Капские голландцы

Капские голландцы (африк. Kaaps-Hollandse, англ. Cape Dutch) — субэтническая группа в составе африканеров. Проживают главным образом в Западно-Капской провинции ЮАР. Происходят от голландцев и фламандцев с небольшой примесью французских гугенотов, немцев и других иммигрантов из Европы, а также их африканской и азиатской прислуги.

В отличие от трекбуров, мигрировавших на восток, капские голландцы оставались относительно лояльными подданными сначала Нидерландов, а затем и британской короны. Это объяснялось их оседлым образом жизни; многие из них к тому же были горожанами. Считается, что термин «капские голландцы» был введён в оборот трекбурами как указание на то, что те, кто остался на мысу Доброй Надежды, не разделяли с ними общие культурные ценности и экономические интересы, а также недостаточно стремились к свободе и независимости. В свою очередь, капские голландцы воспринимали экономически и социально консервативных переселенцев как «деревенщину».

Позднее фуртреккеры, многие из которых были потомками трекбуров, предприняли массовое переселение на восток, уходя от британцев. Переселение стало известно под названием Великий трек.

В начале XX века потомки как капских голландцев, так и буров стали известны под коллективным названием африканеры, дословно — африканцы по названию языка африкаанс (африканского), на котором они говорят. Этот язык произошёл от голландского с некоторым влиянием английского, малайского, французского и местных африканских языков. Капские голландцы говорят на капском или западнокапском африкаанс, тогда как большинство буров — на восточном приграничном диалекте. Свой диалект выработали гриква — метисы, происходящие от буров, тсвана и готтентотов.

В начале 20 века потомки капских голландцев считались более «либеральными», лояльными британской короне и более терпимыми к другим народам, тогда как их соседи к северо-востоку, буры — изолированными, более консервативными, республиканцами и националистами.

Во время референдума 1960 года по вопросу о выходе ЮАС из Британского содружества и учреждении республики многие капские голландцы голосовали против, однако буры поддержали оба предложения, которые прошли большинством в 51 % голосов.

Существует также «капский голландский архитектурный стиль», в котором построены дома, фермы, винодельни и общественные здания XVII и XVIII века на мысу Доброй Надежды, главным образом в Кейптауне и его окрестностях, а также в таких старинных городах, как Стелленбос, Франсхук, Парл, Свеллендам, Тюльбах и Грааф-Рейнет.

Отрывок, характеризующий Капские голландцы

– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.