Каракольская культура

Каракольская культура — археологическая культура бронзового века (II тыс. до н. э.), которая существовала на территории Горного Алтая. Сосуществовала с афанасьевской культурой.

Обнаружена в 1985—1986 в центре села Каракол Онгудайского района. Представители данной культуры хоронили своих мертвецов в прямоугольных ящиках из обтёсанных каменных плит. Большинство исследованных каракольских погребений расположены по берегам реки Урсул и его притоков.

На территории Горного Алтая эпоха бронзы длилась с 3-го по 2-е тысячелетие до н. э., называвшаяся так потому что основным материалом для изготовления орудий труда, оружия и украшений в тот период времени являлась бронза. На Алтае в эпоху бронзы обитали народы, которых археологи называют носителями афанасьевской и каракольской культур. Слишком большой отрезок времени отделяет нас от тех времен, поэтому мы не знаем, как называли себя те древние племена, археологи обычно дают им название но местонахождению наиболее яркого памятника того периода. Так, в центре села Каракол Онгудайского района в 1985-1986 гг. археологами было обнаружено и исследовано несколько древних захоронений. Погребённые были уложены в прямоугольные ящики из обтесанных каменных плит, на внутренней стороне многих плит разноцветными минеральными красками были нанесены рисунки. По названию села, где были исследованы эти погребения, культура была названа каракольской. Она ещё недостаточно изучена, но уже имеющиеся археологические материалы позволяют предположить, что этот народ избрал полем для своей жизнедеятельности долину реки Урсул.

Большинство исследованных каракольских погребений расположены по берегам реки Урсул и его притоков. Погребальный обряд этого народа отличался большой смысловой нагрузкой. Умершего сородича укладывали головой на запад, что само по себе отражает символический уход за закатным солнцем в иной мир. Для погребения сооружали небольшой склеп-ящик из предварительно обработанных, плотно подогнанных друг к другу каменных плит. По мнению исследователей, животные и фантастические существа, изображенные на внутренней стороне этих плит, были призваны «проводить» душу умершего в загробный мир. Примечательно, что примерно в это же самое время в далеком Египте на внутренних стенах пирамид изображались сцены сопровождения собакоголовым богом Анубисом души умершего фараона в загробный мир. Одна из фигур, нанесенная на внутренней стороне плиты каракольского погребения, изображает человека с собачьей головой. Это божество, по-видимому, также имело прямое отношение к миру мертвых и его изображение на плите погребального склепа неслучайно. Этот удивительный факт свидетельствует, что в древности примерно в одно и то же время на Алтае и в Египте существовали схожие черты мировоззрения и погребального обряда. В каменных склепах каракольской культуры археологи находят следы огня — угли и золу. Вероятно, огонь для древних каракольцев имел магическую очистительную силу. Может показаться невероятным, но этот элемент духовной и религиозной культуры сохранился в горах Алтая и по сей день. Разжигание огня в ритуальных целях, очистительная функция огня — всё это присутствует в современной обрядовой практике алтайцев.

В результате тесного контакта самодийской каракольской культуры с иранской бегазы-дандыбаевской или близкой ей культурой появились этнически ирано-самодийская пазырыкская культура и раннескифская усть-куюмская группа (затем кара-кобинская культура).

Этническая принадлежность

• Самодийцы

Отрывок, характеризующий Каракольская культура

Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.