Карикатура

Карикату́ра (итал. caricatura, от caricare — нагружать, преувеличивать):

1. сатирическое или юмористическое изображение, в котором комический эффект создаётся преувеличением и заострением неприятных, ужасных черт, неожиданными сопоставлениями и уподоблениями;
2. жанр изобразительного искусства (обычно графики, но не обязательно), являющийся основной формой изобразительной сатиры, в сатирической или юмористической форме изображает какие-либо социальные, общественно-политические, бытовые явления, реальные лица или характерные типы людей.

Близко с термином «карикатура» связаны такие понятия как лубок, шарж, гротеск.

Современная карикатура — это, как правило, сатирический или юмористический рисунок, изоанекдот. По тематике различается: политическая карикатура, социальная, бытовая и т. д. Жанр карикатуры развивается во всём мире.

«Большая энциклопедия карикатуры» даёт определение понятию «современная карикатура»:

• по форме — линейная или контурная, насыщенная — штриховая, чёрно-белая или цветная, карикатура в единичном изображении или в многочисленных сюжетах (комикс, strip-cartoon),
• по содержанию — юмор (funny cartoon), сатира, шарж, чёрный юмор, карикатура как искусство или станковая карикатура (fine art cartoon), философская карикатура, странные предметы, и т. д.
• по технике и жанру исполнения — графика, иллюстрация, коллаж, монтаж, фотография, плакат, живопись, реклама, анимация, скульптура и объёмные изображения, архитектура, инсталляция, перформанс, актинг,
• по области применения — различные виды полиграфической продукции (журнальная и книжная иллюстрация, календари, буклеты, почтовые марки и открытки, наклейки, печати, и т. д.), реклама, анимация, и т. д.

В настоящее время международное признанное название caricature относится только к шаржам, утрированным портретам. А русское понятие карикатура описывается в мировой практике другим словом — cartoon.

В России

Известные отечественные художники-карикатуристы:

1917—1960-е годы. Художники, работавшие над пропагандистскими плакатами и карикатурами в советских газетах — Черемных, Ротов, Семёнов, Бродаты, Дени, Кукрыниксы, Ефимов

Начало 1970-х годов. Так называемый «юмор молодых» (не участвующие в агитпропаганде) — В. Коноплянский, В. Иванов, И. Макаров, В. Бахчанян, В. Песков, Ф. Куриц, В. Розанцев, С. Тюнин, Л. Тишков, М. Златковский, О. Теслер, А. Некрасов, И. Воробьёв, В. Скрылев, И. Копельницкий, В. Богорад, В. Дубов, Г. Огородников.

1980-е годы. А. Меринов, А. Бильжо, А. Сергеев, братья Лемеховы, Г. Светозаров, В. Степанов, В. Земцов, С. Айнутдинов, И. Варченко, В. Дружинин, И. Анчуков.

1990—2000 годы. Н. Кращин, С. Ёлкин, А. Попов, С. Дергачёв, В. Мисюк, М. Серебряков, Д. Полухин

Современные художники, работающие в жанре «шаржа»: И. Макаров, В. Мочалов, В. Балабас, К. Куксо, братья В. и М. Ивановы, Николай Крутиков.

Карикатура — один из древнейших видов рисунка. Она отображает проблемы общества и с ранних времён служила определённым методом самоутверждения над обидчиком. Так насмехались над врагами, так народ насмехался над своими властителями или поработителями. Обычно это был рисунок с грубыми искажениями черт обидчиков или пририсованными рогами, хвостом и т. д. Зарождение карикатуры в России произошло в XVII в. с народных лубочных картинок.

Известно, что император Наполеон очень остро реагировал на карикатуры про себя. В России в 1812 году во время Отечественной войны разгорелась целая полномасштабная карикатурная кампания против французского императора, а главнокомандующий русской армией Михаил Кутузов для распространения даже образовал при своём штабе особую типографию. Во время войн и военных конфликтов всегда широко используется так называемая плакатная карикатура, поднимающая патриотизм и боевой дух и оскорбляющая противоположную сторону.

Хотя карикатура существует с древних времён, карикатура как искусство появилась не сразу.

В XIX веке

В России карикатура получила особое признание с 19 столетия.

Развитие карикатуры тесно связано с литературной публицистикой. Поначалу в газетах появлялись статьи с сатирическими рисунками на те или иные события с пояснительным текстом. Постепенно, с течением времени, стали публиковаться рисунки и без сопроводительного и объясняющего текста, сюжет рисунка был понятен и без слов. Но царская цензурная охранительная система внимательно следила за политическим аспектом их и не допускала никакой свободы в оскорблении властьимущих. Однако развитие жанра уже невозможно было остановить. Безымянные карикатуры передавались друг другу, а иногда особо едкие и перерисовывались.

Но и официальная карикатура развивалась. Постепенно сатирические рисунки стали занимать всё больше газетной территории. Сатирические и юмористические отделы открывались в серьёзных общественных периодических изданиях, например, в журнале «Сын Отечества» (с 1812 до 1852 года), где обязательно какое-то место отводилось рисункам. Стали появляться отдельные рисованные издания. Направленность их часто ограничивалась окружающей бытовой обстановкой и избегала политической тематики. Осмеянию в первую очередь предавали мелких чиновников-казнокрадов, торговцев или артистов неудачно исполненных ролей. В качестве сюжета также использовались не проверенные сплетни, которых всегда бывало в избытке в столичном обществе. Известно, что именно таким образом, сомнительного вкуса карикатурами, доводили до отчаяния великую драматическую актрису Варвару Асенкову (1817—1841) её завистницы по сцене:

«Скандал, разгоравшийся вокруг имени талантливой актрисы, с годами приобретал всё больший размах. Не проходило и дня, чтобы в столичных газетах не появлялись карикатуры на Асенкову, намекавшие на двусмысленные связи и сплетни».

Сейчас, уже в наше время, по воспоминаниям современников, досконально известно, что всё это были досужие вымыслы, разжигаемые интригами и специально проплаченные, сейчас уже известно, и кто за ними стоял, но в то время несправедливые сатирические удары воспринимались публикой доверчиво и довели Варвару Асенкову до ранней смерти. Об этом писали Каратыгин (П. Каратыгин, Записки, новое издание по рукописи под ред. Б. Казанского, тт. 1—2, Л., 1929—1930) и Панаева (А.Панаева. Воспоминания. — М.: «Захаров», 2002. — 448 с. — ISBN 5-8159-0198-9). Карикатура таким образом могла стать и средством достижения чьих-то корыстных и завистливых целей. Цензура жёстко следила за непоявлением сатиры на царствующих особ, а в оскорблениях в адрес бессильной актрисы не усматривала нарушений.

В середине XIX в. в России появился целый ряд сатирических журналов. Одним из таких изданий стал журнал «Ералаш» — русский иллюстрированный сатирический журнал, основанный художником М. Л. Неваховичем и выходивший в Петербурге с 1846 по 1849 гг. Журнал в сатирической форме отражал явления общественной русской столичной жизни и быта, а также все происходившие в сфере искусства и чиновничества; также много места занимали карикатуры на современных деятелей культуры: писателей, артистов. Многие рисунки в журнале были выполнены самим издателем, но также там сотрудничали и другие художники: Н. А. Степанов, И. И. Пальм. Однако, жизнь этого издания была короткой в связи с кончиной самого издателя. Периодичность журнала была 4 номера в год и всего вышло 16 номеров. Художник Н. А. Степанов (1807—1877) через некоторое время, в 1865 году начал издавать свой сатирический журнал «Будильник». Этот журнал вошёл в историю российской культуры в первую очередь тем, что там публиковались первые юмористические рассказы А. П. Чехова под псевдонимом Антоша Чехонте и Брат моего брата. Но именно там появлялись и карикатуры художника Дмитрия Орлова, получившего известность под псевдонимом Моор, а также будущего знаменитого архитектора Фёдора Шехтеля под псевдонимом Финь-Шампань, а также рисунки А. Н. Лебедева, в этом жанре прославились и другие художники: М. О. Микешин (1835—1896), В. С. Шпак (1847—1884), Н. В. Иевлев (1834—1866), П. М. Шмельков (1819—1890), Н. П. Чехов, А. Ф. Афанасьев и т. д. Их карикатуры также печатали и другие издания того времени: «Иллюстрированный альманах», «Стрекоза», «Шут», «Зритель», «Искра», «Гудок» «Сверчок», «Москва», «Осколки» и др..

Но всё более накаляемая в Российской империи общественная обстановка заставила непритязательные юмористические издания заинтересоваться политическими аспектами российской жизни.

Из книги: Карина Грет (KARINE GRETH) «LE DESSIN DE CARICATURE EN RUSSIE COMME MIRROIR DES REPRESENTATIONS», 2002—2003 (перевод с французского представлен под адресу: www.cartoonblues.com/forum/viewtopic.php?f=3&t=4049):

«Первая предреволюционная карикатура относится к 1900 году. На рисунке в виде социальной пирамиды изображается трудное положение рабочих и безземельных крестьян того времени. С революцией 1905 года свобода слова достигает своего пика, что позволило журналистам и издателям той поры публиковать рисунки, минуя контроль цензуры. К сожалению, эта свобода продолжалась недолго. Однако это был первый шаг к беспрепятственному распространению информации. В 1905 году народ смог наблюдать настоящий всплеск в карикатуре достойной своего имени».

В это время особо проявились художники: Сергей Чехонин (1878, с. Лыкошино, ныне Калининской области — 23.2.1936, Лёррах) и Валентин Серов.

С 1908 по 1914 годы в Петербурге издавался журнал «Сатирикон» — там публиковалось много карикатур, в том числе и политических. В 1913—1918 гг. выходил журнал «Новый Сатирикон», издававшийся частью авторов старой редакции. После революции журнал был закрыт, большинство авторов оказались в эмиграции, оставшиеся — разошлись по советским изданиям, однако рамки карикатурных тем советской карикатуры сделались узкими.

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  В Одессе живут, как в раю. Бандитизм на одесских улицах. Карикатура 1917 года

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Мужския моды. Карикатура 1918 года

• Ошибка создания миниатюры: Файл не найден

  Одесский налётчик, «добывающий» драгоценные камни. Карикатура 1918 года

Карикатура — одно из древнейших видов рисунка. Она отображает проблемы общества и с ранних времён служила определённым методом самоутверждения над обидчиком. Так насмехались над врагами, так народ насмехался над своими властителями или поработителями. Обычно это был рисунок с грубыми искажениями черт обидчиков или пририсованными рогами, хвостом и т. д. Зарождение карикатуры в России произошло в XVII в. с народных лубочных картинок.

Известно, что император Наполеон очень остро реагировал на карикатуры про себя. В России в 1812 году во время Отечественной войны разгорелась целая полномасштабная карикатурная кампания против французского императора, а главнокомандующий русской армией Михаил Кутузов для распространения даже образовал при своём штабе особую типографию[2]. Во время войн и военных конфликтов всегда широко используется так называемая плакатная карикатура, поднимающая патриотизм и боевой дух и оскорбляющая противоположную сторону.

Хотя карикатура существует с древних времён, однако карикатура как искусство появилась не сразу. Первым признанным в Европе карикатуристом стал швейцарский художник и силуэтист Жан Гюбер (1721—1786), особую известность получили его карикатуры на Вольтера, другом и постоянным партнёром в шахматы которого он был на протяжении многих лет. Девять картин художника из цикла «Вольтериада» приобрела для своей коллекции Екатерина II, среди них картина «Вольтер, играющий в шахматы с отцом Адамом», отмеченная мягкой иронией к себе самому, изображённому в качестве летописца повседневной жизни философа.

В СССР

В СССР официальная карикатура служила политическим целям: борьбе с внешним врагом — капитализмом и с внутренними отдельными моральными недостатками общества строителей социализма, высмеивая тунеядство, пьянство, прогулы и тому подобное. Но наравне с официальной карикатурой всегда существовала подпольная, высмеивающая властные структуры, что не могла делать официальная.

Из книги: Карина Грет (Karine Greth) «Le dessin de caricature en Russe comme miroir des représentations», 2002—2003 Перевод представлен под адресу: www.cartoonblues.com/forum/viewtopic.php?f=3&t=4049):

«В Советском Союзе существовало разделение карикатуры на жанры — шарж, политика, злоба дня, портрет, хотя сама карикатура не была официально признана. Борис Ефимов, один из протогонистов карикатуры, полагал, что всякая карикатура в СССР была политической, а потому подразделялась лишь на две категории — для внутреннего употребления и международного».

Художник-карикатурист Владимир Мочалов в биографической книге «О себе и не только»: «…после 1922 года никаких шаржей и карикатур на больших руководителей в СССР не печатали. Официально говорилось, что главным источником всех несчастий в нашей стране являлся управдом. Ну, в крайнем случае — безымянный чиновник. Очень удобно — и власть делает вид, что к ней это отношения не имеет, и автор не репрессирован».

Карикатура в СССР, таким образом, была в первую очередь плакатная. Ещё в годы Гражданской войны Моор зарекомендовал себя в плакатной карикатуре, в частности, широко известна его работа Ты записался добровольцем?, а также серия карикатур, направленных на врагов Советской власти и чуждые советскому духу явления: Белое движение, Антанта, религия, публиковавшиеся в открывшемся новом советском журнале «Безбожник у станка».

Широко известны карикатурные агитплакаты первых лет советской эпохи в 1919—1921 гг. «Окна РОСТА», в работе над которыми участвовали: М. М. Черемных В. В. Маяковский, создававший как рисунки, так и подписи, Д. С. Моор, И. А. Малютин, А. М. Нюренберг, М. Д. Вольпин, П. П. Соколов-Скаля, Б. Н. Тимофеев, Л. Г. Бродаты, В. В. Лебедев, А. А. Радаков, Б. Е. Ефимов, Казимир Малевич, Аристарх Лентулов, Илья Машков, Кукрыниксы.

Спустя много лет художник-карикатурист Владимир Мочалов в биографической книге «О себе и не только» иронично скажет об этих художниках и их творчестве: «Недаром иностранные критики в эпоху СССР, восхищаясь работой наших карикатуристов, придумали феноменальный термин: „положительная сатира“!».

Годы НЭПа вывели много разных юмористических журналов, но их жизнь оказалась недолгой. В 1922 году начинают издаваться сразу несколько сатирических юмористических журналов: «Крокодил», «Смехач», «Заноза», чуть позже, в 1923 году — «Прожектор» (при газете «Правда») и ещё несколько. Там публикуется в основном литература для непритязательного чтения, далёкая от политики, не конфликтная, хотя и с осторожным приятием новой советской действительности: юморески, весёлые неприхотливые историйки, пародийные стихи и, конечно, карикатуры. Среди прочих карикатур в этих журналах публиковались и рисунки знаменитого театрального режиссёра, создателя Мастфора Николая Фореггера, который был ещё и художником. Но все эти издания стали исключением в советской периодике и очень скоро по решению властей были закрыты, с 1930 года «Крокодил» остался единственным общесоюзным сатирическим журналом. Советская карикатура очень быстро вернулась к политическо-плакатной форме.

Плакатность особо выросла во время Великой Отечественной войны, когда карикатура стала в какой-то степени орудием борьбы и средством патриотического поднятия духа. Известен плакат Моора начала войны «Все на Г» (Гитлер, Гиммлер, Геринг, Геббельс и русская буква Г с известным русским масштабным словом широкого смысла на эту букву и графической игрой в четыре эти буквы, сложившиеся в фашистский знак).

Необходимо также отметить работы в этой области Кукрыниксов. Кукрыниксы представляли собой творческий коллектив, возникший в начале 1920-х годов из трёх художников-графиков и живописцев: Михаил Васильевич Куприянов (1903—1991), Порфирий Никитич Крылов (1902—1990) и Николай Александрович Соколов (1903—2000). Их темой было гротескное злободневное освещение внутренней и международной жизни с позиций советского человека. Они являлись также авторами выполненных в форме карикатур иллюстраций и серии агитационных политических плакатов. Кукрыниксы стали классиками советской политической карикатуры, которую понимали как орудие борьбы с политическим врагом, и совершенно не признавали иных веяний в искусстве и в карикатуре, проявившихся в полной мере в первую очередь в новом формате «Литературной газеты» (отдел юмора «Клуб 12 стульев»). Все трое за свои достижения получили звания, стали действительными членами АХ СССР, народными художниками СССР (1958), Героями Социалистического Труда.

Через много лет, уже после завершения советской эпохи, с разоблачительными статьями против ещё одного очень известного художника того же плакатного жанра Бориса Ефимова не раз выступал художник следующего поколения Михаил Златковский: «Что за времена такие на дворе, когда „палач от карикатуры“ раз за разом, ничтоже сумняшися, испрашивает себе награду ещё и ещё за свои неправедные дела?!» Дальше идут обвинения в адрес Бориса Ефимова во всех тяжких грехах. Личность старейшего карикатуриста, прожившего более 100 лет, безусловно, требует непростого отношения и многого осмысления, но это человек, сумевший вырваться из своего прошлого и понять и принять новую волну карикатуры следующего поколения, разительно отличавшуюся от привычных понятий первой половины ХХ века. (А причиной пафоса Златковского стал тот факт, что Ефимов назвал самым лучшим отечественным карикатуристом не Златковского, а Пескова — что широко известно, но не зафиксировано, поскольку Интернета в то время ещё не было.) (в подтверждение этого: www.youtube.com/watch?v=46faB63HYAA Златковский рассказывает о «плохих художниках-двоечниках» Пескове и Бахчаняне, которые на самом деле выдающиеся мастера. Только надо добавить, что Златковский тоже известный художник, достойный множества наград, имеющий право на собственное мнение).

Время хрущёвской оттепели открыло новые возможности для расширения сферы деятельности официальной советской карикатуры, но всё это с окончанием хрущёвской оттепели закончилось так же быстро, как и началось. Тем не менее, какое-то движение в разнообразии всё-таки наметилось. Внутренней политической карикатуры официально не было, а единственная область советской жизни, которая подвергалась осмеянию — сфера обслуживания.

Однако 1 января 1967 года по решению ЦК КПСС «Литературная газета» приобрела новый формат, главным редактором был назначен Александр Чаковский, и появился юмористический раздел «Клуб 12 стульев», который возглавили Виктор Веселовский и Илья Суслов.

Из книги: Карина Грет (KARINE GRETH) «LE DESSIN DE CARICATURE EN RUSSIE COMME MIRROIR DES REPRESENTATIONS», 2002—2003:

«В этой обстановке, происходит и маленькая революция в мире советской прессы: в январе 1967 года на 16 странице „Литературной Газеты“ создаётся новая рубрика — „12 стульев“. Этот клуб имел огромное значение для карикатуры, так как предлагал новые и смелые для того времени темы. В первом январском номере за 1967 год на знаменитой шестнадцатой полосе можно было прочесть: „Мы хотим разнообразить репертуар нашего клуба, а потому мы предлагаем вам публиковать вещи не только смешные, но и иронично-умные. Участник клуба 12 стульев должен принадлежать к одной из двух категорий — либо быть членом союза писателей (художников) либо не быть членом ни того ни другого. Все другие кандидатуры даже не рассматриваются“. С этого момента редакции „Литературки“ разрешается публиковать тексты и рисунки намного более колкие, чем когда-либо раньше. Самое поразительное в этой истории — что такое разрешение было дано лишь одному изданию, так как газета была адресована к интеллигенции, а руководство страны начало понимать необходимость отдушины для этой категории читателей».(www.cartoonblues.com/forum/viewtopic.php?f=3&t=4049&sid=a2f9f40c059c0839b2fd276f9d8a2007&start=15)

Это были великие преобразования и новшества, на которые немедленно откликнулись молодые художники. Только там в то время новая плеяда молодых карикатуристов под рубрикой «Чудаки» ушла от политико-морального назидательства, сделав советскую карикатуру тонкой, философичной, где весёлость граничила с трагизмом. Именно сопричастность и трагическое мироощущение в отечественной карикатуре в конце 1960-х — начале 1970-х годов, немыслимые в работах начала века, позволили полностью уйти к созданию совершенно нового вида карикатуры. Не бичевание пороков персонажей, а душевность и теплота стали основой жанра. Эта карикатура получила название «новой волны». В «Клубе 12 стульев» работали четыре штатных художника-карикатуриста, знаменитую «великолепную четвёрку» составили: Виталий Песков (1944—2002) (ставший безусловным лидером отечественной карикатуры и начавший именно в «ЛГ»), Вагрич Бахчанян (1938—2009), Владимир Иванов (1944—1978) и Игорь Макаров (р. 1944). Эти карикатуристы нашли язык иронии и сарказма для передачи современного общества, постепенно перенаправляя остриё пера во внутрисоциальную сторону. Они ушли от, казалось бы, главного в карикатуре — осмеяния. Их работы обрели символику, мудрость и философичность, а злободневность рисунков первой половины ХХ века сменилась внешней безобидной весёлостью и болью за этот столь несовершенный мир. Появились и другие карикатуристы, шедшие той же стилистикой: Олег Теслер, Василий Дубов, Валентин Розанцев, Михаил Златковский, Андрей Бильжо, Сергей Тюнин, Игорь Копельницкий и другие. И хотя на страницах «Литературной газеты» публиковалось то, что никогда бы не прошло цензуру Главлита в других советских изданиях, полной свободы не было и там. Карикатура новой волны постоянно должна была бороться за своё существование.

Из интервью редактора газеты «Утюг» Валентина Розанцева «Московскому комсомольцу»: Валентин Розанцев(1939—2010): « — Расскажите, пожалуйста, как начиналась альтернативная отечественная карикатура соц-арта? Какие у вас корни, связи, история? Как начинали? Как складывались взаимоотношения с официозом? — Я не совсем понимаю сам этот термин — соц-арт, всё было проще. Карикатура бывает социальной, экономической, политической — какой угодно. „Крокодил“, например, — это карикатура, за которую платит деньги тот самый аппарат, который курирует этот журнал. Карикатуры о том, насколько у нас плохие дороги, сломанные коровники, пьяницы-прогульщики, — весь набор заезженных тем. которые разрешены, продиктованы и добросовестно отрабатываются. Думаю, на своём уровне они это делают честно. Карикатура та — если хочешь, называй её „соц-арт“ — чуть-чуть помоложе, чем крокодильская, эта волна возникла в начале семидесятых годов, когда появились такие малознакомые имена, как Бахчинян, Песков, Иванов, Макаров, чуть-чуть позже — Феликс Куриц, ещё чуть позже — Розанцев, Тюнин, потом Златковский, Смирнов, остальные. Но семидесятые начинались с „Литературной газеты“. Карикатура того периода была рождена польской школой. „Шпильки“ к нам приходили регулярно, это была одна из питающих сред. Второй привходящий момент — косяк международных конкурсов. Притом что у нас в это время не было ничего — в лучшем случае „Крокодил“ проводил раз в три, в четыре года „Сатиру в борьбе за мир“, где собиралась обычная нормальная карикатура: кровавые псы империализма, голуби мира… Другого не было. „ЛГ“ была замечена югославами, и они, а за ними и габровцы, и другие начали активно присылать конкурсные приглашения. Если первые посланные картинки шли „на ура“, то потом — таможня, почтамт, душиловка, петли всякие, возвращение работ, не пропускали, теряли, задерживали. Хотя никто не понимал, зачем, почему — вроде, как не положено, вроде бы там работали какие-то инструкции.»(cartoonia.net/index.php?option=com_content&task=view&id=18&Itemid=55)

Вдова одного из самых крупных карикатуристов новой волны Виталия Пескова вспоминала в мемуарной книге-альбоме («Виталию от Ирины. Памяти художника Виталия Пескова», Mir Collection NY, 2007, ISBN 1-893552-50-0; сокращённый вариант книги и ещё рисунки [www.peskov.org см.здесь]), написанной в форме письма умершему мужу: «Когда в „Литературной газете“ появилась твоя картинка с изображением стаи птиц, летящей в клетках (моя любимая картинка, ты повторил этот рисунок для меня. Нарисовал на тёмной бумаге — другой не было. Вернее, немножко было — её тебе для работы доставал в специальном магазине старейший карикатурист Борис Ефимов — но не тратить же её на нас!), совсем высокое начальство позвонило меньшему и по телефону изрекло: баланс надо соблюдать! Если публикуете такое, то рядом должно быть и другое, балансирующее…»

Карина Грет (KARINE GRETH. «LE DESSIN DE CARICATURE EN RUSSIE COMME MIRROIR DES REPRESENTATIONS», 2002—2003) заключает рассказ об эпохе советской карикатуры:

«Итак, с 1968 по 1988 гг. клуб „12 стульев“ был единственным местом, где можно было найти настоящую карикатуру. Неформальные клубы образуются с начала 70-х годов: карикатуристы новой волны часто собираются на квартирах, чтобы поделиться новыми идеями, показать свои работы, пообщаться и даже попытаться организовать тайные выставки».

Неофициальная карикатура, как и любое другое проявление инакомыслия, в СССР незамедлительно каралась. Одним из таких неформальных карикатуристов являлся Вячеслав Сысоев (1937, Москва — 2006, Берлин), участвовавший в неофициальных, неразрешённых цензурой выставках и активно публиковавшийся на Западе, в результате чего арестованный, как значилось в документах, за «распространение порнографии».

Выставки

Одними из первых в СССР выставок художников-карикатуристов стали проходившие в Воронеже в 1986—1989 годах I, II и III Всесоюзные выставки карикатуры. Организатором выставок являлся созданный воронежским карикатуристом Иваном Анчуковым www.anchukov.ru Клуб карикатуристов «ШЕДЕВР». В выставках принимали участие художники-карикатуристы из Алма-Аты, Бахчисарая, Бендер, Брно (ЧССР), Вильнюса, Владивостока, Волжского, Воронежа, Днепродзержинска, Днепропетровска, Донецка, Дубны, Еревана, Железноводска, Запорожья, Ивантеевки, Казани, Калининграда, Каунаса, Киева, Кишинёва, Краснодара, Ленинграда (ныне Санкт-Петербург), Минска, Москвы, Новосибирска, Омска, Перми, Петрозаводска, Риги, Ростова-на-Дону, Рыбницы, Самарканда, Свердловска (ныне Екатеринбург), Солнечногорска, Ставрополя, Таллина, Уфы, Фрунзе (ныне Бишкек), Харькова, Челябинска, Черновцов, Шауляя. Всего более 200 художников-карикатуристов. По итогам выставок выпускались каталоги с карикатурами участников.

Внешние изображения
Карикатура на Владимира Путина, созданная с использованием цифровых технологий (2012 год)
	[www.photosight.ru/photos/4518277/?from_member Изображение на российском Фотосайте]

В Российской Федерации

С окончанием советской власти и цензуры границы карикатурных тем были упразднены. Любые темы были открыты. Сразу же самое большое распространение получила политическая карикатура. Карикатуры на политических советских и российских деятелей заполонили все газеты и журналы. Особенно много карикатуристами использовался образ Жириновского. Появились новые темы для карикатур: олигархи, криминал во власти, коррупция, новый взгляд на политическую борьбу, новые социальные проблемы.

Музеи карикатуры и юмора

В Воронеже ко Дню города открылся музей юмора
В начале сентября 2011 года в ТЦ «Аксиома» открылся первый в Воронеже музей юмора «Весёлая лестница». Его создателем стал известный карикатурист Иван Анчуков. Помимо постоянной экспозиции в музее работает гостевая стенка, где размещаются работы молодых карикатуристов. В дальнейшем Иван Анчуков планирует открыть школу карикатуры. Посетители могут посмотреть архивные юмористические коллажи, плакаты, оригинальные дорожные знаки, образцы рекламы с юморным уклоном, майки с весёлыми рисунками, а ещё авторские плакаты. Автор экспозиции сделал уникальную шахматную доску размером 1,5 на 1,5 метра с юмористическими рисунками на тему шахмат. Вместе с карикатуристом над выставкой работает юморист Виталий Будённый. В настоящее время он прорабатывает идею доски почёта. Идея создания музея юмора возникла у Ивана Анчукова после того, как в Воронеже заговорили о развитии туризма. По его мнению, наш город может заменить Одессу как центр юмора. Воплощая свою задумку, он опирался на опыт клуба карикатуристов «Шедевр», который он организовал в конце 80-х годов. (Информация с news.moe-online.ru)

Европа

В 2005—2006 годах карикатуры на Мухаммеда, напечатанные в одной из датских газет, стали причиной карикатурного скандала.

См. также

• Политическая карикатура
• Карикатурный скандал 2005—2006 годов
• Истории в картинках
• Шарж
• Художник Виталий Песков
• Художник Валентин Розанцев
• Дени, Виктор Николаевич
• Подвицкий, Виталий Викторович
• Герхард Гепп
• Террористический акт в редакции Charlie Hebdo

Примечания

Приведённые цитаты из книги Карины Грет — это её докторская диссертация в университете Бордо,2003 г., консультантами для которой были М.Златковский и И. Богорад. Многие материалы для диссертации взяты из книги М.Златковского «История российской карикатуры» и исследований В. Богорада. Окончательный текст на французском был недоступен консультантам. Поэтому в работе есть немало неточностей и неверных выводов.

Приведённая классификация современной карикатуры принадлежит М. Златковскому. Книга «История мировой карикатуры»

Литература

• Карикатура // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.historyworlds.ru/index.php?do=gallery&act=1&cid=317 Карикатуры — Гитлер и его свора. (1943 год)]
• [www.caus.it/ CAUS — Centre of humorous and satirical arts — non-profit association devoted to the art of caricature]

Отрывок, характеризующий Карикатура

Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.