Капитан Немо

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Капитан Немо
Captain Nemo

Первое появление капитана Немо (рисунок из книги)
Создатель:

Жюль Верн

Произведения:

«Двадцать тысяч льё под водой», «Таинственный остров»

Национальность:

индиец

Звание:

Капитан, принц

Род занятий:

Моряк, учёный, изобретатель, путешественник,исследователь

Капитан НемоКапитан Немо

Капита́н Не́мо (лат. Nemo — «Никто») — персонаж романов Жюля Верна. Инженер, изобретатель, конструктор, учёный-океанолог, борец против британского колониализма. Создатель и капитан фантастического подводного корабля «Наутилус». Действует в романах «Двадцать тысяч льё под водой» и «Таинственный остров», вместе с романом «Дети капитана Гранта» составляющих трилогию, объединённую общими героями. «20 тысяч лье под водой» является основным произведением, в котором раскрывается история, характер и цели капитана Немо.





Капитан Немо в книгах

Немо — первоначально был задуман как польский революционер, но позже превратился в бунделкхандского принца Даккара, возглавлявшего в 50-х годах XIX века восстание индийских сипаев против британских захватчиков, поработивших его родную страну. Восстание окончилось поражением сипаев, Индия снова оказалась под владычеством Британии, и за голову наследного принца и предводителя мятежников была назначена огромная цена. По некоторым сведениям, жену и двоих детей Даккара взяли в заложники и убили в плену, сам он был вынужден скрываться. Благодаря блестящему разностороннему образованию, полученному Даккаром в Европе, и многочисленным талантам он смог построить первый в мире действующий подводный корабль вместе с горсткой верных ему людей на отдаленном островке Тихого океана, откуда и начал своё плавание.

С тех пор первый человек, шагнувший в глубины океана, потерял, по собственному выражению, и веру, и Родину, и имя — и стал называться капитаном Никто (Немо). Он утверждал, что навсегда умер для земли и всех людей, объявив таким образом протест всему миру. Принципиально не употребляя ни для каких нужд своей жизни веществ наземного происхождения и стараясь не выходить на сушу, Немо не смог обрести душевный покой в океанских просторах. Влюблённый в море, Немо считал, что только там человек может спастись от несправедливостей общества и жить истинно свободной жизнью.

Море не подвластно деспотам. На его поверхности они ещё могут воевать и убивать друг друга, но на глубине десяти футов их власть кончается… Ах, профессор, живите в глубине морей! Только здесь человек воистину свободен! Только здесь его никто не может угнетать!
Жюль Верн. Двадцать тысяч льё под водой

Немо описывается как волевой человек, жёсткий и порой даже жестокий (на глазах попавших на «Наутилус» профессора Аронакса и его спутников Немо топит английский — в первоначальном замысле русский — военный фрегат), но также ему свойственны и широта души, и небезразличие к судьбам мира: декларируя свою отстраненную позицию, Немо все-таки помогает борцам за свободу на Крите, спасает ныряльщика за жемчугом, рискуя жизнью.

Это был индус — житель угнетённой страны. До последнего вздоха я буду на стороне угнетённых, и всякий угнетённый был, есть и будет мне братом!
Жюль Верн. Двадцать тысяч льё под водой

Немо — человек-тайна. В нём уживается гордость, решительность, железная воля, отстраненность — и милосердие, способность бурно выражать чувства, живой интерес ко всему.

После встречи с профессором Аронаксом капитан Немо продолжает своё плавание по океану. Спустя годы, когда все члены его команды умирают, он остаётся один и вынужден найти себе пристанище в подземном озере вулканического острова к востоку от Австралии, где некоторое время помогает внезапно оказавшимся на острове путешественникам («Таинственный остров»). Им он раскрывает тайну своей жизни и вскоре умирает. Подводя итоги своей жизни, капитан Немо говорит:

Всю свою жизнь я делал добро, когда мог, и зло, когда это было необходимо. Прощать обиды врагам — не значит быть справедливым.
Жюль Верн. Таинственный остров.

Несмотря на сюжетную завершенность романов Жюля Верна, сложная личность и судьба капитана Немо не могут быть описаны до конца, поэтому его образ часто используется многими до сих пор.

Капитан Немо является талантливым инженером, конструктором, исследователем океана, но также он разбирается в искусстве. На его «Наутилусе» собраны настоящие шедевры литературы, поэзии, подлинные картины и скульптуры великих мастеров. Немо читает на многих языках мира, в совершенстве знает, по меньшей мере, французский, английский, немецкий и латынь. Является ценителем музыки, имеет на борту «Наутилуса» фисгармонию и партитуры великих композиторов, исполняет их и музицирует сам.

Хронология романов и возраст капитана

Образ Капитана Немо, точнее его загадочно быстрое старение, наглядно подчёркивает хронологическую путаницу в трилогии Жюля Верна. Так, действие романа «Двадцать тысяч льё под водой» заканчивается в 1868 году, когда Капитан — мужчина в расцвете сил и здоровья, никак не старше 50 лет, а по меркам того времени — и того меньше. Но в романе «Таинственный остров» уже в канун 1869 года Немо предстаёт древним умирающим стариком, ему уже почти 70 лет.

В главах 15 −17 третьей части романа «Таинственный остров» Жюль Верн косвенно даёт точную дату смерти капитана — 16 октября 1868 года, а в главе 16-й излагает историю принца Даккара, указывая, что тот вернулся в Индию в 1849 году в возрасте 30 лет. Отсюда вытекает дата рождения капитана — около 1819 года, и, следовательно на момент смерти в 1868 году капитану Немо должно было быть около 49 лет. Но согласно изложенным в этой же главе фактам капитан намного старше этого возраста и должен быть по крайней мере «ровесником века», или даже родившимся на исходе XVIII века. Пожалуй, единственной попыткой самого Верна ослабить противоречия была фраза, вложенная им в уста профессора Аронакса в момент его первой встречи с капитаном:

Сколько было лет этому человеку? Ему можно было дать и тридцать пять и пятьдесят!
Жюль Верн. «Двадцать тысяч льё под водой». гл.8.

Сопоставление хронологии романов «Двадцать тысяч льё под водой» и «Таинственный остров» также приводит к противоречиям. Если в той же главе 16-й романа «Таинственный остров» утверждается, что принц Даккар принимал активное участие в восстании сипаев, начавшемся в 1857 году, то в главе первой части первой романа «Двадцать тысяч льё под водой» 1857 год называется как вероятная первая встреча корабля «Кастиллан» с «Наутилусом». При этом в главе 11-й утверждается, что «Наутилус» был построен не ранее 1865 года. Первая твёрдо подтверждённая Жюлем Верном встреча «Наутилуса» с пароходом «Моравия» датирована 5 марта 1867 года, в романе «Таинственный остров» чётко определены хронологические рамки нахождения Пьера Аронакса и его спутников на борту подводного судна — с 6 ноября 1866 года по 22 июня 1867 года. Однако и они не совпадают с датами путешествия Аронакса в романе «Двадцать тысяч льё под водой», где указывается период между 6 ноября 1867 года и 17 — 22 июня 1868 года. В любом случае капитан Немо в этот период не мог помогать жителям острова, так как находился далеко от этих мест. Более того, он не мог спасти Сайруса Смита 24 марта 1865 года, так как только что построенный «Наутилус» ещё не стал узником островной пещеры, а только начинал свой путь по морям и океанам.

Неясно, каким образом повествование Аронакса стало известно островитянам, ведь бежавший от капитана Немо профессор должен был за срок от четырёх до 16 месяцев не только вернуться в Париж, но и написать и опубликовать книгу, которая затем должна была поступить в продажу и распространиться по миру. И единственным средством доставки книги Сайрусу Смиту и его товарищам был захваченный пиратами корабль, приблизившийся к острову 17 октября 1867 года, когда по одной версии Аронакс ещё не попал на «Наутилус», а по второй находился на свободе чуть больше трёх месяцев. Тем не менее в ночь с 15 на 16 октября 1868 года попав в островную пещеру Сайрус Смит и Гедеон Спиллет независимо друг от друга тут же узнают «Наутилус» и Смит шепчет имя капитана, которое, «очевидно, было знакомо журналисту, ибо произвело на него глубокое впечатление».

За этот же срок — три месяца и 24 дня при достоверности даты 22 июня 1868 года, указанной в романе «Двадцать тысяч льё под водой», капитан Немо должен был потерять весь свой экипаж и состариться на острове Линкольна. При этом сам капитан Немо утверждает в своей предсмертной беседе, что уже тридцать лет (то есть с 1838 года) живёт в морских глубинах и не имеет связи с внешним миром, а на острове находится уже шесть лет (то есть с 1862 года). В той же беседе, противореча самому себе, капитан убеждает островитян, что профессор Аронакс попал к нему на корабль 16 лет назад, то есть в 1852 году (а не в 1866 году, как Немо сам им затем сообщил), за пять лет до восстания сипаев, которое побудило его порвать с миром людей. Было бы разумно, если бы этот срок отсылал бы читателя к 1882 году, как к году смерти капитана, что снимало бы некоторые временны́е парадоксы капитана Немо, но в этом случае Сайрус Смит и его спутники провели бы на острове Линкольна 17 лет и превратились бы в людей преклонного возраста, а подростку Герберту было бы уже около тридцати лет.

Образ Немо в фильмах

Трактовка образа капитана Немо в кино варьируется очень широко.

В части кинолент образ Капитана практически аналогичен литературному — это сильный, волевой, жестокий к своим врагам, но не лишённый сострадания к людям человек, настоящий, увлечённый своим делом учёный, исследователь морских глубин. Его нельзя однозначно определить как безусловно положительного или отрицательного героя.

В советском фильме «Капитан Немо» Немо показан с явной симпатией и сочувствием, его личная судьба и борьба с английскими колонизаторами, прекрасно вписывающаяся в советскую трактовку национально-освободительной борьбы и оценку её героев, оправдывают в глазах зрителей и суровый характер капитана, и то зло, которое он вынужден приносить людям. В соответствии с этой трактовкой фильм дополнен эпизодами «внекорабельной» жизни капитана, передачей жене Аронакса (вообще отсутствующей в романе) сообщений о том, что профессор жив, существенно подправлена и концовка истории: капитан в курсе планов побега и до конца отслеживает действия Аронакса, Ленда и Конселя, но сознательно допускает их бегство, то есть фактически добровольно отпускает пленников на свободу. Более того, через брошенный на берегу металлический ящик он передаёт бежавшим письмо и их вещи. В фильме явно не показано, что капитан помог беглецам спастись, когда их лодку разломило в водовороте, но такой вывод напрашивается из обстоятельств спасения.

Однако в части фильмов Немо показан как преступник, эгоист, стремящийся к власти, или даже как сумасшедший.

Экранизации

В произведениях других авторов

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
  • Существует серия романов «Дети капитана Немо» В. Хольбайна, рассказывающая о сыне капитана Немо, Майке.
  • Татьяна Гнедина — Острова на кристаллах воображения — 1964, повесть рассказывает об удивительной встрече семиклассника Сёмы с людьми, нашедшими, с помощью капитана Немо, спасение на островах подземного моря.
  • Arturo Caroti — L’eredità del Capitano Nemo — 1904. Герои романа итальянского прозаика и журналиста Артуро Каротти, спасаясь от смертельной опасности в южноафриканских рудниках, попадают в удивительную страну, населенную доисторическими животными и растениями, где обнаруживают члена экипажа легендарного капитана Немо.

В музыке

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
  • Песня «Капитан Немо» композитора Я. Дубравина, слова Суслова В.
  • «Капитан Немо» — песня петербургской группы Химера[1].
  • «Капитан Немо» — песня американской певицы Сары Брайтман (Sarah Brightman).
  • «Капитан Нэмо» — песня русского ВИА «Бомбейские Шпингалеты», написанная на стихи Николая Столицына.
  • «Капитан Немо» — песня группы Ace of Base.
  • «Капитан Немо» — песня группы Dschinghis Khan (альбом «Helden, Schurken Und Der Dudelmoser»).
  • Упоминается в песне группы «Зимовье Зверей» «Миф одиночества».
  • Упоминается в совместном треке Луперкаль, Оксимирон "Ultimatule".
  • Упоминается в сторилайне поэта Егора Сергеева "Дочь подполковника".[2]

Космические объекты

В честь Немо 8 апреля 1982 года назван астероид (1640) Немо, открытый 31 августа 1951 года Сильвеном Ареном в обсерватории Уккел[3], а в 2015 году — кратер Немо на Хароне..

Напишите отзыв о статье "Капитан Немо"

Примечания

  1. [www.deputatbaltiki.narod.ru/texts/kn.htm Химера — Капитан Немо]
  2. [vk.com/sergeev_efir?w=wall-29858863_2562 Wall]. vk.com. Проверено 26 марта 2016.
  3. Schmadel, Lutz D. [books.google.com/books?id=VoJ5nUyIzCsC&pg=PA130 Dictionary of Minor Planet Names]. — Fifth Revised and Enlarged Edition. — B., Heidelberg, N. Y.: Springer, 2003. — P. 130. — ISBN 3-540-00238-3.

Ссылки

  • Сергей Макеев. [www.sovsekretno.ru/articles/id/2321 В поисках капитана Немо// Совершенно секретно.]
  • [www.e1.ru/news/spool/news_id-209665-section_id-1.html Как Жюль Верн создал образ капитана Немо// Новости Екатеринбурга. 25 марта 2005.]

Отрывок, характеризующий Капитан Немо

Капитан, слегка прихрамывая и насвистывая что то, вошел в комнату.
Забавлявшая прежде Пьера болтовня француза теперь показалась ему противна. И насвистываемая песенка, и походка, и жест покручиванья усов – все казалось теперь оскорбительным Пьеру.
«Я сейчас уйду, я ни слова больше не скажу с ним», – думал Пьер. Он думал это, а между тем сидел все на том же месте. Какое то странное чувство слабости приковало его к своему месту: он хотел и не мог встать и уйти.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он улыбался сам с собой какой то забавной выдумке.
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]
Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)