Капитуляция Японии

Капитуляция Японии 2 сентября 1945 года — событие, завершившее боевые действия во Второй мировой войне. К концу июля 1945 года Императорский японский флот потерял свою боеготовность, возникла угроза вторжения союзников на территорию Японии. В то время как публичными заявлениями объявлялось намерение воевать до конца, члены Высшего военного совета Японии («Большой шестёрки») тайно предлагали нейтральному Советскому Союзу временный мирный договор на выгодных для себя условиях. Между тем Советский Союз готовился к нападению на Японию для выполнения условий Тегеранской и Ялтинской конференций.

25 июля 1945 года президент США Трумэн, Премьер министр Великобритании Уинстон Черчиль и Президент Китайского Национального правительства Чан Кайши в Потсдамской Декларации выставили условия безоговорочной сдачи для Имперской Японии. В ультиматуме заявлялось, что если Япония не сдастся, то она предстанет перед угрозой полного уничтожения, дословно "prompt and utter destruction".

6 августа 1945 года американские ВВС сбросили ядерную бомбу на Хиросиму (город, где было сосредоточено большое количество штабов и складов японской армии, а также военных училищ). Поздно вечером 8 августа, согласно Ялтинским соглашениям, Советский Союз объявил войну Японии и вскоре после полуночи 9 августа напал на Маньчжоу-Го. В этот же вечер американские ВВС сбросили атомную бомбу на Нагасаки (город, где находился крупный военно-морской порт, ряд верфей для ремонта военных судов, большое количество войсковых частей). Общий шок от этих событий, как следствие, заставил императора Хирохито вмешаться и обязать Большую Шестёрку согласовать сроки прекращения войны, принятые Союзниками ( Великобритания, США и Китай) в Потсдамской декларации. После нескольких дней закулисных переговоров и безуспешных попыток отбить захваченные советскими десантниками арсеналы бактериологического оружия Отряда 731 в Манчжурии, коллапса Квантунской армии и неудачной попытки государственного переворота Хирохито 15 августа по радио обратился к нации и объявил о капитуляции Японии.

28 августа началась оккупация Японии союзниками. Церемония подписания акта о капитуляции состоялась 2 сентября на борту линкора ВМС США «Миссури», где официальные представители правительства Японии подписали Акт о капитуляции Японии, завершая Вторую мировую войну. Военнослужащие союзников отпраздновали победу над Японией, хотя некоторые подразделения отдалённых и разбросанных в Азии и на островах Тихого океана японских войск в течение длительного времени отказывались сложить оружие. После того как Япония капитулировала, между историками не прекращались дискуссии относительно целесообразности ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки.

Боевые действия между государствами запада и Японией официально завершились подписанием Сан-Францисского мирного договора 8 сентября 1951 года. С Советским Союзом, отказавшимся по определённым причинам подписывать его, мирный договор подписан не был.

Предыстория

Угроза поражения

До 1945 года на протяжении Марианской и Филиппинской кампаний японцы испытывали сокрушительные поражения в юго-восточной части Тихого океана. В июле 1944 года вслед за потерей Сайпана генерал Хидэки Тодзио был отправлен в отставку с поста премьер-министра. Его преемник, Куниаки Коисо, заявил, что Филиппины станут ареной решающей битвы. После потери Японией Филиппин Коисо был заменён адмиралом Кантаро Судзуки. В первой половине 1945 года, в результате битвы за Иводзиму и битвы за Окинаву, союзники оккупировали близлежащие острова. Остров Окинава стал плацдармом операции «Даунфол», что стало началом американского вторжения на Японский архипелаг. Вслед за поражением Германии в противоположность миллионной Квантунской армии Советский Союз начал тайно передислоцировать свои войска на Дальний Восток. С 1941 года в регионе уже было размещено более сорока советских дивизий.

Подводные лодки союзников и минирование японских прибрежных вод уничтожили японский торговый флот почти полностью. Обладая небольшим количеством природных ресурсов, Япония зависела от прямых поставок сырья, особенно нефти, импортируемой из Маньчжурии и других мест Восточной Азии, оккупированных территорий и Голландской Ост-Индии. Уничтожение японского торгового флота вместе со стратегическими бомбардировками японских промышленных объектов разрушили японскую военную машину. Производство угля, железа, стали, резины и других жизненно необходимых материалов составляло лишь незначительную долю довоенных объемов.

Восстановленный линкор Харуна был потоплен на швартовке в Курэ во время серии бомбардировок города 24 июля.

В результате понесённых потерь Императорский японский флот перестал функционировать как эффективная военная сила. После серии авиационных атак на город Курэ и корабельную верфь уцелело шесть авианосцев, четыре крейсера, один линкор, но ни один из них не мог быть заправлен полностью. Кроме того, 19 эсминцев и 38 подводных лодок всё еще были на ходу, но не могли функционировать из-за нехватки топлива.

Подготовка к обороне

Столкнувшись с перспективой вторжения на территорию Японского архипелага с Кюсю, а также перспективой советского вторжения в Маньчжурию, последнего поставщика природного сырья, Военная газета имперского командования сделала вывод:

«Мы не можем управлять войной без всякой надежды на успех. Единственный оставшийся путь для ста миллионов японцев — пожертвовать своими жизнями в борьбе с врагом и сделать всё, чтобы подорвать его боевой дух».

Финальной попыткой остановить наступление союзников стала операция крупномасштабной обороны Кюсю под кодовым названием «Операция Кецуго». Она должна стать отходом от стратегии глубинной обороны, которая применялась в битвах за Палау, Иводзиму и Окинаву. Основная оборона была сосредоточена на плацдарме дислокации десанта; более 3000 камикадзе должны атаковать десантные транспортные корабли, прежде чем они проведут высадку пехотинцев на берег.

Если отбиться от союзников не удалось бы, планировалось отправить к побережью ещё 3500 камикадзе, 5000 синьё (лодок-самоубийц) и остальные эсминцы и подлодки. В том случае, если союзники успешно преодолеют сопротивление и проведут высадку десанта на Кюсю, для защиты остальных островов осталось бы только 3000 самолётов, и, несмотря на это, Кюсю защищался бы до последнего. Была построена система пещер в районе Нагано. В случае вторжения эти пещеры должны были служить штабом для управления военными действиями и убежищем для императора и его семьи.

Перемещение правительства на Кюсю и концентрация инженерных усилий по оборудованию его к обороне исходили из того факта, что для Токио представляла гораздо большую опасность угроза последовательного цепного вторжения советских войск через узкие проливы на Сахалин, Курилы и Хоккайдо, чем высадка американцев на собственно Японских островах после их перехода морем от Окинавы, Гуама и Филиппин.

Высший военный совет

Главным политическим руководством Японии был Высший военный совет (создан в 1944 году премьер-министром Куниаки Коисо), так называемая «Большая шестёрка» — Премьер-министр Японии, министр иностранных дел, военный министр, министр флота, глава генштаба армии, председатель генштаба флота. На время формирования правительства Судзуки в апреле 1945 года совет образовывали:

• Премьер-министр: Адмирал Кантаро Судзуки
• Министр иностранных дел: Сигэнори Того
• Министр армии: генерал Корэтика Анами
• Министр флота: адмирал Мицумаса Ёнай
• Глава генштаба армии: генерал Ёсидзиро Умэдзу
• Глава генштаба флота: адмирал Косиро Оикава

По закону армия и флот Японии имели право назначать министров или отказывать им в назначении. Таким образом, они могли предотвращать образование нежелательных правительств или вызывать коллапс существующих.

Лорд-хранитель императорской тайной печати Коити Кидо и император Хирохито могли присутствовать на некоторых заседаниях по желанию последнего.

Внутренние противоречия японского руководства

Большинство милитаризованного правительства Судзуки выступало за продолжение войны. Для японцев капитуляция была немыслимой вещью, ведь до этого Япония не проиграла ни одной войны и не подвергалась оккупации своей территории. Только Мицумаса Ёнай, министр флота, выступал за скорейшее окончание войны. Историк Ричард Б. Франк пишет:

«В отдалённой перспективе Судзуки, возможно, предполагал мир, но он не намерен был подписывать его в сжатые сроки или соглашаться на условия союзников. В своих собственных высказываниях на правительственных совещаниях он не употреблял намёков относительно скорейшего прекращения войны … Его избранники на правительственных должностях, кроме одного, вовсе не были сторонниками мира»

После окончания войны Судзуки, остальные чиновники и их защитники утверждали, что они вели тайные наработки по миру, но эти заявления не получили подтверждения. Чтобы аргументировать несоответствие между публичными действиями и закулисной игрой, адвокаты ссылались на японскую концепцию харагэй — «искусства скрытой техники». Однако многие историки с этим не согласны. Роберт Бато писал:

«Через некую двусмысленность именно применение концепции харагэй было поставлено под сомнение, ведь сознательное упование на „искусство блефа“ в вопросах политики и дипломатии представляло собой целенаправленный обман для ведения двойной игры. Хотя это утверждение противоречит образу адмирала Судзуки, фактом остаётся то, что с момента назначения на должность премьера и до момента отставки никто не мог быть полностью уверенным в следующем его шаге».

Японское руководство не исключало возможности переговоров для улаживания войны. Согласно довоенным замыслам предусматривалось быстрое наступление, консолидация, как следствие — война с США и конечное мирное соглашение, по которому удалось бы оставить за собой хотя бы некоторые из завоеванных территорий. На период 1945 года японские лидеры сходились на том, что война идёт неудачно, но не могли достичь согласия относительно возможности переговоров для её окончания. Существовало два лагеря: так называемый «мирный» лагерь предлагал дипломатическим путем склонить руководителя Советского Союза Иосифа Сталина к переговорам и при его посредничестве урегулировать конфликт между Японией и Союзниками. Сторонники жёсткой линии предлагали провести решающую битву, а также ответить действиями подводных лодок с бактериологическим оружием по американским городам в ответ на обычные массированные (в Токио от обычной бомбежки погибло 100 тыс. чел.) и ядерные американские бомбардировочные рейды, и таким образом подвергнуть союзников огромным потерям, которые побудили бы их к выходу из войны, или ведению переговоров на более приемлемых условиях. Оба подхода основывались на опыте Японии времён Русско-японской войны сорокалетней давности, сложившемся по ряду расходных, но безрезультатных сражений и морской битве в Цусимском проливе, ставшей решающей, и факте наличия у Японии бактериологического оружия успешно примененного в Китае. С его потерей, Японии стало нечего противопоставить уничтожению американцами своего мирного населения с воздуха. Кроме того, собственно Япония оборонялась ополчением, ее самая боеспособная Квантунская армия была наголову разбита в Манчжурии, оборонительные рубежи на Сахалине и Курилах были взломаны Советской Армией значительно быстрей, чем предполагалось, и Япония, встав перед перспективой быстрого цепного захвата свой метрополии с севера на юг СССР, предпочла за благо по факту сепаратно сдаться американцам, которые в нарушение планов о совместной с СССР, Китаем и Великобританией оккупации Японии, стали брать её под свой контроль с 28 августа 1945г.

См. также

• Акт о капитуляции Японии
• Сан-Францисский мирный договор
• Тихоокеанский театр военных действий Второй мировой войны

Ссылки

• [www.archives.gov/exhibits/featured_documents/japanese_surrender_document/ Japanese Instruments of Surrender]
• [www.fold3.com/image/#1|4346691 Original document: surrender of Japan]
• [youtube.com/watch?v=vcnH_kF1zXc United Newsreel of surrender] на YouTube
• [www.geocities.jp/torikai007/war/seidan.html Hirohito's Determination of surrender 終戦 Shūsen]  (яп.)
• [web.archive.org/web/20120527160043/www.fco.gov.uk/resources/en/pdf/pdf10/fco_churchillstalin1945k Minutes of private talk] between British Prime Minister Winston Churchill and Marshal Joseph Stalin at the Potsdam Conference on July 17, 1945
• [www.japanfocus.org/-Tsuyoshi-Hasegawa/2501 Article concerning Japan's surrender]

Отрывок, характеризующий Капитуляция Японии

– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.