Перес, Карлос Андрес

Карлос Андрес Перес Родригес исп. Carlos Andrés Pérez Rodríguez<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Карлос Андрес Перес на ВЭФ в 1989</td></tr>
Президент Венесуэлы
2 февраля 1989 — 21 мая 1993
Предшественник:	Хайме Лусинчи
Преемник:	Октавио Лепахе (и. о. президента)
Президент Венесуэлы
12 марта 1974 — 12 марта 1979
Предшественник:	Рафаэль Кальдера
Преемник:	Эррера Кампинс
Министр внутренних дел Республики Венесуэла
13 февраля 1959 — 11 марта 1964
Президент:	Ромуло Бетанкур
Вероисповедание:	католик
Рождение:	27 октября 1922(1922-10-27) Рубио, Тачира, Венесуэла
Смерть:	25 декабря 2010(2010-12-25) (88 лет) Майами, Флорида, США
Супруга:	Бланка Родригес (развод) Сесилия Матос
Партия:	Демократическое действие
Образование:	Центральный университет Венесуэлы (не закончил)
Профессия:	юриспруденция
Деятельность:	политика, государственное управление
Автограф:
Награды:

Ка́рлос Андре́с Пе́рес Родри́гес (исп. Carlos Andrés Pérez Rodríguez; 27 октября 1922, Рубио, штат Тачира, Венесуэла — 25 декабря 2010, Майами, Флорида, США) — венесуэльский государственный и политический деятель, дважды избирался президентом Венесуэлы (1974—1979) и (1989—1993).

Юность и начало политической деятельности

Был одиннадцатым из двенадцати детей кофейного плантатора. Учился в католической школе в Рубио и лицее в Каракасе. Падение цен на кофе, неопределённость с бизнесом и политические репрессии друзей со стороны диктатуры Хуана Висенте Гомеса привели к безвременной кончине отца, это событие обусловило формирование демократических убеждений будущего президента. Вскоре вместе с матерью и братьями переезжает в Каракас.

В 1944 году окончил лицей «Андрес Бельо», где специализировался на философии и литературе. В том же году поступил на юридический факультет Центрального университета Венесуэлы. Однако из-за активной политической деятельности так и не смог получить законченное высшее образование.

Занимался политикой с 15 лет, став одним из основателей Ассоциации венесуэльской молодежи и членом Народно-демократической партии, которые активно боролись против режима генерала Контрераса. В 1941 году стал одним из основателей левоцентристской партии «Демократическое действие» и лидером её молодежной организации.

В 1945 году стал секретарём президента Бетанкура, в 1946 году был назначен секретарём кабинета министров. После прихода в 1948 году к власти военной хунты был вынужден отправиться за границу, в течение десяти лет жил на Кубе и в Центральной Америке. Вернувшись на некоторое время в Венесуэлу в 1952 году, чтобы поддержать борьбу против диктатуры, был арестован и несколько месяцев провел в тюрьме. Затем, оказавшись в Коста-Рике, стал видным представителем в кругах венесуэльских политэмигрантов, работал главным редактором газеты La República.

Во время второго президентства Бетанкура Перес занял должность министра внутренних дел (1959—1964). На этом посту проявил себя жестким руководителем, сумевшим противостоять попыткам правых и левых радикалов сменить власть вооружённым путём. Однако, в обществе ему предъявлялись обвинения в нарушении прав человека, связанных с пытками и внесудебными казнями боевиков и политических лидеров.

После завершения президентского мандата Бетанкура сосредоточился на партийной деятельности, был избран сначала главой фракции «Демократического действия» в парламенте, а затем и генеральным секретарём партии.

Первый президентский срок

В 1973 году был избран президентом Венесуэлы. В своей предвыборной кампании он одним из первых воспользовался услугами американских PR-специалистов, посетив почти все населённые пункты страны, пройдя пешком свыше 5800 км. В ходе голосования он набрал 48,7 % голосов при рекордной явке, составившей 97% от общего числа зарегистрированных избирателей.

Его правление пришлось на период резкого роста цен на нефть, главный экспортный товар Венесуэлы, связанный с последствиями нефтяного кризиса 1973 года. Увеличению доходов государства также способствовала национализация железорудных компаний в 1975 году (железная руда вторая по важности статья венесуэльского экспорта), нефтяной промышленности (1976) и железных дорог. В результате с 1972 по 1974 год доходы венесуэльского правительства выросли в четыре раза. Полученные средства активно вкладывались в в развитие экономики, масштабные инфраструктурные проекты и социальные программы. Вырос авторитет Венесуэлы на международной арене. За свои действия по защите окружающей среды и обеспечение устойчивого развития Перес в 1975 году первым в Латинской Америке был награждён экологической премией Earth Care.

На международной арене администрация Переса поддерживала демократические и прогрессивные тренды в Латинской Америке и в мире. Он восстановил дипломатические отношения с Кубой и предложил Организации американских государств (ОАГ) принять резолюцию за отмену экономических санкций против этой страны. Активно выступал против диктатур Сомосы в Никарагуа и Аугусто Пиночета в Чили, сыграл решающую роль в подготовке соглашения о передаче Панамского канала от США под контроль Панамы. В 1975 году вместе с президентом Мексики Луисом Эчеверриа выступил основателем Латиноамериканской экономической системы (исп. Sistema Económico Latinoamericano y del Caribe, SELA), созданной для содействия экономическому сотрудничеству и научному обмену между народами Латинской Америки. Ещё одной задачей SELA было уменьшение влияния на регион ОАГ, в которой доминировали США и их интересы. Перес также поддержал процесс демократизации в Испании, предоставив самолёт для возвращения на родину находившемуся в эмиграции лидеру ИСРП Фелипе Гонсалесу. В 1976 году Перес стал одним из первых южноамериканских президентов, нанёсших визит в СССР. В частности, он вёл переговоры о нефтяном обмене в поставках в Испанию и на Кубу.

Однако под конец первого срока полномочий репутация политика была запятнана обвинениями в чрезмерных и беспорядочных государственных расходах. Его администрацию нередко называли Саудовской Венесуэлой за грандиозные и подчас экстравагантные проекты. Кроме того, звучали обвинения в коррупции и торговле влиянием, часто с участием членов «ближнего круга» президента, куда, например, относили его любовницу Сесилию Матос, а также финансистов и бизнесменов, которые активно жертвовали на его предвыборную кампанию. Эта группа получила название «Двенадцать Апостолов». Широкую огласку получил конфликт и прекращение отношений с бывшим наставником Переса экс-президентом Ромуло Бетанкуром и рядом других влиятельных деятелей Демократического действия. К выборам 1978 года у многих избирателей уже сложилось мнение, что страна тратит нефтедоллары не надлежащим образом, например, Венесуэла импортировала 80 % всех потребляемых продуктов питания. Сельскохозяйственное производство находилось в стагнации, резко вырос государственный долг, увеличилось социальное расслоение. Эти факторы обусловили поражение кандидата от правящей партии на президентских выборах, а победивший представитель оппозиционной Социал-христианской партии КОПЕЙ Луис Эррера Кампинс в своей инаугурационной речи заявил, что получил «в наследство заложенную страну».

Деятельность в международных организациях

Уйдя с поста президента, Перес занялся деятельностью в международных организациях. Был в течение трёх сроков вице-президентом Социалистического интернационала, расширив его влияние с Европы на страны Латинской Америки. В 1980 году был избран президентом Латиноамериканской ассоциации по правам человека. Также сотрудничал с президентом Танзании Джулиусом Ньерере в организации комиссии «Юг-Юг». В 1988 году Перес стал членом Совета свободно избранных глав правительств, созданного по инициативе бывшего президента США Джимми Картера. Также являлся председателем конференции Гарвардского университета по проблеме внешнего долга в Латинской Америке.

Второй президентский срок

В преддверии выборов 1988 года находившийся в то время у власти президент Хайме Лусинчи поддержал кандидатуру министра внутренних дел Октавио Лепаже, однако на первичных выборах большинство членов партии решили выдвинуть Андреса Переса. Во время предвыборный кампании отзывался о политике МВФ как о действии нейтронной бомбы, которая уничтожила бы людей, но оставила здания, а о деятельности Всемирного банка как о «геноциде работников при оплате экономического тоталитаризма». В итоге, получив 52,76% голосов, был второй раз избран на пост главы государства.

Во время своего второго президентского срока Перес проводил либеральную экономическую политику, получившую известность под названием «Вашингтонский консенсус», и основанную на рекомендациях Международного валютного фонда. В обмен на непопулярные экономические и социальные реформы, в частности повышение цен на бензин, страна получила кредит МВФ в размере $4,5 млрд. Эта политика вызвала широкое недовольство беднейших слоев населения, тем более, что сотрудничество с фондом резко контрастировало с предвыборной риторикой политика, выстраивавшейся на популистских и антилиберальных тезисах. В результате уже на следующий год произошло Каракасо — массовые акции протеста в столице, жестоко подавленные Пересом. В 1992 году произошло два мятежа, один из которых возглавил подполковник Уго Чавес.

20 марта 1993 года генеральный прокурор Венесуэлы Рамон Эскобар Салом обвинил главу государства в присвоении 250 миллионов боливаров из фондов, которыми распоряжался президент. Этим он подтвердил разоблачения от ноября 1992 года журналиста Хосе Рангеля, в ответ на которые окружение Переса отвечало, что средства были использованы для поддержки избирательного процесса в Никарагуа. 20 мая 1993 года Верховный суд признал выдвинутые обвинения обоснованными, и на следующий день Сенат проголосовал за лишение Переса его иммунитета. Тот отказался уйти в отставку, но после максимального по законодательству 90-дневного отпуска в соответствии со статьей 188-й Конституции 1961 года Национальный конгресс отрешил его от должности с 31 августа 1993 года.

В отставке

После объявления импичмента экс-президент эмигрировал, а в мае 1996 года венесуэльским судом был заочно приговорен к 28 месяцам тюремного заключения.

В 1997 году 75-летний Перес решил вернуться в венесуэльскую политику, вместе с группой своих сторонников из Демократического действия образовав левоцентристскую партию Движение открытия (исп. Movimiento Apertura). В 1998 году против Переса было вновь возбуждено уголовное дело, на этот раз по обвинению в растрате государственных средств, которые были обнаружены в Нью-Йорке на банковских счетах его любовницы Сесилии Матос. Незадолго до суда Перес был избран в сенат, что давало политику иммунитет от судебного преследования. Однако, по новой Конституции Венесуэлы от 1999 года Сенат был упразднён и парламент был переформатирован в однопалатное Национальное собрание. В 1999 году он баллотировался в Конституционную ассамблею, но не был избран.

20 декабря 2001 года, во время пребывания Переса в Доминиканской Республике, суд в Каракасе принял решение о его содержании под стражей по обвинению в хищении государственных средств. 3 февраля 2002 года был направлен официальный документ об экстрадиции. После этого политик спешно выехал в Майами (США), где стал одним из самых яростных противников президента Венесуэлы Уго Чавеса. 24 февраля 2005 года на родине он был в очередной рад осуждён, на этот раз за принятие Плана Авила, согласно которому были жестоко подавлены народные волнения в ходе Каракасо (1989).

В 2009 году президент Чавес потребовал от Соединённых Штатов экстрадиции Переса, но добиться этого ему не удалось. Экс-лидер Венесуэлы умер во Флориде, оставив предсмертное послание с критикой Чавеса.

Семья

Перес был дважды женат. После развода с первой женой, Бланкой Родригес, он женился на своей любовнице Сесилии Матос. Имел шестерых детей. Ему также приписывалось отцовство нескольких внебрачных дочерей.

Отрывок, характеризующий Перес, Карлос Андрес

– О господи! О смерть моя! О господи! – громче застонал солдат.
– Да я сейчас еще спрошу их, – сказал Пьер и, поднявшись, пошел к двери балагана. В то время как Пьер подходил к двери, снаружи подходил с двумя солдатами тот капрал, который вчера угощал Пьера трубкой. И капрал и солдаты были в походной форме, в ранцах и киверах с застегнутыми чешуями, изменявшими их знакомые лица.
Капрал шел к двери с тем, чтобы, по приказанию начальства, затворить ее. Перед выпуском надо было пересчитать пленных.
– Caporal, que fera t on du malade?.. [Капрал, что с больным делать?..] – начал Пьер; но в ту минуту, как он говорил это, он усумнился, тот ли это знакомый его капрал или другой, неизвестный человек: так непохож был на себя капрал в эту минуту. Кроме того, в ту минуту, как Пьер говорил это, с двух сторон вдруг послышался треск барабанов. Капрал нахмурился на слова Пьера и, проговорив бессмысленное ругательство, захлопнул дверь. В балагане стало полутемно; с двух сторон резко трещали барабаны, заглушая стоны больного.
«Вот оно!.. Опять оно!» – сказал себе Пьер, и невольный холод пробежал по его спине. В измененном лице капрала, в звуке его голоса, в возбуждающем и заглушающем треске барабанов Пьер узнал ту таинственную, безучастную силу, которая заставляла людей против своей воли умерщвлять себе подобных, ту силу, действие которой он видел во время казни. Бояться, стараться избегать этой силы, обращаться с просьбами или увещаниями к людям, которые служили орудиями ее, было бесполезно. Это знал теперь Пьер. Надо было ждать и терпеть. Пьер не подошел больше к больному и не оглянулся на него. Он, молча, нахмурившись, стоял у двери балагана.
Когда двери балагана отворились и пленные, как стадо баранов, давя друг друга, затеснились в выходе, Пьер пробился вперед их и подошел к тому самому капитану, который, по уверению капрала, готов был все сделать для Пьера. Капитан тоже был в походной форме, и из холодного лица его смотрело тоже «оно», которое Пьер узнал в словах капрала и в треске барабанов.
– Filez, filez, [Проходите, проходите.] – приговаривал капитан, строго хмурясь и глядя на толпившихся мимо него пленных. Пьер знал, что его попытка будет напрасна, но подошел к нему.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер. Пьер сказал про больного.
– Il pourra marcher, que diable! – сказал капитан. – Filez, filez, [Он пойдет, черт возьми! Проходите, проходите] – продолжал он приговаривать, не глядя на Пьера.
– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.
Какой то человек встал и подошел посмотреть, о чем один смеется этот странный большой человек. Пьер перестал смеяться, встал, отошел подальше от любопытного и оглянулся вокруг себя.
Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красные огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидные прежде вне расположения лагеря, открывались теперь вдали. И еще дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. «И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер. – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!» Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам.


В первых числах октября к Кутузову приезжал еще парламентер с письмом от Наполеона и предложением мира, обманчиво означенным из Москвы, тогда как Наполеон уже был недалеко впереди Кутузова, на старой Калужской дороге. Кутузов отвечал на это письмо так же, как на первое, присланное с Лористоном: он сказал, что о мире речи быть не может.
Вскоре после этого из партизанского отряда Дорохова, ходившего налево от Тарутина, получено донесение о том, что в Фоминском показались войска, что войска эти состоят из дивизии Брусье и что дивизия эта, отделенная от других войск, легко может быть истреблена. Солдаты и офицеры опять требовали деятельности. Штабные генералы, возбужденные воспоминанием о легкости победы под Тарутиным, настаивали у Кутузова об исполнении предложения Дорохова. Кутузов не считал нужным никакого наступления. Вышло среднее, то, что должно было совершиться; послан был в Фоминское небольшой отряд, который должен был атаковать Брусье.