Капуана, Луиджи

Луиджи Капуана
итал. Luigi Capuana сиц. Luiggi Capuana
Фотография Луиджи Капуана
Дата рождения:	28 мая 1839(1839-05-28)
Место рождения:	Минео, Королевство Обеих Сицилий
Дата смерти:	29 ноября 1915(1915-11-29) (76 лет)
Место смерти:	Катания, Сицилия, Королевство Италия
Гражданство:	Королевство Италия
Род деятельности:	поэт, прозаик, драматург, журналист, критик, литературовед
Годы творчества:	1861—1915
Направление:	веризм
Жанр:	поэзия, проза, драма
Язык произведений:	итальянский, сицилийский
Дебют:	«Гарибальди» (1861)
Подпись:

Луиджи Капуана (итал. Luigi Capuana, сиц. Luiggi Capuana; 28 мая 1839 года, Минео, провинция Катания, Королевство Обеих Сицилий — 29 ноября 1915 года, Катания, Королевство Италия) — итальянский писатель, сказочник, журналист, критик, историк и теоретик литературы, основоположник веризма, активный сторонник Рисорджименто.

Биография

Детство и юность

Луиджи Капуана родился 28 мая 1839 года в Минео, в провинции Катания, в королевстве Обеих Сицилий. Он был старшим ребёнком в многодетной семье богатых землевладельцев Гаэтано Капуана и Доротеи Капуана, урождённой Рагуза.

Детство будущего писателя прошло в родном городе в Палаццо Капуана и сельской местности на вилле Санта-Маргарита, где он познакомился с сицилийским фольклором. Мальчиком впервые влюбился в девочку-ровесницу Марию Бланчьярди, которая вскоре умерла от туберкулеза.

Его начальное образование было доверено частному учителю. Тогда же, под влиянием дяди-каноника Джузеппе Капуана, им были написаны первые стихи на сицилийском языке. Это были духовные песни. Некоторое время он посещал курсы грамматики и риторики в муниципальной школе в Минео, которой руководили иезуиты.

В 1851 году поступил в престижный Королевский колледж в Бронте. Здесь под влиянием учителя-священника Джезуальдо де Лука, у него проявился особенный интерес к итальянской литературе. Чтение классиков и современников воспитало его патриотом и сторонником единства Италии. Во время обучения он издал свой первый сонет – «Непорочное зачатие Блаженной Девы Марии» (итал. Sonetto per Immacolata Concezione della Beata Vergine Maria).

В 1855 году по состоянию здоровья был вынужден прервать обучение и покинуть колледж. Вернувшись в Минео, продолжил самостоятельное образование, носившее несколько эклектичный характер. Круг его интересов включал литературу, театр, историю, естествознание и оккультизм.

В 1857 году по требованию главы рода, дяди Антонио Капуана, будущий писатель поступил на юридический факультет в светскую гимназию в Катании. Однако, вместо изучения права, продолжил заниматься литературой. Во время обучения он познакомился и подружился с поэтом Джузеппе Макерьоне, писателем Эмануэле Наварро делла Миралья, филологом и активным сторонником сохранения и развития сицилийского языка Леонардо Виго Каллана. Последнему Луиджи Капуана помогал готовить к изданию энциклопедический сборник сицилийской народной поэзии. В это же время им были написаны первые драматические сочинения, от которых сохранились только названия и несколько фрагментов.

В конце 1859 года, несмотря на давление со стороны семьи, отказался от карьеры юриста и покинул университет в Катании. Вернувшись в Минео, в 1860 году вступил в тайный комитет, занимавшийся подготовкой к высадке на остров десанта под командованием Джузеппе Гарибальди. Ещё в первый год обучения в университете он был взят полицией под негласный надзор за симпатии к идеям ирредентистов. В тайном комитете исполнял обязанности секретаря.

Полюбил девушку из простой семьи, красавицу Себастьяну Конти. Но родители Луиджи Капуана были категорически против мезальянса, и девушку заставили выйти замуж за другого.

После Экспедиции Тысячи, включения территории королевства Обеих Сицилий в состав королевства Сардиния и основания единого государства, он был назначен канцлером нового городского совета в Минео. Тогда же состоялся литературный дебют молодого писателя. В 1861 году в Катании была издана его драматическая поэма «Гарибальди» (итал. Garibaldi), состоящая из трёх песней и посвящённая недавним событиям Рисорджименто.

Творческий путь

Флоренция (1864—1868)

Литературное дарование Луиджи Капуана не могло развиться в полной мере в провинции. Он убедил семью в необходимости своей поездки в Тоскану и весной 1864 года прибыл во Флоренцию, где прожил следующие четыре года. Флоренция в то время была центром интеллектуальной жизни объединённой Италии.

Молодой писатель принимал активное участие в культурной жизни города. Он был частым посетителем литературного салона Онгаро-Поццолини и ночного кафе «Микеланджело», где собиралась творческая интеллигенция, главным образом, художники и писатели. Здесь Луиджи Капуана в мае–июне 1865 года познакомился с земляком, писателем Джованни Верга.

В это же время в нём пробудился особенный интерес к театру. Его дебют как театрального критика состоялся в 1865 году на страницах «Италийского обозрения» (итал. Rivista italica), и сразу был замечен современниками. В следующем году Луиджи Капуана получил место театрального критика в ежедневной газете «Нация» (итал. La Nazione), на страницах которой в октябре 1867 года было опубликовано его первое прозаическое произведение — новелла «Доктор Чимбалус» (итал. Il dottor Cymbalus). При написании рассказа автор использовал данные экспериментальной науки, знание оккультизма и психологии личности.

Возвращение на остров

В начале 1868 года из-за проблем со здоровьем ему пришлось вернуться в Минео. В 1870 году неожиданно скончался отец писателя, и на него легли обязанности главы семьи, находившейся в затруднительном материальном положении из-за двух неурожайных лет. В том же году он поступил на работу инспектором народных училищ и муниципальным советником. Некоторое время спустя был избран в мэры Минео. Среди жителей коммуны в то время Луиджи Капуана был известен, прежде всего, как хороший градоначальник, чем писатель.

В период административной деятельности не имел возможности активно заниматься литературным творчеством. Занимался фотографией, графикой, рисунком, керамикой. В 1871 году издал на сицилийском языке поэтический сборник земляка Паоло Мауро. Изучал сочинения философов Георга Гегеля и Франческо Де Санктиса. Особое впечатление на него оказала теория эволюции и смерти литературных жанров философа-позитивиста и критика Анджело Камилло Де Меиса.

К этому времени относятся два интересных документа, написанных писателем: «Семейная прачечная» (итал. Il bucato in famiglia), речь на торжественной церемонии открытия начальной школы для мальчиков и девочек в Минео 24 ноября 1870 года и «Отчёт мэра коммуны Минео» (итал. Il comune di Mineo. Relazione del sindaco) за 1875 год. Оба документа были опубликованы в Катании.

Милан (1877—1888) и Рим (1888—1901)

В конце 1875 года, во время краткого пребывания в Риме, Луиджи Капуана начал работу над своим первым романом «Джачинта» (итал. Giacinta). По возвращению в Минео, им был написан первый сборник рассказов «Образы женщин», который он издал в Милане 1877 году. В том же году, писатель, по настоятельной просьбе Джованни Верга, переехал в Милан, где получил место литературного и театрального критика в газете «Коррьере делла Сера» (итал. Corriere della Sera). Здесь, следуя разработанной им натуралистической теории, согласно которой в основе художественного произведения должны находиться документальные свидетельства жизни человека, Луиджи Капуана завершил работу над своим первым романом. Изданный в Милане в 1879 году, роман «Джачинта» стал манифестом веристов, а его автор был признан родоначальником веризма в литературе. Роман вызвал бурную полемику между сторонниками и противниками реализма.

Так начался самый плодотворный период творческой деятельности писателя. В 1879 году в Милане им было подготовлено новое издание поэтического сборника Паоло Маура. Следом в 1880 году в Милане и в 1882 году в Катании он издал ряд исследований по современной литературе, среди которых были его известные эссе об Эмиле Золя, Эдмоне де Гонкуре, Франко Саккетти, Луиджи Гвальдо, Джованни Фальделла, Карло Досси, Оноре де Бальзаке и Джованни Верга, до этого опубликованные в «Коррьере делла Сера».

Старость

Ещё в 1875 году Луиджи Капуана вступил в связь с Джузеппиной Сансоне, неграмотной сельской девушкой, работавшей прислугой в доме его родителей. От этой связи родилось несколько бастардов. Все они были отданы в приют в Кальтаджироне. В 1892 году писатель выдал любовницу замуж, так как вступил в сожительство с молодой экзальтированной женщиной, Аделаидой Бернардини. Он женился на ней только в 1908 году в Катании. Детей в этом браке не было.

См. также

• Веризм
• Джованни Верга
• Сицилийская литература

Литература

• Володина И. П. Л. Капуана и литературная теория веризма. Л., 1975.
• Judith Davies. [books.google.ru/books?id=d48okbVem9oC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false The Realism of Luigi Capuana : Theory and Practice in the Development of Late Nineteenth-century Italian Narrative]. — London: Modern humanities research association, 1979. — 173 с.
• Vincenzo Paolo Traversa. [books.google.ru/books?id=CNPvMgAACAAJ&hl=ru&source=gbs_similarbooks Luigi Capuana: Critic and Novelist]. — Berlin: Gruyter Mouton, 2011. — 133 с.
• Gianni Oliva, Luigi Capuana. [books.google.ru/books?id=22U2AAAAIAAJ&hl=ru&source=gbs_similarbooks Capuana in archivio]. — Caltanissetta: Sciascia, 1979. — 384 с.
• Anna Longoni. [books.google.ru/books?id=3ocbAQAAIAAJ&hl=ru&source=gbs_similarbooks Lettere a Capuana]. — Milano: Bompiani, 1993. — 208 с.
• Samuel Eugène Scalia. [books.google.ru/books?id=S-3xAAAAMAAJ&hl=ru&source=gbs_similarbooks Luigi Capuana and his times]. — New York: S.F. Vanni, 1952. — 251 с.

Ссылки

• [cronologia.leonardo.it/storia/biografie/capuana.htm Luigi Capuana]. Leonardo.it. — Краткая биография Луиджи Капуана.  (итал.)
• [capuana.letteraturaoperaomnia.org/ Luigi Capuana. — Opera Omnia]. Il Vignettificio. — Избранные сочинения Луиджи Капуана.  (итал.)
• [anabena.com.ua/info/region/italy/view/skazki_it Перевод на русский] части сборника сказок Капуана

Литература   Персоналии   Сицилия

Отрывок, характеризующий Капуана, Луиджи

– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.