Кария

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Карийцы»)
Перейти к: навигация, поиск

Ка́рия (греч. Καρία) — историческая область на юго-западном побережье Малой Азии, где обитал народ карийцев.

В середине 2-го тысячелетия до н. э. Карию избрали местом поселения племена хеттов, смешавшихся с местными жителями, и ко временам Троянской войны (XII век до н. э.) народ карийцев уже существовал. С началом греческой колонизации ближе к концу 2-го тысячелетия до н. э. на побережье Карии появляются греческие города, греческая культура и язык начинают постепенно проникать в среду карийцев, вытеснив карийский язык из употребления к началу нашей эры. В 540-е годы до н. э. Кария, где местные племена не сумели сплотиться в единое государство, оказалась под властью Персидской империи. После похода Александра Македонского территория Карии потеряла чёткие границы, а народ карийцев лишился этнографической идентичности. В настоящее время земли Карии являются частью Турции как ил Мугла.





Географическое положение

Территория, занимаемая народом карийцев, менялась со временем. Границы Карии примерно определены на основании описаний Страбона и Геродота, уроженца Галикарнаса из Карии. Страна простиралась вдоль малоазийского побережья Средиземного моря напротив островов Крит и Родос примерно от устья реки Меандр (совр. название: Большой Мендерес) до устья реки Инд (Indos, совр. название: Даламан), включая в себя крупные прибрежные города Милет, Галикарнасс, Книд, Кавн.

На севере Кария граничит с Лидией по реке Меандр в верхнем течении, в нижнем течении Меандр протекает по землям карийцев. Ближайший из известных городов Эфес лежит уже в Лидии, хотя, согласно Страбону, когда-то карийцы обитали и там. На северо-востоке Кария граничит с Фригией, естественным образом отделяясь горным хребтом, а также с Писидией, горной областью. На востоке Кария граничит с Ликией по реке Инд (Dalaman). Внутри Карии протекали также такие реки, как Калбий и Марсий, крупный приток Меандра.

Береговая линия Карии, согласно Страбону, растянулась на 4900 стадий (прим. 880 км), если включить все заливы. С давних времён большая часть побережья Карии принадлежала греческим племенам: Родос владел побережьем от западной границы Карии на протяжении 1500 стадий (270 км), поселенцы из Лакедемона основали Книд, дорийцы из Арголиды основали Галикарнасс, ионийцы из Афин захватили Милет и мыс Микал. Впрочем, эллины селились очагами, так что у местных карийцев оставался выход в море.

Большая часть Карии представляет гористую местность, где в античное время было развито овцеводство. Плодородные земли лежат в долине реки Меандра и её притоков, а также вдоль побережья. В древности славилось вино из Книд, а на карийских монетах изображали гроздь винограда. Виноделие развили в Карии греческие поселенцы.

Происхождение карийцев

По Геродоту карийцы считали себя исконными жителями Карии, хотя он приводит другую историю об островном происхождении карийцев:

«Карийцы пришли на материк с островов. В глубокой древности они были подвластны Миносу, назывались лелегами и жили на островах. Впрочем, лелеги, по преданию, насколько можно проникнуть в глубь веков, не платили Миносу никакой дани. Они обязаны были только поставлять по требованию гребцов для его кораблей. Так как Минос покорил много земель и вёл победоносные войны, то и народ карийцев вместе с Миносом в те времена был самым могущественным народом на свете. … Затем, много времени спустя, карийцев изгнали с их островов дорийцы и ионяне [греческие племена], и таким-то образом они переселились на материк. Так-то рассказывают о карийцах критяне. Сами же карийцы, впрочем, не согласны с ними: они считают себя исконными жителями материка, утверждая, что всегда носили то же имя, что и теперь.»[1]

Страбон, хотя и замечает, что существуют другие истории, придерживается островной версии происхождения карийцев, при этом сообщает, что карийцы при переселении вытеснили лелегов и пеласгов с мест их обитания[2]. В Илиаде карийцы, лелеги и пеласги перечисляются Гомером отдельно как союзники троянцев:

«Настес вёл говорящих наречием варварских каров,
Кои Милет занимали, и Ффиров лесистую гору,
И Меандра поток, и Микала вершины крутые»[3]

То есть во время Троянской войны (XIII/XII в. до н. э.) карийцы уже обитали в Малой Азии. Афиней[4] цитирует писателя Филиппа из Феангела, который сказал, что «карийцы с давних времён и по нынешний день используют лелегов как рабов». Ещё при Страбоне в Милете и всей Карии сохранялись склепы и постройки лелегов, народа, отличного от карийцев.

За островное происхождение карийцев говорит следующий факт, изложенный Фукидидом[5]. Когда афиняне по приказу Писистрата очищали священный остров Делос от захоронений, то оказалось, что почти половина останков принадлежала карийцам, которых признали по оружию и другим признакам, соответствующим карийцам из Карии. Фукидид приводит версию, что не греки прогнали карийцев с островов Эгейского моря, а царь Минос из-за того, что те пиратствовали[6].

История

Сохранились некоторые надписи на карийском языке, которые окончательно удалось расшифровать лингвисту Дж. Рэю. Карийский язык, практически исчезнувший ещё до рождества Христова, принадлежал к хеттской подгруппе анатолийских языков, на которых говорили народы Малой Азии. Анатолийские языки принадлежали к индо-европейской семье языков. На той же подгруппе языков говорили и соседи карийцев в Малой Азии, ликийцы и лидийцы, что опровергает островную версию происхождения карийцев.

Бронзовый век

На основании лингвистического анализа надписей можно сделать вывод, что хеттские племена вторглись в Малую Азию с востока в конце 3-го тысячелетия до н. э., в середине 2-го тысячелетия до н. э. эти племена индо-европейского происхождения стали заселять Карию, где частично смешались с местным населением, так называемыми лелегами. Карийский язык, по мнению лингвистов, подвергся местному влиянию в наибольшей степени.

Считается, что впервые Кария дважды упомянута в клинописном тексте хеттов как страна Каркиса (Karkissa, Karkija) около 1270 г. до н. э.. В победном документе хеттский царь Хаттусилис III цитирует своё обращение к вероломному правителю Манапа-Датте из Страны на реке Сеха:

«В своё время, когда твои братья выдворили тебя из твоей страны, я вверил тебя народу Каркисы, я даже слал ради тебя дары народу Каркисы. Но, несмотря на это, ты не пошел за мной, а пошел за Уххацити, моим врагом. И что же, теперь мне брать тебя в подданные?!»[7]

Большинство исследователей отождествляют хеттскую Каркису с Карией, основываясь кроме фонетического сходства названий на географическую локализацию (из хеттских текстов) соседней Ликии. Второй раз, уже ретроспективно, о карийцах 2-го тысячелетия до н. э. упомянул Гомер в «Илиаде».

От прихода греков до персидского завоевания

Первая волна ионийской колонизации побережья Малой Азии началась в XI в. до н. э. Геродот сообщает, что поселенцы из Афин (ионийское племя) перебили мужчин в Милете, изначально карийском городе, а их дочерей взяли в жены. Экспедиция из Арголиды с Пелопоннеса (дорийское племя) захватили кусок побережья и основали Галикарнасс, куда спустя несколько веков переселили жителей прилегающих карийских поселений. Карийцы в глубине страны сохраняли свой язык, но под воздействием эллинских поселенцев насытили его большим количеством греческих слов. По некоторым фактам можно сделать вывод, что правящая знать в IV в. до н. э. уже перешла на греческий язык, по сути являвшийся языком межплеменного общения в прибрежных государствах Малой Азии. Единого государства у карийцев не было, они жили в поселениях и маленьких городках, объединённых по принципу конфедерации, существовавшей и после завоеваний Александра Македонского. Объединяли их единый язык и вера в бога войны, Зевса Карийского, как называл его Геродот. Важные вопросы решались на собрании в известном храме, расположенном в центре Карии. Дорийские города в Карии имели свой союз. Нет сведений о каких-либо войнах между местными карийцами и пришлыми греками, видимо, эти народы находили взаимовыгодным совместное существование.

О карийцах также есть упоминание в Библии, книге Царей[8], как о наёмниках в Иудее, то есть в IX—VII вв. до н. э.

Спустя 800 лет после Троянской войны о карийцах поведал Геродот. Карийцы считались воинственным народом, именно им приписывает Геродот изобретение ручек у щитов и султанов на боевых шлемах. Геродот рассказывает, что в VII в. до н. э. египетские фараоны охотно пользовались услугами наёмников-карийцев:

«Через некоторое время, однако, ионян и карийцев, которые занимались морским разбоем, случайно занесло ветрами в Египет. Они высадились на берег в своих медных доспехах, и один египтянин, никогда прежде не видавший людей в медных доспехах, прибыл к Псамметиху в прибрежную низменность с вестью, что медные люди пришли с моря и разоряют поля. Царь же понял, что сбывается прорицание оракула, вступил в дружбу с ионянами и карийцами, и великими посулами ему удалось склонить их поступить к нему на службу наемниками.»[9]

Эти сведения Геродота подтверждаются надписями, обнаруженными в Египте. В Хронографии Евсевия отмечается, что на рубеже VIII—VII вв. до н. э. карийцы были одним из самых могущественных народов в Средиземноморском бассейне, «властвовали на море»[10] по словам Евсевия. На службе фараонов карийцы оставались вплоть до персидского завоевания Египта в 525 до н. э., а после служили персам, новым хозяевам Азии. Из примерно 200 найденных надписей на карийском языке только 30 обнаружены в Карии (в основном на монетах), а остальные в Египте, Судане (в античное время Нубия) и Афинах. Возможно, что карийцы, рассеявшись в качестве наёмников в бассейне Средиземного моря, зародили легенду об их островном происхождении.

Ещё один из первых известных царей Лидии Гигес в начале VII в. до н. э. воевал на землях Карии. Его сын Ардис II захватил ионийский город Приену в Карии согласно Геродоту. Впрочем, Диоген Лаэртский в рассказе о древнегреческом мудреце Бианте из Приены в Карии упомянул про осаду Приены лидийским царём Алиаттом III, внуком Ардиса II и отцом легендарного царя Крёза:

«Есть рассказ, что когда Алиатт осаждал Приену, то Биант раскормил двух мулов и выгнал их в царский лагерь, — и царь поразился, подумав, что благополучия осаждающих хватает и на их скотину. Он пошёл на переговоры и прислал послов — Биант насыпал кучи песка, прикрыл его слоем зерна и показал послу. И узнав об этом, Алиатт заключил наконец с приенянами мир.»[11]

По Геродоту Крёз был сыном Алиатта от жены-карийки[12].

Кария бедна сюжетами греческой мифологии; к ней прямо приурочен фактически лишь миф об Эндимионе, культ которого известен в Карии с древности. Пещера на горе Латме, где спит Эндимион, очевидно, описывается в наброске неоконченного стихотворения Пушкина «В роще карийской, любезной ловцам, таится пещера…»

Карийцы под властью персидских сатрапов

Впервые все греческие города в Карии завоевал легендарный лидийский царь Крёз в середине VI в. до н. э. После разгрома лидийского царства персидским царем Киром, карийцы в 543 до н. э. покорились Гарпагу, главному военачальнику Кира, лишь маленький карийский город Педас оказал сопротивление (в изложении Геродота).

Ксенофонт излагает историю покорения карийцев так[13]: Кир послал в Карию своего военачальника Адусия, который застал карийцев в гражданской войне. Обе противоборствующие стороны обратились к Адусию с просьбой о помощи. Персидский военачальник не отказал в союзе ни одной из сторон и попросил впустить его войска в карийские города как союзников. Заняв крепости, он созвал предводителей сторон и примирил их, пообещав стать врагом каждому, кто нарушит мир. Карийцы в благодарность попросили Кира дать им в сатрапы Адусия, что персидский царь и сделал через 5 лет, когда захватил Вавилон и надобность в военачальнике отпала.

При Дарии I Карию включили в сатрапию и обложили ежегодной податью. В 499 до н. э. ионийские города Малой Азии во главе с Милетом восстали против персидского владычества, к восстанию присоединились карийцы. После ряда побед и поражений карийцы в 494 до н. э. вновь покорились персам, и даже приобрели часть земель Милета, греческое население которого персы обратили в рабство.

Когда персидский царь Ксеркс I в 480 до н. э. двинулся походом в Грецию, карийцы в качестве вассалов выставили 70 кораблей, и ещё 30 кораблей выставили дорийские города Карии[14]. Над дорийскими кораблями предводительствовала Артемисия I из Галикарнасса, женщина, мужеством которой восхищался Ксеркс. Сатрап Карии Аридолис в одном из морских сражений был захвачен греками в плен[15]. А главным евнухом у Ксеркса, воспитателем его сыновей, был Гермотим, родом из Педаса — карийского города севернее Галикарнаса.

После греко-персидских войн Афины превратились в ведущую морскую державу. Афинский стратег Кимон совершил военную экспедицию на юг Малой Азии в 460-х г. до н. э., разгромив войска тамошних персидских сатрапов. В годы Пелопоннеской войны население прибрежной Карии платило дань Афинам, о чем сообщает Фукидид. Однако когда афиняне двинулись вглубь Карии, то их отряд был уничтожен карийцами[16]. Кария, похоже, приобрела независимость от Персидской державы, или же власть персов была номинальной по крайней мере до конца V в. до н. э., когда Спарта в союзе с Персией победила Афины в войне. В эти годы (413—395 гг. до н. э.) Карией правил родственник персидского царя Тиссаферн, управлявший также Лидией и Ликией. После окончания Пелопоннеской войны он неудачно пытался отбиться от спартанских отрядов в Малой Азии. Поражения и подозрение в измене побудили персидского царя Артаксеркса прислать нового сатрапа Тифрауста в 395 до н. э., который обезглавил Тиссаферна, а его голову отослал царю[17].

Деятельность карийских царей

Не надеясь на персов-сатрапов, персидский царь привлекает местную знать к управлению Карией, сначала Гекатомна из Миляса (391 — 377 до н. э.). Персидский царь Артаксеркс II назначил царя Миляса правителем над всей Карией с тем, чтобы собрать армию против восставших киприотов. Гекатомн сумел сделать власть наследственной и передал её сыну Мавсолу (377 — 353 до н. э.), который перенёс столицу Карии из Миляса в Галикарнасс. Мавсола и Гекатомна античные авторы называют царями, показывая степень их независимости от центральной власти. На монетах этих царей имена написаны греческим шрифтом. Мавсол даже участвовал в открытом мятеже против персидского царя, однако его власть в Карии настолько укрепилась, что он смог править своей страной и после того, как персы восстановили господство среди подданных. Неизвестно, распространялась ли власть царей Карии на горную Карию.

После Мавсола 3 года правила его сестра (и одновременно жена по обычаям карийцев) Артемисия, которая прославилась сама и прославила брата возведением мавзолея, считавшегося одним из семи чудес света. Не уступая в доблести другой Артемисии, прославившейся 130 лет ранее в греко-персидских войнах, жена Мавсола отразила нападение флота Родоса, имевшего территориальные интересы в Карии (см. статью Галикарнас).

После смерти Артемисии правил Карией средний сын Гекатомна Идрией (351344 до н. э.), затем младший сын Гекатомна Пиксодар, а затем в 334 до н. э. над Карией поставили перса Оронтобата, зятя Пиксодара. Зятем Пиксодара вызывался стать юный Александр Македонский, немало разгневав своего отца Филиппа II, который считал Пиксодара не царём, а лишь персидским прислужником.

Кария после разгрома Персидской державы

В 334 до н. э. Александр Македонский вторгся в Малую Азию. В том же году, разгромив Оронтобата в сражении за Галикарнас, передал власть над страной в руки царицы Ады, младшей дочери Гекатомна и одновременно вдовы Идриея, добровольно признавшей власть Александра. На обломках Персидской империи Александр построил новую империю, просуществовавшую считанные годы.

После смерти Александра Македонского Кария переходила из рук в руки в войнах диадохов, полностью потеряв самостоятельность, пока римляне, одержав победу над сирийским правителем Антиохом III в 190 до н. э., не разделили Карию между Пергамским царством и Родосом. После этого времени Кария потеряла этнографическую идентичность.

В 129 до н. э. территория Карии была включена в римскую провинцию Азия, охватывающую большую часть Малой Азии. С 395 года Кария вошла в состав Византии после раздела Римской империи на две части и находилась там до XI века, когда турки-сельджуки захватили Малую Азию. Потом византийцы отбили Карию, но с XIII века на её землях опять правят мусульманские правители. С XIV века Кария является частью Оттоманской империи, а после распада империи — частью Турции как административная провинция Мугла (Muğla).

Напишите отзыв о статье "Кария"

Примечания

  1. Геродот. История. 1.171
  2. Страбон, 14.2
  3. Гомер. Илиада. 2.865
  4. Афиней. 6.271
  5. Фукидид. История. 1.1.8
  6. Фукидид. История. 1.1.4
  7. Гёрни О. Р. [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000014/st023.shtml Хетты. Гл. 5.4 / Пер. с англ. Н. М. Лозинской и Н. А. Толстого. М.: Наука, 1987.]
  8. Библия. Книга Царей. 11.4
  9. Геродот. История. 2.152
  10. Хроника Евсевия
  11. Диоген Лаэртский
  12. Геродот. История. 1.92
  13. Ксенофонт. Киропедия. 7.4
  14. Геродот. История. 7.93
  15. Геродот. История. 7.195
  16. Фукидид. История. 3.9
  17. Диодор. Историческая библиотека. 14.80.8

Литература

  • Круглов Е. А. 1989: [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1369 Социальное развитие Карии в I половине IV в. до н. э. (эллинизирование или эллинизация?)] // Социальная структура и идеология античности и раннего средневековья: Межвузовский сборник / Э. Д. Фролов (отв. ред.). Барнаул, 56-68.
  • Bean George E. Turkey beyond the Maeander. — London: Frederick A. Praeger, 1971. — ISBN 0874710383.
  • Cramer J.A. Geographical and Historical Description of Asia Minor; with a Map: Volume II. — Oxford: University Press, 1832. — P. Section X Caria. Downloadable Google Books.

Ссылки

  • [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.04.0064%3Aalphabetic+letter%3DC%3Aentry+group%3D6%3Aentry%3Dcaria-geo Caria, ] Dictionary of Greek and Roman Geography (1854) (ed. William Smith)
  • [www.livius.org/cao-caz/caria/caria.html Caria], by Jona Lendering at livius.org
  • [www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/007/048/48880.htm Кария] из словаря Брокгауза и Ефрона
  • [www.perseus.tufts.edu/hopper/text?doc=Perseus%3Atext%3A1999.02.0137%3Abook%3D5%3Achapter%3D29 Кария] (англ.) глава из Естественной истории Плиния Старшего.

Отрывок, характеризующий Кария

«Со вчерашнего вечера участь моя решена: быть любимым вами или умереть. Мне нет другого выхода», – начиналось письмо. Потом он писал, что знает про то, что родные ее не отдадут ее ему, Анатолю, что на это есть тайные причины, которые он ей одной может открыть, но что ежели она его любит, то ей стоит сказать это слово да , и никакие силы людские не помешают их блаженству. Любовь победит всё. Он похитит и увезет ее на край света.
«Да, да, я люблю его!» думала Наташа, перечитывая в двадцатый раз письмо и отыскивая какой то особенный глубокий смысл в каждом его слове.
В этот вечер Марья Дмитриевна ехала к Архаровым и предложила барышням ехать с нею. Наташа под предлогом головной боли осталась дома.


Вернувшись поздно вечером, Соня вошла в комнату Наташи и, к удивлению своему, нашла ее не раздетою, спящею на диване. На столе подле нее лежало открытое письмо Анатоля. Соня взяла письмо и стала читать его.
Она читала и взглядывала на спящую Наташу, на лице ее отыскивая объяснения того, что она читала, и не находила его. Лицо было тихое, кроткое и счастливое. Схватившись за грудь, чтобы не задохнуться, Соня, бледная и дрожащая от страха и волнения, села на кресло и залилась слезами.
«Как я не видала ничего? Как могло это зайти так далеко? Неужели она разлюбила князя Андрея? И как могла она допустить до этого Курагина? Он обманщик и злодей, это ясно. Что будет с Nicolas, с милым, благородным Nicolas, когда он узнает про это? Так вот что значило ее взволнованное, решительное и неестественное лицо третьего дня, и вчера, и нынче, думала Соня; но не может быть, чтобы она любила его! Вероятно, не зная от кого, она распечатала это письмо. Вероятно, она оскорблена. Она не может этого сделать!»
Соня утерла слезы и подошла к Наташе, опять вглядываясь в ее лицо.
– Наташа! – сказала она чуть слышно.
Наташа проснулась и увидала Соню.
– А, вернулась?
И с решительностью и нежностью, которая бывает в минуты пробуждения, она обняла подругу, но заметив смущение на лице Сони, лицо Наташи выразило смущение и подозрительность.
– Соня, ты прочла письмо? – сказала она.
– Да, – тихо сказала Соня.
Наташа восторженно улыбнулась.
– Нет, Соня, я не могу больше! – сказала она. – Я не могу больше скрывать от тебя. Ты знаешь, мы любим друг друга!… Соня, голубчик, он пишет… Соня…
Соня, как бы не веря своим ушам, смотрела во все глаза на Наташу.
– А Болконский? – сказала она.
– Ах, Соня, ах коли бы ты могла знать, как я счастлива! – сказала Наташа. – Ты не знаешь, что такое любовь…
– Но, Наташа, неужели то всё кончено?
Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?