Капра, Франк

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Капра, Фрэнк»)
Перейти к: навигация, поиск
Франк Капра
итал. Frank Capra

В 1943 году
Имя при рождении:

Франческо Росарио Капра

Дата рождения:

18 мая 1897(1897-05-18)

Место рождения:

Бизаквино, Сицилия, Италия

Дата смерти:

3 сентября 1991(1991-09-03) (94 года)

Место смерти:

Ла-Квинта, Калифорния, США

Гражданство:

США США

Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

19261961

Награды:

«Оскар» (1935, 1937, 1939)

Франк Ка́пра[1] (Франческо Росарио Капра, Фрэнк Рассел Капра; 18 мая 1897 — 3 сентября 1991) — американский кинорежиссёр и продюсер итальянского происхождения, мастер бурлескной комедии, лауреат премии «Оскар» (1935, 1937, 1939), с 1939 по 1941 и с 1960 по 1961 год президент Гильдии режиссёров Америки.





Биография

Франческо Росарио Капра родился на Сицилии. Многодетная семья переехала в США в 1903 и поселилась в Лос-Анджелесе, вместе с ранее эмигрировавшим старшим братом Франка, Бенедетто. В 1918 Франк Капра окончил престижный Институт Труппа (будущий Калифорнийский технологический институт) с дипломом инженера-химика, в том же году завербовался в армию США, переболел испанкой, выжил и был комиссован по болезни. С 1920 — гражданин США, официальное имя — Фрэнк Рассел Капра.

С 1926 — режиссёр немых комедийных короткометражек в соавторстве со сценаристом Робертом Рискином (партнёрство продолжалось до 1940, когда Рискина сменил Сидни Бакман. В 1933 приступил к съёмкам фильма «Это случилось однажды ночью», принёсшего славу и первый «Оскар». Ведущие артисты Роберт Монтгомери, Мирна Лой и др. отвергли предложения о съёмках под предлогом слабого, по их мнению, сценария; другие — из-за обязательств перед своими студиями, третьи — из-за того, что главная героиня по ходу фильма носит всего два костюма. В результате партнёршей к Кларку Гейблу пришлось взять малоизвестную Клодетт Колбер, взявшую в итоге «Оскара» за лучшую женскую роль. Всего же фильм получил пять «Оскаров», по всем ведущим номинациям. За этим следует череда успешных предвоенных фильмов — «Мистер Смит едет в Вашингтон», «Встречайте неизвестного» и оскароносные «Мистер Дидс переезжает в город», «С собой не унесёшь». У Капры снимались (и во многом обязаны ему успехом) такие звёзды, как Барбара Стэнвик, Гэри Купер, Кэри Грант.

В 1937 Капра снимает фантастическую сказку «Потерянный горизонт». Первоначально, Капра планировал снимать её в цвете, но так как ключевые для фильма сцены лавины в Гималаях были доступны только в чёрно-белой хронике, то и фильм был снят чёрно-белым. Бюджет фильма превысил первоначальную смету в полтора миллиона долларов почти вдвое. Первая авторская версия фильма длилась шесть часов; для первого просмотра Капра урезал её до трёх с половиной — и фильм провалился на пробных просмотрах. Режиссёр уничтожил фильм. В прокат пошла укороченная версия; спустя несколько лет, цензоры ещё раз укоротили фильм, вырезав 22 минуты «прокоммунистических» сцен из жизни мифического Шангри-Ла. Архивные копии со временем испортились, поэтому в современных, реставрированных изданиях фильма многие сцены заменены неподвижными кадрами.

В годы Второй мировой войны Капра работал на пропаганду США, выпустив восемь документальных военных фильмов, семь из которых вошли в цикл «Почему мы сражаемся». В 1944 он возвращается к комедии, сняв «Мышьяк и старые кружева» с Кэри Грантом. В 1946 снимает свой самый известный фильм, «Эта прекрасная жизнь» (который в гонке за «Оскарами» уступил «Лучшим годам нашей жизни»). Режиссёр продолжал снимать до 1961; его планы снимать научную фантастику в шестидесятые годы не реализовались.

Капра был женат дважды, имел трёх детей. Несмотря на то, что его фильмы тридцатых годов несут демократический заряд рузвельтского «нового курса», в частной жизни он был консерватором. В 1971 году Капра опубликовал автобиографию, которую исследователи считают, как минимум, не вполне правдивой. Своё имение в Калифорнии он завещал своей альма-матер, Калифорнийскому технологическому институту.

Избранная фильмография

Награды

Отрывок, характеризующий Капра, Франк

– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.