекращён, молодой человек мог теперь вернуться в свою страну, но впоследствии во Франции стало известно, что он умер в море до прибытия на Филиппины. Некоторые китайские книги, привезённые с родины, он оставил в Париже, книги разошлись в разные руки, а затем продавались как экзотические втридорога.

Интересные факты

• За картиной утвердилось название «Кан Гао, китаец из Кайенны», однако оно ошибочно. Кан Гао приехал из Манилы в Париж, умер, возвращаясь обратно в Манилу, но в Кайенну он так и не добрался.
• Существует ещё один портрет данного персонажа в виде гравюры: «Господин Кангао, китайский ученый, представленный королю 8 октября 1821 года» («Mr Kangao, chinois lettré présenté au Roi le 8 octobre 1821»), приписываемой некоему Ланглуа. Это гравюра (27 х 37 сантиметров), которая принадлежит, возможно, Клоду-Луи Ланглуа, по прозвищу Langlois de Sézanne. Эта гравюра выставлялась 26 апреля 2012 на аукционе в Друо.
• В Кайенну в августе 1820 года всё-таки прибыло 27 китайцев. В районе Ко был для них заблаговременно сооружён дом, он стоил 26 000 франков; при этом рассчитывали во время его строительства на приезд 180 или 200 китайцев. Им было разрешено провести четыре или пять дней в городе, чтобы расслабиться после долгого путешествия. Они были предоставлены сами себе, чтобы жить в соответствии с собственными традициями, подчиняясь распоряжениям своего китайского управляющего. Выяснилось, что только два китайца знакомы с сельским хозяйством; другие были поварами, сапожниками, представителями иных специальностей или просто бездельниками; французские власти в Гвиане так охарактеризовали их в донесении в Париж:

«бездомные и тунеядцы, живущие в разврате и пороке».

— De St‐Amant, Pierre‐Charles. Des colonies

Литература

• Densie Bouche et Pierre Plucho. Histoire de la colonisation française. Paris, Fayard, 1991.
• Annie Rey-Goldzeiguer, Jean Meyer. Histoire de la France coloniale T.1: La conquête. Paris, A.Colin col. Agora, 1996.
• Serge Mam-Lam-Fouck. La Guyane française au temps de l’esclavage, de l’or et de la francisation (1802—1946). Petit-Bourg (Guadeloupe), Ibis rouge, 1999.
• Serge Mam-Lam-Fouck. Histoire générale de la Guyane française des débuts de la colonisation à l’aube de l’an 2000 : les grands problèmes guyanais, permanence et évolution Kourou. Ibis-Rouge, 1996.

Шахматы   Франция   Живопись

Отрывок, характеризующий Кан Гао, китаец из Кайенны

– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.