Карельская письменность

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Карельский алфавит»)
Перейти к: навигация, поиск

Каре́льская пи́сьменность — письменность, использующаяся для записи карельского языка. За время своего существования несколько раз меняла свою графическую основу и неоднократно реформировалась. В настоящее время карельская письменность функционирует на латинице. В истории карельской письменности выделяется 4 этапа:

  • до 1917 года — ранние опыты создания письменности на основе кириллицы
  • 1931—1939 — письменность тверских карел на основе латиницы
  • 1937—1940 — письменность карел Карелии на основе кириллицы
  • с 1989 — современная письменность на основе латиницы




Средневековье

Древнейшим письменным памятником на карельском языке является написанная кириллицей новгородская берестяная грамота № 292 (обнаружена в 1963 году) — четыре строки заклинания от грозы[1]. Грамота датируется 1240—1260 годами[2]. Также в грамоте № 403 (1360—1380 годы[3]) записан словарик из 5 пар карельско-русских соответствий.

Имеются сведения, что в XVI веке монах Фёдор Чудинов для миссионерской деятельности среди карел разработал карельскую азбуку и перевёл некоторые молитвы[4].

Более поздние примеры фиксации карельского языка относятся к XVII веку. Это тексты 10 заговоров, а также карельско-русский словарь «Азбучный патерик», составленный архимандритом Феофаном на Соловецких островах в 1666—1668 годах[5]. Известен также рукописный карельско-русский словарь начала XVIII века[6]. Во всех этих рукописях использован кириллический алфавит.

В Российской империи

В печати карельский язык впервые был зафиксирован в многоязычном словаре П. С. Палласа, вышедшем в 1786—1789 годах[1].

Дальнейшее развитие карельской письменности было связано с деятельностью Русской православной церкви. В 1802 году Святейший Синод распорядился перевести на карельский язык Катехизис и Символ веры. Благодаря этому решению в 1804 году вышло в свет первое печатное издание на карельском языке: «Перевод некоторых молитв и сокращённого катехизиса на корельский язык». В этом издании использовался церковнославянский алфавит. В 1820 году был выпущен перевод на тверской диалект карельского языка Евангелия от Матфея ([fulr.karelia.ru/cgi-bin/flib/evangele.cgi Герранъ мія̈нъ. Шондю-руŏхтынанъ святой іôванг̧ели матвѣйста, Карьяланъ кїӗлѣлля. Пійтери, 1820]). В этом издании использовался русский алфавит с добавлением знаков ӑ, г̧, é, ӗ, ѣ̆, ŏ, ӧ, ô, ў, ю̈, ю̂, я̈. Позднее, в XIX — начале XX века на разных диалектах карельского языка был издан целый ряд переводов богослужебных книг[7][1].

В 1887 году в Твери был подготовлен и издан первый карельский букварь (тверской диалект). Алфавит букваря базировался на кириллице и включал дополнительные буквы г̄ и ю̈[8]. Вторым карельским букварём, напечатанным в царской России, стала [leb.nlr.ru/edoc/42564/Азбука-для-кореллов-карелов-живущих-в-Кемском-уезде-Архангельской-губернии «Азбука для кореллов, живущих в Кемском уезде Архангельской губернии»], изданная в Архангельские в 1894 году. В этом издании используется русский алфавит с добавлением букв ä ö ÿ. Помимо этих букварей в начале XX века были изданы два русско-карельских словаря, также использовавшие кириллицу[1].

Советский период

В 1920 году при создании Карельской трудовой коммуны литературным языком для карел был избран родственный финский язык. Для тверских карел в 1931 году в рамках общесоюзного процесса латинизации была разработана письменность на основе латинского алфавита. В целях унификации в его основу был положен финский алфавит, но к нему пришлось добавить несколько знаков для специфических звуков карельского языка. Алфавит имел следующий вид[9]: Aa Ää Bb Cc Çç Dd Ee Ff Gg Hh Ii Jj Kk Ll Mm Nn Oo Öö Pp Rr Ss Şş Tt Uu Yy Vv Zz Ƶƶ Зз Ьь ȷ. Знаки Çç, Şş, Ƶƶ и Зз обозначали звуки [ц], [ш], [ж] и [дж] соответственно. Ьь применялся для [ы], а знак ȷ обозначал палатализацию конечного согласного слога. Этот алфавит функционировал до 1939 года, когда издание книг и газет на нём было прекращено, а образование переведено на русский язык[1].

В тот период неоднократно ставился вопрос о создании собственной письменности и для карел Карельской АССР. Статья о политической необходимости этого, например, была напечатана в газета «Правда» 14 мая 1931 года[9].

Во второй половине 1930-х годов в СССР начался процесс кириллизации письменностей. В сентябре 1937 года ЦИК РСФСР утвердил переход карельской письменности на кириллицу. В октябре представители Карельской АССР составили проект кириллического алфавита, включавший все буквы русского алфавита кроме ы, а также дополнительные буквы Ӓ ӓ, Ӧ ӧ, Ӱ ӱ, Ю̈ ю̈, Я̈ я̈, дж. Представители Карельского национального округа Калининской области предлагали другой вариант: русский алфавит без букв ё, й, ъ, э, но с дополнительными буквами І і, Ē ē, Ā ā, Ō ō, Ӯ ӯ, ӡ. Однако в итоге в ноябре 1937 года был принят алфавит с дополнительными буквами Ӓ ä, Ӧ ö, Ӱ ÿ[10]. В результате карельский кириллический алфавит имел следующий вид: Аа Бб Вв Гг Дд Её Ёё Жж Зз Ии Йй Кк Лл Мм Нн Оо Пп Рр Сс Тт Уу Фф Хх Цц Чч Шш Щщ ъ Ыы ь Ээ Юю Яя Ӓä Ӧö Ӱÿ[11].

Однако этот алфавит просуществовал недолго. Уже в 1940 году при образовании Карело-Финской ССР карельский язык был выведен из всех официальных сфер употребления и стал языком бытового общения. Место литературного языка для карел Карело-Финской ССР вновь занял финский язык[1].

Современный период

В мае 1989 года в Петрозаводске прошла конференция «Карелы: этнос, язык, культура, экономика, проблемы и пути развития в условиях совершенствования межнациональных отношений в СССР». Одним из результатов этой конференции стало воссоздание карельской письменности. Её графической основой был избран латинский алфавит. В том же году Совет министров Карельской АССР утвердил новый карельский алфавит. Первоначально были созданы отдельные алфавиты для собственно карельского и ливвиковского наречий[4]. В 1992 году также была создана письменность и для тверских карел[12].

Алфавит ливвиковского наречия[4]: Aa Bb Čč Dd Žž Ee Ff Gg Hh Ii Jj Kk Ll Mm Nn Oo Pp Rr Ss Šš Zz Ǯǯ Tt Uu Vv Üü Ää Öö.

Алфавит собственно карельского наречия[4]: Aa Bb Čč Dd Ee Ff Gg Hh Ii Jj Kk Ll L’l' Mm Nn N’n' Oo Pp Rr Ss S’s' Šš Zz Žž Tt T’t' Uu Vv Yy Ää Öö.

Алфавит тверского наречия карельского языка[13]: Aa Bb Cc Čč Dd Ee Ff Gg Hh Ii Jj Kk Ll Ĺĺ Mm Nn Ńń Oo Pp Rr Ŕŕ Šš Ss Śś Zz Žž Tt T́ t́ Uu Vv Üü Ää Öö.

В 2007 году Правительством Республики Карелия был утверждён новый алфавит карельского языка, единый для всех диалектов[14].

Постановлением Правительства Республики Карелия от 29 мая 2014 года в карельский алфавит была введена буква С с[15].

С учётом последних изменений карельский алфавит выглядит так:

A a B b C c Č č D d E e F f G g H h I i
J j K k L l M m N n O o P p R r S s Š š
Z z Ž ž T t U u V v Y y Ä ä Ö ö ʼ

В Финляндии с 1990-х годов также предпринимаются попытки создания карельской письменности (на людиковском наречии). В 1990-е годы были изданы несколько религиозных изданий, в 2003 году букварь «ABC-kird’», а позднее и другая литература. Алфавит этих изданий в целом совпадает с официальным алфавитом, принятом в Республике Карелия (за исключением буквы Ü ü, используемой вместо Y y)[4].

Напишите отзыв о статье "Карельская письменность"

Примечания

  1. 1 2 3 4 5 6 Основы финно-угорского языкознания (Прибалтийско-финские, саамский и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 18-20. — 348 с. — 1900 экз.
  2. [gramoty.ru/index.php?no=292&act=full&key=bb Грамота 292]. Древнерусские берестяные грамоты. Проверено 19 марта 2015.
  3. [gramoty.ru/index.php?no=403&act=full&key=bb Грамота 403]. Древнерусские берестяные грамоты. Проверено 19 марта 2015.
  4. 1 2 3 4 5 С. В. Ковалева, А. П. Родионова. Традиционное и новое в лексике и грамматике карельского языка. — Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2011. — С. 8-30. — 138 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-9274-0498-8.
  5. И. И. Муллонен, О. В. Панченко [cyberleninka.ru/article/n/karelsko-russkie-slovarnye-zapisi-afonskogo-arhimandrita-feofana-sdelannye-v-solovetskoy-tyurme-1666-1668-gody Карельско-русские словарные записи афонского архимандрита Феофана, сделанные в Соловецкой тюрьме] // Труды Карельского научного центра РАН. — 2013. — № 4. — С. 16-30.
  6. В. Перетц. [xn--90ax2c.xn--p1ai/catalog/000199_000009_003715576/viewer/ Русско-карельский словарь по рукописи начала XVIII ст.]. — Варшава, 1903.
  7. М. В. Пулькин [cyberleninka.ru/article/n/perevody-evangeliya-na-karelskiy-yazyk-v-xix-nachale-xx-v Переводы Евангелия на карельский язык в XIX - начале XX в.] // Вестник ПСТГУ. III (Филология). — 2010. — Вып. 4 (22). — С. 123-131.
  8. А. Толмачевская. [docs.tverlib.ru/kraevedenie/rodnoe_karelskoe/ Родное карельское. Карельско-русскій букварь для легчайшаго обученія грамотѣ карельскихъ дѣтей]. — 1887.
  9. 1 2 А. М. [dlib.rsl.ru/viewer/01005509747#?page=85 Создание карельской письменности] // Культура и письменность востока. — М.: ВЦК НА, 1931. — Т. 9. — С. 77-79.
  10. Esa Anttikoski. [reocities.com/athens/4280/lisuri8.html Neuvostoliiton kielipolitiikkaa: Karjalan kirjakielen suunnittelu 1930-luvulla]. — Joensuun yliopisto, 1998.
  11. [xn--90ax2c.xn--p1ai/catalog/000934_000046_RuPRLIB12013115/viewer/ Основные правила правописания единого карельского литературного языка на новом алфавите] / Н. А. Анисимов. — Петрозаводск: Карельское гос. изд-во, 1938. — С. 7. — 10 102 экз.
  12. [www.tverlib.ru/karel/orlov.htm#002 Букварь карельского языка М. М. Орлова]. Автономия тверских карел. Проверено 19 марта 2015.
  13. Z. Turičeva. [docs.tverlib.ru/sov_kraevedenie/armas_sana.pdf Armaš šana]. — Тверь, 1996. — С. 6. — 92 с. — 5000 экз. — ISBN 5-7401-0011-9.
  14. [gov.karelia.ru/gov/News/2007/04/0417_06.html Правительство Карелии утвердило единый алфавит карельского языка]. Официальный интернет-портал Республики Карелия (17.04.2007). Проверено 19 марта 2015.
  15. [nationalkom.karelia.ru/press-centr/novosti/vneseny-izmenenija-v-edinyj-alfavit-karel-skogo-jazyka Внесены изменения в единый алфавит карельского языка]. Министерство Республики Карелия по вопросам национальной политики (06.06.2014). Проверено 19 марта 2015.

Литература

  • Основы финно-угорского языкознания (Прибалтийско-финские, саамский и мордовские языки). — М.: Наука, 1975. — С. 18-20. — 348 с. — 1900 экз.
  • С. В. Ковалева, А. П. Родионова. Традиционное и новое в лексике и грамматике карельского языка. — Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2011. — С. 8-30. — 138 с. — 300 экз. — ISBN 978-5-9274-0498-8.

Отрывок, характеризующий Карельская письменность

Ночь была темная, теплая, осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав тридцать верст по грязной вязкой дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.
– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.