Капитуляция Эстляндии и Лифляндии

Капитуляция шведских провинций Эстляндии и Лифляндии произошла после их завоевания Россией в ходе Северной войны. Лифляндское дворянство и город Рига капитулировали 4 (15) июля 1710 года, Пярну — в августе того же года, эстляндское дворянство и город Ревель — 29 сентября (10 октября). Россия сохранила на захваченных землях местное самоуправление и традиционные привилегии дворян и бюргеров, не были ущемлены в правах и приверженцы лютеранской религии.

Швеция признала эту капитуляцию в Ништадтском мирном договоре (1721). Потеря прибалтийских провинций означала конец шведского доминирования на Балтике и начало могущества России. Прибалтийские провинции сохранили свой особый статус в составе России до начала XIX века.

Предпосылки

Будущий захват и раздел шведских территорий Август Сильный и Пётр I при подготовке к войне обговорили в Преображенском договоре (1699). Во время войны Карл XII сумел разгромить русскую армию под Нарвой, затем преследовал Августа Сильного в Саксонии. После ухода большинства шведской армии русские войска смогли перегруппироваться и захватить большую часть прибалтийских провинций; в 1710 году пали опорные крепости Рига, Ревель и Пернов. К этому времени основная часть шведских войск была разбита в Полтавской битве (1709), прибалтийские провинции были разорены изнурительной войной и эпидемией чумы, а у стен Риги уже стоял сам Пётр I.

Условия

Россия в значительной степени сохранила права и привилегии местного населения, особенно свободу протестантского вероисповедания, таким образом гарантируя этим землям экономическую, административную, социальную и культурную автономию. Права и привилегии датировались со времён Тевтонского ордена, а в Эстляндии — Датского права. Снижение этих привилегий в Швеции было обусловлено высылкой лифляндской знати, и их представитель Иоганн Рейткольд Паткуль успешно добивался предлога для войны против Швеции, что гарантировало лояльность местной элиты, которая в большинстве свирепо сопротивлялась завоеванию русского царя. Условия капитуляции распространялись исключительно на прибалтийских немцев-бюргеров и знать, права эстонского и латышского населения не оговаривались.

Было подтверждено местное законодательство и управление, в результате чего многие шведские законы и указы продолжали действовать и под властью России. Например, в 1777 году в Ревеле был опубликован неполный список по-прежнему действующих 122 шведских указов, а шведское церковное предписание было заменено лишь в 1832 году.

Капитуляция Эстляндии и Лифляндии нарушала претензии Августа Сильного, гарантированные ему Преображенским договором и пересмотренные Торуньским договором. Когда союзники этими договорами разделили шведские территории, Августу полагалась Лифляндия. Игнорируя требования Герхарда Иоганна фон Лёвенвольде о необходимости соблюдения договорных обязательств, Борис Шереметьев провёл присягу лифляндцев Петру I. Лёвеневольде, ранее служивший Августу Сильному, был назначен российским пленипотенциарием (главноуполномоченным) в Лифляндии и Эстляндии и занимал эту должность до 1713 года.

Последствия

Швеция не признавала капитуляции Эстляндии и Лифляндии до окончания войны в 1721 году Ништадтским миром. Её разведка работала на оккупированных территориях и допрашивала беглецов из этих провинций в Швецию. В 1711 и 1712 годах шведские военные моряки делали несколько высадок на побережье Эстляндии, сжигали деревни и поместья. В это же время были запланированы другие экспедиции, включая нападение на остров Эзель в 1711, предшествующее подходу всех шведских войск, дислоцированных в Финляндии, но эти планы не были реализованы. Последний план возвращения балтийских провинций, также не реализованный, был разработан в 1720 году. Русская администрация под командованием Бориса Шереметьева запретила местному населению поддерживать связь со Швецией.

30 августа 1721 года Ништадтский мирный договор подтвердил приобретение прибалтийских провинций Россией в пунктах IX, X, XI и XII. Швеция «навсегда» отказалась от них и исключила их упоминание из королевского титула. Пётр, наоборот, сменил титул с царя на император, с поправками «князь Лифляндский, Эстляндский и Карельский». Однако в течение века шведы не раз делали попытки повторно захватить эти земли, имевшие для них важное значение, но ни одна попытка не увенчалась успехом. Балтийская экспансия России завершилась в 1795 году присоединением Курляндии во время третьего раздела Речи Посполитой.

Приобретение Эстонии в 1561 году, стало первым шагом европейского величия Швеции, а потеря балтийских провинций в 1710 (1721) означала возвращение Швеции во второй разряд державной мощи.

—

Ко всему прочему, приобретение Россией Прибалтики означало появление в России нового класса знати — прибалтийских (остзейских) немцев, которые в течение всего столетия занимали важные государственные должности в Российской империи. После петровского завоевания землям гарантировался немецкий язык в качестве официального, Екатерина II сделала русский вторым государственным. Прибалтийские провинции сохраняли особый статус до начала осуществления политики русификации в 1840-е годы.

Литература

• Bushkovitch Paul. Peter the Great. The struggle for power, 1671–1725. — Cambridge University Press, 2001.
• Dauchert Helge. "Anwalt der Balten" oder Anwalt in eigener Sache?. — Berliner Wissenschaftsverlag, 2006.
• Frost Robert. The Northern Wars. War, State and Society in Northeastern Europe 1558–1721. — Longman, 2000.

• Hatlie Mark R. Crisis and Mass Conversion. Russian Orthodox Missions in Livonia, 1841–1917. — Frank & Timme Verlag für wissenschaftliche Literatur, 2005.
• Kappeler Andreas. Rußland als Vielvölkerreich. Entstehung, Geschichte, Zerfall. — C.H.Beck, 2008.
• Koch Kristine. Deutsch als Fremdsprache im Russland des 18. Jahrhunderts. — Walter de Gruyter, 2002.
• Loit Aleksander. Ostseeprovinzen, Baltische Staaten und das Nationale. Festschrift für Gert von Pistohlkors zum 70. Geburtstag. — LIT, 2005.
• Luts Marju. Modernisierung und deren Hemmnisse in den Ostseeprovinzen Est-, Liv- und Kurland im 19. Jahrhundert. Verfassungsrechtlicher Rahmen der Rechtsordnung. Die Kapitulationen von 1710 und 1795. — Klostermann, 2006.

Отрывок, характеризующий Капитуляция Эстляндии и Лифляндии

«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.