Капитан Алатристе (роман)
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этой статье не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 14 апреля 2012 года. |
| Капитан Алатристе | |
| El capitan Alatriste | |
| Жанр: | |
|---|---|
| Автор: | |
| Язык оригинала: | |
| Дата первой публикации: |
1996 |
«Капитан Алатристе» (исп. El capitan Alatriste) — первый роман Артуро Переса-Реверте, из цикла о капитане Алатристе, вышедший в 1996 году. Следующий роман цикла — «Чистая кровь».
Сюжет
Капитан Алатристе на самом деле такого воинского звания не имеет. Это прозвище, которое он получил во Фландрии, после вылазки для завоевания плацдарма во время войны за независимость Нидерландов. С этой вылазки живыми вернулись всего двое — сам Диего Алатристе и его друг Лопе Бальбоа, отец Иньиго Бальбоа. После войны, оставшись не у дел, капитан вынужден кормиться «с острия шпаги». Он может заменить во время дуэли знатного дона, когда речь идет о чести дона. Или выколачивает просроченные долги или «объясняет» невесть откуда взявшимся наследникам необоснованность их притязаний.
Время действия — март 1622 или 1623 года. Рассказчик, Иньиго Бальбоа, говорит, что запамятовал точную дату, поскольку с тех пор прошло много лет.
Капитан Алатристе и Гвальтерио Малатеста предстают перед двумя людьми в масках, и получают приказание «хорошенько попугать» двух англичан, однако, не доводя до убийства. Затем одна из масок уходит, взамен появляется председатель Святого Трибунала Эмилио Боканегра и уточняет задание: именно убить, быстро и бесшумно, подкараулив в темной подворотне. Деньги путешественников можно оставить себе — видимо, чтобы случившееся напоминало обычный разбой, но все бумаги, которые окажутся у англичан, следует передать ему, председателю Трибунала.
Засада удалась, но дело сразу пошло наперекосяк, по причине чрезмерной щепетильности капитана Алатристе. Он не смог убить человека, который стал взывать о пощаде не к себе, а к своему спутнику. Более того, он помешал это сделать и разгорячённому Гвальтерио. Эта щепетильность привела к неисчислимым бедствиям, которые впоследствии обрушились на голову бедного капитана и его спутника Иньиго от сильных мира сего.
Персонажи
- Диего Алатристе-и-Тенорио, по прозвищу «капитан Алатристе» — высокий, худой человек. Холодные светлые глаза. Короткие каштановые волосы, расчесаны на прямой пробор. Верхнюю губу закрывают густые усы. Над левой бровью небольшой шрам. Тело капитана украшает множество колотых, резаных и огнестрельных ран. Одна из ран, полученная при Флерюсе, больше года назад, ещё не зажила, и время от времени нагнаивается. Капитан носит темно-серый колет, многажды штопанные чулки и валлонские штаны, собранные в коленях и зашнурованные. На голове широкополая шляпа, украшенная некогда красным пером. Подпоясывается широким кожаным поясом, на котором висит его оружие: длинная шпага толедского оружейника, с массивной крестовиной, и длинный тонкий кинжал, именуемый «бискайцем». Ещё один короткий нож, именуемый мясниками «обвалочным», Диего носит в голенище правого сапога. Если капитан идет «на дело», он затыкает за пояс два пистолета с кремневыми замками. Капитан много читает — газеты, стихи и пьесы. Его любимый поэт — Лопе де Вега. Известно, что он стал солдатом с тринадцати лет, бросив школу и записавшись полковым барабанщиком.
- Иньиго Бальбоа — сын Лопе Бальбоа, друга капитана. От его имени ведётся рассказ. На момент повествования ему тринадцать лет, хотя он признается, что рассказывает все это, будучи уже стариком, поэтому многие даты стерлись у него из памяти. Был отправлен в услужение капитану Алатристе матерью, которая оказалась не в силах прокормить сына. Его первое оружие — длинный кинжал-мизерикордия с превосходно закалённым трёхгранным клинком и золотой насечкой на рукояти — был подарен ему капитаном. Иньиго признается, что кинжал прослужил ему больше двадцати лет, пока не застрял в латах некоего француза в битве при Рокруа.
- Гаспар Гусман, де, граф Оливарес — первый министр юного короля Филиппа IV. Поскольку королю недосуг заниматься государственными делами, он оставил всю рутину на первого министра. Граф дороден и высок. Одевается в колет из дорогого темного сукна. Рукава и ворот колета отделаны брабантскими кружевами. На шее массивная золотая цепь. На плечи наброшен бархатный чёрный плащ с вышитым крестом ордена Калатравы. Из под плаща торчит короткая шпага с золоченой рукоятью. В момент первой встречи с капитаном Алатристе на лице чёрная маска. Носит густую чёрную бороду. Родом из Арагона.
- Эмилио Боканегра — председатель Священного Трибунала Инквизиции, или Коллегии Шести Судей, пятидесяти с лишним лет. Изможденное морщинистое лицо с ввалившимися щеками, чисто выбритые щеки. Седые волосы коротко подстрижены, на макушке выбрита тонзура. Глаза горят фанатизмом. Носит черно-белую сутану ордена доминиканцев. Очень белые высохшие руки.
- Альваро Марка, де ла, граф де Гуадальмедина. Полное имя Альваро Луис Гонсага де ла Марка-и-Альварес де Сидония. Гранд Испании, что дает ему право не снимать шляпу перед королём. Тридцать четыре года. Купил у Короны должность главного почт-директора. Друг самого монарха Филиппа IV, с которым вместе посещают актрис и дам легкого поведения. Не женат. Знакомство с капитаном Алатристе свел во время войны.
- Луис Алькесар, де — секретарь Его Величества, Филиппа IV. Ниже среднего роста, круглая голова, серые волосы. На вид лет пятьдесят. Толстая шея, мясистый красный нос. Пальцы измазаны чернилами, грязные ногти. На левом мизинце сверкает массивный золотой перстень с печаткой. Темная одежда. На груди чёрного колета вышит красный крест ордена Калатравы.
- Гвальтерио Малатеста — головорез, наёмный убийца. Итальянец, из Палермо. Ходит во всем чёрном. Выглядит на тридцать с небольшим лет, высок, сухопар. Лицо побито оспой. Белоснежные зубы. Носит небольшие, коротко подстриженные усики. Очень черные глаза. Длинные, до плеч, черные волосы. Говорит негромко, сиплым голосом. Одна из привычек — свистеть сквозь зубы руладу «ти-ру-ра-ра». Его оружие — очень длинная шпага с большой чашкой и массивной крестовиной, несколько кинжалов и метательных ножей.
- Джордж Вильерс, маркиз Бекингем. Путешествует по Испании под именем Томас Смит. Лет тридцати, белокурые длинные волосы, тонкие усики, голубые глаза. Одет в серый дорожный кафтан, расшитый серебром, серые высокие сапоги и серая шляпа с лентой. Белые холеные руки выдают в нём аристократа. Несколько недель спустя, ещё в Мадриде, ему будет пожалован титул герцога.
- Карл Стюарт, старший сын и наследник короля Иакова I — двадцать три года. Одет в коричневый кафтан с кожаными пуговицами. Шляпа украшена тремя белыми маленькими перышками. Бледное лицо, высокий лоб. Небольшие холеные руки. Носит небольшие усики. По Испании путешествует под именем Джон Смит. Называет попутчика, Томаса Смита, прозвищем «Стини».
- Анхелика Алькесар, де — племянница Луиса де Алькесара. На время повествования ей одиннадцать или двенадцать лет. Белокурая девочка с пронзительно синими глазами. Потрясла Иньиго Бальбоа своей красотой. На время повествования исполняет обязанности менины (фрейлины) в королевском дворце. Автор (устами рассказчика) намекает, что одна из менин, изображённых на знаменитой картине Диего Веласкеса, возле инфанты Маргариты, и есть Анхелика.
- Каридад Непруха — содержательница таверны «У Турка». Пышная женщина тридцати пяти лет. Смугла, черноглаза. Родом из Андалусии. Была актрисой, затем работала в борделе на улице Уэртас. Многие завсегдатаи таверны ещё помнят время, когда Каридад расточала свои милости за деньги. Теперь этими милостями пользуется один капитан, причём бесплатно. Капитан Алатристе и Иньиго Бальбоа проживают в двух каморках над таверной. Таверна находится на углу улиц Толедо и Аркебузы. Центральный вход с улицы Толедо, причём у капитана есть отдельный выход на улицу Аркебузы.
- Франсиско Кеведо, де, дон, друг капитана Алатристе — поэт, чьи злейшие эпиграммы и сонеты, на сильных мира сего, мгновенно расходятся по всей Испании. Поэтому у него неоднократно случаются неприятности в виде ссылок или тюремных отсидок. Носит епанчу. Подбородок украшен эспаньолкой. Ноги выгнуты дугой с детства, поэтому у него «утиная», запинающаяся, в перевалку походка. При ходьбе цепляет золочеными шпорами землю. Подслеповат, носит очки, что не мешает ему быть превосходным фехтовальщиком. Волокита и забияка, любитель вина «Сан-Мартин-де-Вальдеиглесиас», которое в изобилии льется в таверне «У Турка»
- Кальсонес — лиценциат прав, профессиональный сутяга, крючкотвор, стряпчий и поверенный в делах. Завсегдатай таверны «У Турка». Стащил из судебного присутствия, где служит, чернильницу, несколько перьев и немного бумаги, чтобы Иньиго мог упражняться в каллиграфии.
- Мартин Салданья, лейтенант королевской полиции, альгвасил. Поверх камзола одевает нагрудник из буйволиной кожи, весь увешан оружием. Во время войны служил вместе с капитаном Алатристе. Человек отменной храбрости и крутого нрава. Отпустил бороду, чтобы скрыть шрам, идущий от нижней губы до правого уха, но раньше носил бакенбарды, как всякий солдат.
- Хуан Вигонь — Завсегдатай таверны «У Турка». Очень высокий мужчина. В молодости служил сержантом в кавалерии, поэтому среди забулдыг таверны считается настоящим стратегом. Потерял правую руку под Ньюпортом. Родом из Экстремадуры. Содержит небольшой игорный дом.
- Перес, преподобный — иезуит, настоятель церкви Святых Петра и Павла. Завсегдатай таверны «У Турка». Отличается добродушием и терпимостью к человеческим слабостям. Поэтому к нему в исповедальню всегда ломятся толпы женщин, со всего Мадрида, поскольку известно, что падре, во искупление грехов, епитимьи налагает совсем не тяжкие.
- Фадрике-Кривой — аптекарь с улицы Пуэрто-Серрада. Завсегдатай таверны «У Турка».
- Диего Сильва, де — некий молодой студент-художник из Севильи. Худ, высок, нечёсан, голоден, пальцы измазаны краской. Ничего умнее не придумал, как, появившись в Мадриде, написать портрет злейшего врага дона Франсиско де Кеведо, поэта Луиса де Гонгоры. За это де Кеведо наложил не него епитимью — полное игнорирование. Впрочем, это не помешало им в дальнейшем подружиться. Впоследствии Диего де Сильва присоединит к своему отцовскому имени материнскую фамилию, под которой станет известен — Веласкес. Напишет портрет как дона Франсиско де Кеведо, так и капитана Алатристе.
- Феликс Лопе Вега, де, Карпио, — представительный шестидесятилетний поэт. Одет в чёрную сутану. Волосы совсем белые, коротко стрижены. На худощавом лице полуседые усы. Завсегдатаи «У Турка» относятся к нему с искренним почтением.
- Бартоло Типун — сокамерник Диего, с которым у капитана произошла стычка в первый день пребывания в долговой тюрьме. Родом из Кордовы.
- Ордоньес — один из убийц, подосланых к Алатристе. Тот говорит, что знал его по Фландрии.
- Табарка — сапожник с улицы Монтера. Главарь клаки «мушкетеров», которые, заявившись на премьеру пьесы, могут либо сделать её популярной, одобрительно хлопая, либо провалить её свистом и топотом. Поэтому все поэты заискивают перед безграмотным Табаркой.
Интересные факты
Фамилия главного героя (Alatriste) в переводе на русский означает «к скорби» (a — к, la — определенный артикль, triste — грусть, скорбь).
В приложении к роману «Испанская ярость» издатель серии[1] о капитане Алатристе упоминает рукопись «Записки прапорщика Бальбоа». Эта рукопись содержит 478 страниц. Она была продана на аукционе «Клеймор» в Лондоне 25 ноября 1951 г. В настоящее время хранится в Национальной библиотеке.
Согласно этой рукописи, Иньиго Бальбоа служил солдатом во Фландрии и Италии. В чине прапорщика участвовал в Битве при Рокруа. Затем служил в королевском почтовом ведомстве (в звании лейтенанта), затем получил чин капитана испанской гвардии. В 1660 году, в возрасте 50 лет вышел в отставку. Незадолго до отставки капитан Бальбоа женился.
В этом же приложении издатель описывает полемику учёных-искусствоведов, развернувшуюся над полотном Веласкеса «Сдача Бреды». Хотя исследователи, аутентифицировав большинство персон на полотне, сошлись на том, что Диего Алатристе изображен сразу за крупом коня, на первом плане людей справа. Однако, в рукописи говорится: «…пространство между головами двух военачальников, отчеркнутое стволом аркебузы, лежащей на плече безусого и безбородого солдата…», хотя на картине в этом месте видна спина пикинера в синем колете.
Издатель ссылается на двухтомную монографию профессора Хосе Камона Аснара «Веласкес»[2], опубликованную ещё в 1964 году. Профессор Аснар является признанным исследователем творчества Веласкеса. Он досконально изучил эту картину и, в том числе, просветил её рентгеновскими лучами. В первом томе монографии, на странице 509, говорится: на том самом месте, где мы видим спину пикинера, на рентгенограмме «…угадывается голова ещё одного персонажа, похожего в профиль на орла…». Этот персонаж по неизвестной причине (вместе с другими тремя) был записан самим Веласкесом позднее — примерно после 1634 года.
Кроме того, издатель серии ссылается на список комедии Педро Кальдерона де ла Барки, написанной в 1626 году. Этот список содержит сорок стихов, не вошедших в канонический текст комедии. В части этих «выброшенных» стихов содержится упоминание подвига Диего де Алатристе. Все офицеры взвода погибли. Погиб командир полка и знаменосец полка. Будучи рядовым, Алатристе возглавил вылазку своего взвода, отбив полковое знамя и тело погибшего командира полка. В более позднем варианте комедии де ла Барки (поставленном на сцене в 1636 году) Диего Алатристе не упоминается.
Таким образом, издатель делает вывод, что примерно в 1634 году Диего Алатристе по неизвестной причине попал в опалу. Веласкесу и де ла Барке пришлось «избавиться» от неугодного героя.
Экранизация
В 2006 году роман был экранизирован режиссёром Агустином Диасом Янесом под названием «Капитан Алатристе». Награды:
- Фильм получил пять номинаций на премию «Гойя», из которых выиграл три (2007 год).
- фильм получил премию Golden India Catalina за лучшую режиссуру (2007 год).
Напишите отзыв о статье "Капитан Алатристе (роман)"
Ссылки
- [www.perezreverte.com/libro/48/el-capitan-alatriste/ Страница романа на официальном сайте писателя] (исп.)
Примечания
| ||||||
Отрывок, характеризующий Капитан Алатристе (роман)
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…
В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.
Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.
Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.
Графиня следила за уборкой вещей, всем была недовольна и ходила за беспрестанно убегавшим от нее Петей, ревнуя его к Наташе, с которой он проводил все время. Соня одна распоряжалась практической стороной дела: укладываньем вещей. Но Соня была особенно грустна и молчалива все это последнее время. Письмо Nicolas, в котором он упоминал о княжне Марье, вызвало в ее присутствии радостные рассуждения графини о том, как во встрече княжны Марьи с Nicolas она видела промысл божий.
