Карамзин, Андрей Николаевич

Андрей Николаевич Карамзин (24 октября 1814 усадьба Рогожка, Нижегородская губерния— 31 мая 1854, Слатин, Валахия) — один из сыновей историка Н. М. Карамзина, гусарский полковник, управлявший рядом уральских предприятий своей жены Авроры Демидовой. Погиб в Крымскую войну.

Биография

Родился в семье знаменитого историка Николая Михайловича Карамзина и его второй жены Екатерины Андреевны (сводной сестры князя П. А. Вяземского). В семье также росли сестра Екатерина, брат Александр (которому Андрей помог получить разрешение и обустроить чугунолитейный завод в фамильной усадьбе Рогожка).

Учился в Дерптском университете на отделении права. В круг его общения входили Пушкин, Лермонтов, Гоголь. Посредничал в конфликте Пушкина со своим университетским приятелем графом Соллогубом. Присутствовал на открытии памятника отцу в его родном Симбирске (1845).

После окончания университета с мая 1836 по октябрь 1837 «поправлял здоровье» за границей. По возвращении на родину вступил в связь с замужней графиней Евдокией Ростопчиной, от которой имел двух дочерей, под фамилией Андреевских отправленных на воспитание в Швейцарию. Служил офицером в лёгкой кавалерии, однако крупных успехов по службе не достиг. В 1844 году добровольно перевёлся на неспокойный Кавказ, где был ранен в одной из стычек с горцами.

В 1846 году женился на Авроре Демидовой (1808−1902), урождённой баронессе Шернваль, знаменитой светской красавице, вдове Павла Демидова. Брак считался не совсем равным — Аврора была на несколько лет старше, имела маленького сына Павла и в то же время была гораздо богаче жениха. Её прежний муж имел гражданский чин, эквивалентный армейскому генеральскому, а новый был только офицер, без титула и состояния. Светское общество связывало выбор Авроры исключительно с сердечным влечением к Карамзину. Детей в браке не было.

Молодой муж был назначен состоять офицером для поручений при шефе жандармов генерале Алексее Орлове. Благодаря своему браку Андрей Карамзин сделался управляющим огромными горными заводами в Нижнем Тагиле, владельцем которых был малолетний Павел Демидов, сын Авроры Карамзиной от первого брака. Всего за четыре года, с 1849 по 1853, он сумел запомниться рабочим как человек отзывчивый, добрый и щедрый. В частности, распорядился открыть общедоступную библиотеку, коллекция которой является сегодня основой научной библиотеки Тагильского музея. По характеристике Мамина-Сибиряка:

Его пребывание на заводах, является, кажется, лучшей страницей в их истории; по крайней мере, старожилы вспоминают о нём с благоговением, что и понятно, если принять во внимание жестокие заводские порядки крепостного времени.

В 1853 году Андрей Карамзин отправился добровольцем на балканский театр военных действий Крымской войны и вскоре погиб в бою, во время крайне непрофессионально проведённой кавалерийской атаки, которую сам же организовал и возглавил. Вот как рассказывал об этом Фёдор Тютчев:

Это одно из таких подавляющих несчастий, что по отношению к тем, на кого они обрушиваются, испытываешь, кроме душераздирающей жалости, еще какую то неловкость и смущение, словно сам чем-то виноват в случившейся катастрофе... Был понедельник, когда несчастная женщина узнала о смерти своего мужа, а на другой день, во вторник, она получает от него письмо на нескольких страницах, полное жизни, одушевления, веселости. Это письмо помечено 15 мая, а 16-го он был убит… Последней тенью на этом горестном фоне послужило то обстоятельство, что во всеобщем сожалении, вызванном печальным концом Андрея Николаевича, не все было одним сочувствием и состраданием, но примешивалась также и значительная доля осуждения. Рассказывают, будто государь (говоря о покойном) прямо сказал, что поторопился произвести его в полковники, а затем стало известно, что командир корпуса генерал Липранди получил официальный выговор за то, что доверил столь значительную воинскую часть офицеру, которому еще не доставало значительного опыта. Представить себе только, что испытал этот несчастный А. Карамзин, когда увидел свой отряд погубленным по собственной вине…

<center>Портреты Андрея Карамзина

</div> </div> Благодарные жители Нижнего Тагила собрали средства, и установили ему памятник на Салдинской улице. Проект памятника был создан скульптором А. Г. Беловым, сам памятник отлит на Тагильских заводах. Он представлял собой массивное четырёхгранное сооружение из чугуна, на белокаменном основании, украшенное кованными орлами, воинской арматурой и надписями: «Андрею Николаевичу Карамзину — признательные Тагильцы», и на другой стороне: «Убит 31 мая 1854 года в сражении с турками при Слатине». В благодарность за памятник Демидовы подарили тагильцам в их храм икону святого Андрея Критского, в драгоценном окладе, равном по стоимости построенному памятнику. В советское время памятник «помещику и капиталисту» был уничтожен.

Сохранилось, по меньшей мере, три портрета Андрея Карамзина. На двух сохранившихся акварельных портретах он изображён ухоженным и щегольски одетым. На третьем портрете он одет в зимний, походный мундир, на принадлежность к офицерскому корпусу указывают только кокарда на фуражке и погоны. Этот портрет носит подчёркнуто не парадный характер.

Напишите отзыв о статье "Карамзин, Андрей Николаевич"

Примечания

Отрывок, характеризующий Карамзин, Андрей Николаевич

– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.