Дом Кардона
| Кардона | |
 | |
| Период |
X-XVIII вв. |
|---|---|
| Титул: |
Герцоги, маркизы, |
| Родоначальник: |
Фольк I |
| Родина | |
| Подданство | |
Фолк де Кардона (Folch de Cardona) — знатнейший из баронских родов Арагонского королевства, с незапамятных времён владевший Кардонским замком, одним из самых больших в Каталонии. В XV веке графы Кардонские носили титул коннетаблей Арагона и за своё могущество получили прозвище королей без короны. Глава старшей линии рода носил (с 1482) титул герцога Кардонского, глава младшей линии — титул герцога Сомма (с 1502). Старшая линия угасла в 1624, младшая — в 1750. Третья линия рода базировалась в Гвадалесте и угасла в 1724 году; двое её представителей были возведены Габсбургами в княжеское достоинство.
Содержание
Происхождение
Представители Кардонского дома появляются на страницах истории в конце X века как виконты Осоны. Фолк I, виконт Осонский умер в 1040 году. Наследовавший ему сын Рамон Фолк стал употреблять с 1062 года титул «виконт Кардоны». В позднейшее время распространилась легенда о том, что Кардону пожаловал родоначальнику династии сам Карл Великий. Дабы возвеличить свой род, графы де Кардона провозгласили своим предком мифического Фулька Анжуйского, женатого якобы на сестре императора Карла.
Графы Кардонские
В XIV веке Фольк де Кардона признавался одним из восьми ведущих баронских родов Арагона. Его глава в 1375 году был возведён в графское достоинство. Далее титул графа последовательно носили: 
- Сын 1-го графа Кардонского, Хуан Фольк де Кардона, сочетался браком с внебрачной дочерью Якова Завоевателя. В 1386 г. унаследовал виконтство Пальярс, переименованное в Виламур. Дочь его была женой графа Педро II Урхельского, а младший сын унаследовал баронию Бельпуч (см. ниже).
- Хуан II (1375—1442), старший сын 2-го графа Кардонского, был женат дважды, на наследнице графства Прадес из младшей линии Барселонского дома и на дочери герцога Альфонса Гандийского, который до достижения компромисса в Каспе рассматривался как наиболее вероятный наследник арагонской короны. Город Гандиа унаследовал его младший сын, от которого происходит гвадалестская ветвь рода (см. ниже).
- Хуан III (1418-86), старший сын 3-го графа Кардонского, был женат на дочери одного из претендентов на арагонскую корону, графа Хайме II Урхельского. В 1477 г. направлен управлять от имени короля Сицилией, но два года спустя вернулся в Арагон. Его внебрачный сын Педро де Кардона (1472—1515), занимал епископскую кафедру в Урхеле и архиепископскую в Таррагоне, а также исполнял обязанности вице-короля Каталонии.
Герцоги Кардонские
Законный сын и наследник Хуана III, Хуан Рамон IV (1446—1513), 5-й граф Кардоны, 6-й граф Прадеса, после смерти португальского инфанта Педру унаследовал права своего деда, графа Урхельского, на каталонскую корону. Сохранив верность династии Трастамара, он породнился с ней, взяв в жёны Альдонсу Энрикес — сестру Хуаны Энрикес и тётку Фердинанда Католика. Вместе с её рукой получил титул коннетабля Каталонии и Арагона. В годы Каталонской гражданской войны захватил для короля графство Пальярс-Собира; король уступил ему этот феод с титулом маркиза. В 1482 г. его титул был повышен до герцогского. В 1505-07 гг. занимал пост вице-короля Неаполя.
Дети 1-го герцога Кардонского и Альдонсы Энрикес как двоюродные братья Фердинанда Католика занимали первые позиции в управлении арагонскими владениями. Один из них был архиепископом Таррагоны, другой — епископом Барселоны, третий — вице-королём Сардинии[1]. От младшего из сыновей герцога происходит род баронов Асуэбар, продолжавшийся до 1624 года. Старший сын, Фердинанд Фольк (1469—1543), 2-й герцог Кардоны в браке с дочерью 1-го герцога Нахера имел только дочерей, из которых младшая была за графом Леринским, а старшая — за герцогом Сегорбе из побочной ветви Арагонского дома[2].
Титул герцога де Кардона, таким образом, перешёл к бастардам Арагона, но уже в 1575 г. был унаследован кастильским родом Кордоба. После угасания последнего в 1670 г. титулы и владения герцогов де Кардона достались вместе с рукой наследницы герцогу Медина-Сели. Это достояние остаётся в руках дома Медина-Сели до сегодняшнего дня[3].
Бельпучская линия
Ветвь баронов де Бельпуч происходит от младшего сына 2-го графа Кардонского (см. выше). Наиболее прославленный её представитель — Рамон де Кардона (1467—1522), который считался при испанском дворе внебрачным сыном Фердинанда Католика. В 1502 г. он был удостоен неаполитанского титула герцога де Сома, в 1515 г. — папского титула графа Оливето. В разгар Итальянских войн, с 1509 г. до самой смерти, занимал ключевой пост вице-короля Неаполя. В качестве главнокомандующего войсками Камбрейской лиги действовал не всегда удачно и в 1512 г. был разбит при Равенне.
Дочь его Катерина была выдана за герцога Монтальто (внебрачного сына Ферранте I), а от сына по прямой линии происходят герцоги де Сома. После смерти последнего из прямых потомков вице-короля Неаполя (в 1750 г.) титулы и владения этой ветви перешли по наследству к роду Осорио.
Гвадалестская линия
Младший сын 3-го графа Кардонского по имени Гуго унаследовал от матери герцогство Гандиа. Его женой была внучка Карла Злого, наследница баронии Капарросо. Их сын, заведовавший двором Карла Благородного, в 1472 году продал права на Гандиа роду Борджиа.
Внук его Санчо (ум. 1571), адмирал Арагона, 1-й маркиз Гвадалест (с 1542), был женат на Марии — дочери Диего Колона и внучке Христофора Колумба. Таким образом, все последующие маркизы де Гвадалест принадлежат к числу потомков великого мореплавателя.
Из маркизов Гвадалест наиболее примечательны 4-й маркиз, представлявший интересы короля в Испанских Нидерландах и вступивший в брак с дочерью 1-го князя де Линь, а также Антонио Фольк де Кардона (ум. 1724), архиепископ Валенсии и последний представитель этого рода. Его старший брат, 7-й маркиз Гвадалестский (ум. 1699), не оставил потомства в браке с Марией Терезой де Аренберг, дочерью и наследницей князя Барбансонского.
В XVII веке от маркизов Гвадалестских отделилась линия маркизов Кастельноу, просуществовавшая до 1694 года. Две наследницы этой линии были замужем за герцогом Монтеллано из фламандского рода Ган-Виленов и за маркизом дель Агвила из испанского рода Сильва. Сын этого последнего, Франсиско Мануэль де Сильва, с согласия верховной власти изменил фамилию на Фольк де Кордона. В 1750 г. был пожалован титулом имперского князя (фюрста). Единственная его дочь Мария — жена князя Гогенцоллерн-Хехингена.
Напишите отзыв о статье "Дом Кардона"
Примечания
- ↑ Последний выдал дочь Маргариту за императорского камергера, барона Дитрихштейна.
- ↑ Из числа их дочерей Мария была женой 4-го герцога Альба, а Анна вышла замуж за Веспасиано Гонзага, строителя Саббьонеты.
- ↑ [www.fundacionmedinaceli.org/casaducal/fichacasa.aspx?id=32 Информация на сайте фонда Мединасели]
Ссылки и источники
- [fmg.ac/Projects/MedLands/CATALAN%20NOBILITY.htm Происхождение Кардонского дома]
- [www.grandesp.org.uk/historia/gzas/cardonadq.htm Родословие герцогов Кардона]
- [www.grandesp.org.uk/historia/gzas/soma.htm Родословие герцогов Сома]
Отрывок, характеризующий Дом Кардона
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…
Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.
Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
