Каринтия (герцогство)

Герцогство Каринтия Herzogtum Kärnten
Герб
Статус	Светское владение
Столица	Клагенфурт
Год образования	976
Правящие династии	Эппенштейн, Спанхейм, Горицкая, Габсбург
Имперский округ	Австрийский округ
Коллегия князей	1 место (с 1803 г.)
Принадлежность (1792)	Австрийская империя
Потеря независимости	1269

Ге́рцогство Кари́нтия (нем. Kärnten, словен. Koroška, лат. Carantania, Carantanum) — одно из территориальных княжеств Священной Римской империи и коронная земля Австро-Венгрии. В 1918 году на основе герцогства Каринтия была образована федеральная земля Каринтия в составе Австрийской республики.

Античность

В древности территория Каринтии входила в состав кельтского королевства Норик с центром в Норее (у современного Клагенфурта). Учёные 19 века пытались вывести название «Каринтия» из кельтских языков, и возводили его либо к кельтскому carant — друг, родственник, либо к кельтско-иллирийскому karn — камень, скала. В римский период в Каринтии обитало племя карнов, которых часть историков относит к галлам,, часть — к адриатическим венетам, чей язык находился в отдалённом родстве с италийскими и кельтскими.. По этому племени область вероятно и получила название Каринтии.

В 16 году до н. э. эти земли вошли в состав Римской империи, а в 40 году здесь была сформирована провинция Норик. Административным центром провинции стал город Вирун (Клагенфурт). При императоре Диоклетиане (284—305 годы) провинция была разделена на Приморский и Внутренний Норик, границей между которыми стала река Драва в Каринтии.

В V веке на Норик обрушились племена германцев. В 406 году вестготы Алариха перешли Карнские Альпы, но были отбиты римским полководцем Стилихоном.

После падения в 476 году Римской империи Каринтия вошла в состав государства Одоакра, а затем — королевства остготов. С середины VI века в этот регион с востока начали переселяться славяне, которые быстро вытеснили местное романизированное население. Славяне в это время входили в состав Аварского каганата, ядро которого располагалось на территории современной Венгрии. К концу VI века авары и славяне подчинили земли верхнего течения Дравы, что означало начало многовековой борьбы с Баварией, также претендующей на территорию Каринтии. В 623 году славянское население Аварского каганата подняло восстание Само и образовало собственное независимое государство на территории Моравии, Нижней Австрии, Штирии и Каринтии.

Средние века

Княжество Карантания

Государство Само представляло собой по сути союз славянских племён. Уже в 630-х годах в его составе сформировалось княжество Карантания, которое после смерти Само в 658 году получило независимость. Территория Карантании охватывала современные Каринтию, Штирию и восточную Словению. Это было славянское государство с собственной династией и особым порядком избрания князя. Столица располагалась в городе Крнски град (Карнбург) в Каринтии.

В 745 году в обмен на баварскую поддержку против аваров, карантанский князь Борут признал сюзеренитет Баварии. С этого времени началась интенсивная христианизация славянского населения Карантании под руководством Зальцбургского архиепископа. В 788 году Бавария была завоёвана войсками Карла Великого и Карантания также вошла в состав империи Каролингов.

Под властью франков княжество сохраняло достаточно широкую автономию, номинально подчиняясь маркграфам Фриули, однако после славянского восстания Людевита Посавского в 819—820 годах власть славянских князей была ликвидирована. Карантания была разделена на несколько марок во главе с немецкими графами. Это послужило толчком к массовой раздаче земель немецким феодалам и церкви.

В 870-х годах карантанские марки были объединены Арнульфом Каринтийским, позднее (в 896 году) ставшим императором. Но уже в 895 году Каринтия вновь была возвращена Баварии.

Образование герцогства Каринтия

В 976 году, после восстания баварского герцога Генриха II Строптивого, император Оттон II отделил от Баварии восточные марки и создал из них единое государство — герцогство Великая Карантания во главе с герцогом Генрихом I Младшим (976—978, 985—989) из дома Луитпольдингов. В состав нового государства вошли территории Каринтии, Штирии, Словении, Фриули, Истрии и Вероны. Ядром герцогства стала Каринтия. Однако это государство отличалось крайней непрочностью: вся его территория была разделена на несколько марок, во главе каждой из которых находилась собственная династия, в то время как герцоги Карантании (или Каринтии, как их стали называть в это время) часто сменялись императорами, а иногда вообще не назначались. На этот период приходится новая волна немецких колонистов, в результате чего славянское население было полностью вытеснено из северной Каринтии. Одновременно усилилась власть католического духовенства, в Каринтии были основаны епископства Гурк и Лавант, приобретшие значительные земельные владения в герцогстве.

На период правления династии Эппенштейнов (1073—1122) приходится пик ослабления государственной власти в Каринтии. В этот период Штирийская, Крайнская и Истрийская марки полностью отделились от герцогства, сохранившего только территорию примерно соответствующую современной федеральной земле Каринтия. Однако, после прихода к власти в Каринтии в 1122 году дома Спанхейм, герцогство, несмотря на уменьшение его территории, начало укрепляться. Воспользовавшись политическим вакуумом в Крайне, герцоги Каринтии подчинили значительные земли в этом маркграфстве. При Германе Спанхейме (1161—1181) Клагенфурт стал крупным городом и фактической столицей государства. Герцогам удалось также вывести епископство Гурк из подчинения Зальцбургу, что сильно укрепило авторитет каринтийских монархов. В середине XIII века герцоги Каринтии, опираясь на прочный союз с Чехией, развернули борьбу с Австрией за власть над Крайной. Эта борьба завершилась присоединением Крайны к Каринтии в 1248 году Однако в 1268 году скончался последний представитель династии Спанхеймов Ульрих III, который завещал свои владения чешскому королю Пржемыслу Оттокару II.

Установление власти Габсбургов

В 1269 году Каринтия перешла во владение короля Чехии. Однако его конфликт с императором Рудольфом I завершился поражением Пржемысла Оттокара II в 1276 году и разделом его земель. Каринтия была передана графам Тирольским, союзникам императора. Тирольская династия в герцогстве прекратилась в 1335 году и по соглашению с Баварией Каринтия была передана Габсбургам. Таким образом область вошла в состав австрийских владений и оставалась под властью габсбургского дома до 1918 года.

Во второй половине XIV века наследственные земли Габсбургов неоднократно делились между различными ветвями этой династии. Каринтия по разделам 1396 и 1411 годов была закреплена за штирийской линией. Лишь в 1457 году герцогство было вновь включено в состав единого австрийского государства, а каринтийский герцог Фридрих III в 1452 году стал императором Священной Римской империи.

Турецкие вторжения и Крестьянский союз

В конце XV века Каринтия была разорена длительными войнами с Венгрией, а затем начались турецкие набеги на графство. Это катастрофическим образом сказалось на экономике Каринтии: резко уменьшилась численность населения, были заброшены многие населённые пункты, особенно в восточных областях, пострадало сельское хозяйство и горные промыслы. Неспособность Габсбургов оказать реальное сопротивление туркам привела к возникновению в Каринтии крестьянского движения, известного под названием Виндского союза, которое организовало отпор туркам и в 1514—1515 годах. Движение, однако, вскоре было подавлено Габсбургами. Борьба с турками вызвала к жизни особый стиль крепостных сооружений Каринтии, ярким примером которого стал замок Гохостервитц. В 1500 году в состав габсбургских владений вошло графство Горицкое, последнее независимое светское владение, имеющее лены на территории Каринтии.

Новое время

Реформация и Контрреформация

С начала XVI века в Каринтию начало проникать протестантство. Центром Реформации стал Филлах. В соответствии с Аугсбургским религиозным миром 1555 году протестанты получили возможность свободного исповедания своей религии. Из протестантских течений в Каринтии наибольшее распространение получил кальвинизм. В 1578 году герцог Внутренней Австрии Карл II утвердил закон о свободе вероисповедания в Каринтии и Крайне. Однако с приходом к власти сына Карла II эрцгерцога Фердинанда в конце XVI века в страну проникли иезуиты, которые возглавили борьбу с Реформацией. Фердинанд в 1619 году стал правителем Австрии и императором Священной Римской империи. Это дало новый толчок контрреформации в Каринтии. В 1628 году страну были вынуждены покинуть дворяне-протестанты. В XVIII веке остатки протестантов Каринтии переселились в Трансильванию и Банат.

Просвещённый абсолютизм и Наполеоновские войны

Во второй половине XVIII века в Каринтии, как и в других владениях Габсбургов, развернулись реформы просвещённого абсолютизма. Урбариальные патенты Марии Терезии 1771—1778 годах зафиксировали феодальные повинности крестьян, сократили барщину, установили минимум крестьянского надела и подтвердили право свободы перехода, разрешено также было выкупать наследственные права на землю. В 1775 году были ликвидированы внутренние таможни между различными землями в составе империи Габсбургов. В 1779 году создана система государственного школьного образования. В 1781 году провозглашена свобода вероисповедания христианских конфессий. При Иосифе II были ограничены права провинциальных ландтагов, а все территории империи объединены в 13 провинций. Каринтия вошла в одну из таким провинций вместе с Штирией и Крайной, что означало ликвидацию самоуправления герцогства. Лишь в 1790 году было восстановлено старое административное деление и Каринтия вновь обрела статус отдельной коронной земли. В 1787 году князь-епископ Гурка переехал в Клагенфурт и было образовано новая епархия, включающая в себя всю территории Каринтии — епископство Клагенфурт—Гурк.

В 1797 году территория Каринтии стала ареной боевых действий между наступающей армией Наполеона и войсками австрийской империи. В 1805 году Штирия вновь была оккупирована французскими войсками, а по условиям Шёнбруннского мира 1809 году большая часть Каринтии была передана новому образованию, находящемуся под управлением Франции — Иллирийским провинциям. Во время французского владычества в Каринтии были проведены широкие буржуазные реформы, осуществлена эмансипация евреев, поощрялось употребление словенского языка. В составе Иллирийских провинций Каринтия оставалась до 1813 года, когда была вновь завоёвана Австрией.

Каринтия в XIX — начале XX века

С 1849 года Каринтия составляла отдельную коронную землю.

См. также

• Список правителей Каринтии

Ссылки

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Каринтия (герцогство)

– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.