Каринский, Иоанн Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иоанн Александрович
Каринский
 
Рождение: 30 мая (11 июня) 1815(1815-06-11)
Ярополчь, Волоколамского уезда Московской губернии, Российская империя
Смерть: 26 июля (7 августа) 1891(1891-08-07) (76 лет)
Раменское, Бронницкого уезда Московской губернии, Российская империя
Отец: Александр Иванович Каринский (1788-1842)
Мать: Матрена Васильевна Каринская (1787-н.д.)
Супруга: Мария Герасимовна Каринская (урожд. Лебедева) (1818-1878)
Дети: Сергей Иванович Каринский (1839-1901), Михаил Иванович Каринский (1840-1917), Феодосия Ивановна Некрасова (урожд. Каринская) (1855-1930)
 
Награды:

Иоа́нн Алекса́ндрович Кари́нский (30 мая (11 июня) 1815, Московская губерния — 26 июля (7 августа) 1891, Московская губерния) — московский священник, настоятель Церкви Николая Чудотворца в Кобыльском, духовник Ивановского сорока (благочиния) Московской епархии, потомственный дворянин Московской губернии.





Биография

Иоанн (Иван) Каринский родился 30 мая 1815 года в семье священнослужителя. Его отец, Александр Иванович Каринский, служил диаконом Церкви Рождества Иоанна Предтечи в селе Ярополчь, Волоколамского уезда Московской губернии. В семье воспитывались ещё шестеро детей: Мария, Алексей, Ольга, Александра, Елизавета и Сергей.

В возрасте девяти лет Иван Каринский поступил учиться в Духовное училище в Москве, после окончания которого продолжил обучение в Московской духовной семинарии (одиннадцатый учебный курс, 1831—1836 г.г.). Посвящён в стихарь 29 сентября 1835 г. Окончив полный курс Московской духовной семинарии по второму разряду, поступил в распоряжение Московского Епархиального ведомства[1]; женился на дочери псаломщика церкви при Мариинской больнице, который уступил ему своё место в храме.

12 декабря 1838 года рукоположен в диакона, а 13 марта 1855 года — в священника Петропавловской, в Мариинской больнице, церкви[2].

Участник обороны Севастополя 1854—1855 гг., служил полковым священником. Участие И. А. Каринского в Севастопольской кампании было отмечено бронзовым наперстным крестом «В память войны 1853—1856 г.г.».

5 сентября 1874 года назначен священником Церкви Николая Чудотворца, что в Кобыльском, в Москве (Земляной вал, 21)[3], и в том же году был утвержден духовником (духовным отцом) Ивановского сорока Москвы.

И. А. Каринский не раз удостаивался церковных наград, получал денежные поощрения в размере полугодового оклада. На 55-летний юбилей, 30 мая 1870 года ему было преподано благословение Святейшего Синода.

15 мая 1883 года награждён орденом Св. Анны 2-й степени.

12 декабря 1888 года в Москве отмечали 50-летие священства И. А. Каринского.

В торжественном слове, сказанном по случаю юбилея, были высоко оценены его заслуги: «Все служение о. Иоанна Александровича можно назвать служением духовника: 19 лет он был священником многолюдной Мариинской больницы, где постоянными требами его конечно были Исповедь и Причащение больных и умирающих. Этим тяжелым продолжительным служением Господь приготовил его к высокому подвигу быть духовным отцом духовников, который и проходит он с самого же начала поступления его в настоятели сего храма — вот уже 14 лет. И замечательно, Господь прислал его к нам именно тогда, когда открылась нужда в благочинии нашем избирать духовника!»[4].

4 февраля 1889 г. И. А. Каринский был пожалован орденом Св. Владимира 4-й степени, в связи с чем им было подано прошение в Московское дворянское депутатское собрание об утверждении в дворянском состоянии. Определением Правительствующего Сената от 13 ноября 1889 г. священник И. А. Каринский и его семья были внесены в третью часть дворянской родословной книги Московской губернии, а указом Его Императорского Величества от 12 декабря 1889 г. за № 6039 по Департаменту герольдии род Каринских был утверждён в дворянстве[5].

Скончался И. А. Каринский 26 июля 1891 года в Раменском, Бронницкого уезда Московской губернии. В этот день его старший сын С. И. Каринский сделал запись в своем дневнике: «26 июля 1891 г., в пятницу, в 3 часа 10 мин. пополудни не стало отца моего; отец скончался в Раменском на даче у брата Михайлы»[6].

Похоронен в Москве, на Лазаревском кладбище[7].

Семья

Жена — Мария Герасимовна Каринская (урожд. Лебедева) (1818—1878).

Сыновья — Сергей Иванович Каринский (1839—1901), московский чиновник, служил в Московской Палате Гражданского суда, Московском Опекунском совете, Московской Ремесленной управе, Московской Городской управе, надворный советник, отец Николая Сергеевича Каринского (1873—1948), известного русского адвоката, государственного и общественного деятеля, и Михаил Иванович Каринский (1840—1917), известный русский философ и логик, доктор философии, ординарный профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии, статский советник.

Дочь — Феодосия Ивановна Каринская (Некрасова) (1855—1930) была замужем за Михаилом Александровичем Некрасовым, преподавателем философии, психологии, логики и дидактики Вифанской духовной семинарии и Московской духовной академии, статским советником[8].

Напишите отзыв о статье "Каринский, Иоанн Александрович"

Литература

  • О высоком значении духовника в церкви христовой : Извлеч. из слова на торжество пятидесятилетия свящ. духовника Ивановского сорока Москвы, свящ. Иоанна Александровича Каринского (1888 г. 12 дек.) / [Соч.] Свящ. А. Полотебнова. — Москва : тип. Л. и А. Снегиревых, 1889. — [2], 8 с.; 21. РГБ [search.rsl.ru/ru/catalog/record/3656512]

Примечания

  1. Дело о производстве испытаний в [Московской] Семинарии и Училищах ей подведомственных в июле месяце 1836 года. РГА Москвы, Ф.234, оп.1, дело 1153.
  2. Церковь во имя Святых Апостолов Петра и Павла при бывшей Мариинской больнице. [www.pravoslavie.ru/put/3449.htm]
  3. Построена вместо прежней, ветхой, в 1736 году купцом Григорием Мушниковым. По преданию, земля, на которой стояла церковь (на Садовой, близ Курского вокзала), по указу царя Алексея Михайловича была взята под пастбища для царских кобылий, и потому будто церковь, выстроенная на этом пастбище, наименована Кобыльской. Некоторые полагают, что церковь так названа от фамилии владельца сей местности Кобыльского; например, в числе полковников Петра (в 1690 г.) находился Иван Кобыльский. Предок Кобыльского имел в этом приходе дом, и от него церковь могла называться «в Кобыльском». Уничтожена в 1930 г.
  4. О высоком значении духовника в церкви христовой, с.7.
  5. Биографические данные сверены по: «Послужной список священника Московской Никольской, что на Кобыльском, церкви Иоанна Александровича Каринского, за 1888 год», РГИА, Ф.1343, оп.23, д.1512.
  6. М. И. Каринский с семьёй регулярно приезжал в Раменское, где жил В. В. Зотиков, родной брат его жены.
  7. Храм Сошествия Святаго Духа на Лазаревском кладбище в Москве.
  8. РГА Москвы, Ф.427, оп.1, д.3108.

Ссылки

[avasilyeva.ru/familytree/Фамильное древо Каринских—Зотиковых—Лупповых ]

Отрывок, характеризующий Каринский, Иоанн Александрович

Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.