Кариев, Абдувахит-кари Абду-Рауф

Абдувахит-кари Абду-Рауф</br>Кариев
Депутат Второй Думы, 1907
Дата рождения:	1859(1859)
Дата смерти:	1937(1937)
Место смерти:	Ташкент
Гражданство:	Российская империя Российская империя Хорезмская ССР</br> СССР СССР
Вероисповедание:	ислам
Род деятельности:	мулла, депутат Государственной думы II созыва от Ташкента.

Абдувахит-кари Абду-Рауф Кариев (вариант имени: Абдувахид Кариев) (1859 — 1937) — мулла, депутат Государственной думы II созыва от коренного населения Ташкента.

Биография

По национальности узбек («сарт»). Выпускник медресе Карахана Иногам Ходжи. Был имамом мечети и мударрисом медресе Мирзы Абдуллы в старой части Ташкента. Владел домом. В политических партиях не состоял. Знал арабский и персидский языки, к 1910 году говорил на русском достаточно для того, чтобы общаться с Львом Толстым.

6 февраля 1907 года избран во Государственную думу II созыва от коренного населения Ташкента. Вошёл в Мусульманскую фракцию. Некоторые выборщики телеграфировали министру внутренних дел и подали протест в Думу с предложением необходимости аннулировать выборы на том основании, что Кариев не знает русского языка или знает его недостаточно, что вступало в противоречие со статьёй 55 Положения о выборах 5 августа 1905. Мандатной комиссией Думы Кариеву был устроен экзамен на знания русского языка и было признано, что для работы в Думе он знает его недостаточно. Мандатная комиссия Думы оспорила законность избрания Кариева депутатом, но результаты выборов аннулированы не были. Кариев аккуратно посещал все парламентские заседания и фракционные собрания. В думских комиссиях не состоял. Голосовал и поддерживал в баллотировках те группы, к которым склонялась мусульманская фракция. По его воспоминаниям он поставил перед членами мусульманской фракции вопрос о нуждах Туркестанского края, но на это получил ответ, что до возбуждения этого вопроса очередь не дошла. 31 января 1909 Кариев был арестован, ему инкриминировалось авторство двух текстов, начинающихся со слов «Любезный брат» и «О смиренные мусульмане», которые рассматривались как противогосударственные и были подписаны его именем. Одновременно с ним были арестованы 4 человека мулла Мухаммед-Рахим-Ходжа Нуретдин Ходжаев, мулла Мулла-Бер-дияр Мулла-Абдуль-Алиев и мударрисы (наставники в мечети) Ахмед-Ходжа-Ишан Абдул-Мумин Ходжаев и Аллаут-дин-Магзум Якуб-Ходжа Ишанов. Доказать авторство Кариева этих текстов следователям не удалось. Видимо, они были сочинены его конкурентами. Тем не менее на основании пункта I статьи 15 Туркестанского Положения его выслали на 5 лет в Тульскую губернию (наказы выборщиков от мусульман Ташкента, найденные на квартире Кариева во время обыска, содержали как социально-экономические, так и политические требования). Во время ссылки 24 сентября 1910 года Кариев ездил в Ясную Поляну и встречался с Л. Н. Толстым. Близким Толстому оказалось мнение Абдула-Лахима (так называли Кариева в Ясной поляне) о том, что собственность допустима, но лишь до известной границы, а именно следует признать неотъемлемой, священной собственностью человека произведения его труда. Позднее, узнав о смерти писателя, Кариев счёл необходимым участвовать в его похоронах.

В 1917—1918 — первый председатель партии «Шуро Исламия» («Исламский совет»), выступал против организаций консервативного духовенства «Улема» и «Фукахо». В 1919—1920 возглавлял Духовное управление мусульман Туркестана. Вместе с чрезвычайным уполномоченным РСФСР в Хиве и Аму-Дарьинском отделе Г. И. Бройдо в 1920 объехал 14 округов, участвуя в проведении предвыборной кампании в Курултай Хорезмской народной республики. В 1921—1922 член Верховного суда Туркестанской АССР. В 1926 представитель от Туркестана на Всемирном мусульманском конгрессе в Мекке. Там вошёл в состав «мандатной комиссии» (так в источнике). По воспоминаниям сына: «Советское правительство поручило ему не голосовать за халифа. Он выполнил это поручение».

В 1933 арестован, вскоре освобожден. В 1937 вновь арестован по обвинению в создании панисламистской организации. В основе обвинения была поездка Кариева в Мекку в 1926 (в протоколах ошибочно в 1930). Якобы, вернувшись из хаджа, Абдувахит Кари (так в источнике) начал бороться за возрождение «Шуро Исламия» и одновременно когда-то враждовавшей с ней «Улема Джамияты». Роль вдохновителя панисламистского движения в Советской Средней Азии отводилась «агенту английской разведки <…> Хазрету Ибни Соуде», главному организатору конгресса в Мекке (очевидно имеется в виду Абдул-Азиз ибн Сауд («хазрет» в переводе «святейший»), так как именно он был инициатором проведения Всемусульманского конгресса в Мекке в 1926 году. Основателя династии Саудитов в то время как раз очень ценили в СССР за выраженную антианглийскую позицию).

Абдувахид Кариев скончался в ташкентской тюрьме через 3-4 месяца после ареста.

Семья

Две жены и 8 детей в 1910 году. В 1917 году средний сын был отдан в Николаевскую гимназию, после чего старшие и младшие сыновья окончили советскую среднюю школу.

• Брат — Олим-кози, судья города Ташкента, дед физика С. А. Азимова.
• Племянник — Акмаль Икрамов (1898—1938), секретарь ЦК Комапартии Туркестана (1921—1923), 1-й секретарь ЦК Компартии Узбекистана (1929—1937), отец писателя Камиля Икрамова.

Литература

• [dlib.rsl.ru/viewer/01003732207#page540?page=542 Боиович М. М. Члены Государственной думы (Портреты и биографии). Второй созыв. М, 1907. С. 500]
• [www.tez-rus.net/ViewGood30701.html Котюкова Т. В., Усманова Д. М. КАРИЕВ Абдувахит-кари Абду-Рауф // Государственная дума Российской империи: 1906—1917. Б. Ю. Иванов, А. А. Комзолова, И. С. Ряховская. Москва. РОССПЭН. 2008.] C. 341.
• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?num=10704&t=page Икрамов К. А. Дело моего деда // В кн.: Дело моего отца. — М., Советский писатель, 1991. — 304 с.]

Рекомендованные источники

• Туркестанский сборник. Ташкент, 1907. Том 417. С. 85-177;
• Федоров Е. Очерки национально-освободительного движения в Средней Азии. Ташкент, 1925;
• Котляр П., Вайс М. Как проходили выборы в Туркестане. Ташкент, 1947;
• Мусульманские депутаты Государственной думы России, 1906—1917 годы: Сборник документов и материалов. Уфа, 1998;
• Котюкова Т. В. Выборы во вторую Государственную думу и деятельность туркестанских депутатов (1906—1907 годы) // Ozbekiston tarixi. 2000. № 3. С. 40-44;
• Котюкова Т. В. О деятельности туркестанских депутатов во второй Государственной думе // Общественные науки в Узбекистане. 2001, № 3. С. 44-47;
• Усманова Д. М. Мусульманские представители в Российском парламенте, 1906—1917. Казань, 2005.
• Российский государственный исторический архив. Фонд 1278, Опись 1 (2-й созыв). Дело 184; Дело 607. Лист 11;
• Центральный государственный архив Республики Узбекистан. Фонд И-461. Опись 1. Дело 367.

Отрывок, характеризующий Кариев, Абдувахит-кари Абду-Рауф

Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.