Капица, Андрей Петрович

Андрей Петрович Капица
Научная сфера:	география
Учёная степень:	доктор географических наук (1968)
Учёное звание:	член-корреспондент РАН (1970)
Альма-матер:	географический факультет МГУ
Известен как:	Первооткрыватель подлёдного озера Восток в Антарктиде
Награды и премии:

Андре́й Петро́вич Капи́ца (9 июля 1931, Кембридж — 2 августа 2011, Москва) — советский и российский географ и геоморфолог, заслуженный профессор Московского университета, заведующий кафедрой рационального природопользования географического факультета, член-корреспондент АН СССР (позднее — РАН) с 1970 года.

Биография

Сын П. Л. Капицы, внук А. Н. Крылова и внучатый племянник известного французского биохимика В. А. Анри (Крылова) (по линии матери, Анны Алексеевны), правнук известного географа И. И. Стебницкого, младший брат С. П. Капицы. В родстве и с другими знаменитыми русскими академическими фамилиями — такими, как Ляпуновы, Боголюбовы, Филатовы, Сараджевы.

В 1953 году окончил географический факультет МГУ, после чего работал в лаборатории экспериментальной геоморфологии того же факультета. В 1958 году защитил кандидатскую диссертацию «Морфология ледникового покрова Восточной Антарктиды», а в 1968 — и докторскую на тему «Подлёдный рельеф Антарктиды».

Участник четырёх антарктических экспедиций. Руководитель геофизической экспедиции АН в Восточную Африку в 1967—1969 годах. Труды по динамике и морфологии ледникового покрова Восточной Антарктиды. В 1971 году Капица стал лауреатом Государственной премии СССР за участие в создании «Атласа Антарктики».

Совершил одно из последних географических открытий XX века. После обработки результатов Первой советской антарктической экспедиции 1955—1957 годов выдвинул гипотезу о существовании огромного подлёдного озера под станцией «Восток». Позже, в 1996 году, гипотеза подтвердилась.

В 1966—1970 годах возглавлял географический факультет МГУ. В 1970 году избран членом-корреспондентом АН СССР. В 1972 году выступил инициатором создания во Владивостоке Тихоокеанского института географии ДВНЦ АН СССР, став его первым директором. В 1977 году возвращается в Москву из-за болезни. С 1978 года заведовал кафедрой общей физической географии и палеогеографии того же факультета (после реорганизации в 1987 году — кафедрой рационального природопользования). Одновременно с 1978 по 1990 годы являлся заместителем Главного учёного секретаря АН СССР и председателем Научного совета по выставкам АН СССР.

Считал, что вклад человечества в глобальное потепление и появление озоновых дыр является несущественным.

Лауреат нескольких премий, в том числе Государственной премии СССР (1971) и премии им. Д. Н. Анучина (1972). Заслуженный деятель науки Российской Федерации (2002).

Скончался в Москве 2 августа 2011 года на 81-м году жизни.

Похоронен на Аксиньинском кладбище в Подмосковье.

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-2120.ln-ru Профиль Андрея Петровича Капицы] на официальном сайте РАН
• [www.ria.ru/spravka/20110803/411305582.html Андрей Петрович Капица. Биографическая справка] // РИА Новости
• [istina.msu.ru/workers/440340/ А. П. Капица - научные работы в системе Истина МГУ]

Отрывок, характеризующий Капица, Андрей Петрович

И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.