Ларсен, Карл Антон

Карл Антон Ларсен
Carl Anton Larsen
Карл Антон Ларсен, 1904
Род деятельности:	мореплаватель, полярный исследователь, предприниматель
Дата рождения:	7 августа 1860(1860-08-07)
Место рождения:	Ёстре Хальсен, коммуна Ларвик, Норвегия
Подданство:	Норвегия Норвегия (до 1910) Великобритания Великобритания
Дата смерти:	8 декабря 1924(1924-12-08) (64 года)
Место смерти:	Море Росса, Антарктика
Отец:	Оле Кристиан Ларсен
Мать:	Эллен Андреа Ларсен
Супруга:	Андрин Тросен

Карл Анто́н Ла́рсен (англ. Carl Anton Larsen; 1860—1924) — основоположник антарктического китобойного промысла, внёсший значительный вклад в исследование этого региона и ставший наиболее известен как капитан исследовательского судна «Антарктика» Шведской антарктической экспедиции (1901—1904) под руководством Отто Норденшёльда.

Биография

Карл Ларсен родился 7 августа 1860 года в Норвегии в Ёстре Хальсен (Вестфолл) — небольшой прибрежной деревушке к югу от Осло в семье моряка Оле Кристиана Ларсена и его жены Эллен Ларсен. Несколько позднее семья Ларсенов переехала в соседний Саннефьорд — центр норвежской китобойной промышленности. Карл пошёл по стопам отца и с юных лет весной и летом выходил с ним в море, занимаясь охотой на тюленей в северных водах, а осенью и зимой ходил в школу. Позже он поступил в мореходное училище и в 18 лет его закончил, а к 25 годам стал капитаном и занимался китобойным промыслом в арктических водах.

Первое путешествие в Антарктику (1892—1893)

К концу XIX века поголовье китов в Арктике значительно сократилось и предприниматели от китобойного промысла обратили свой взгляд в сторону Антарктики.

В 1892 году Карл Ларсен впервые отправился на юг с целью определения перспектив промысла китов в этом регионе, об изобилии которых, в частности, в море Уэдделла, сообщалось в отчёте Джеймса Кларка Росса. Экспедицию спонсировала норвежская компания A/S Oceana. Ларсен отплыл из Норвегии 3 сентября 1892 года на 495-тонном паровом китобойном судне «Ясон» (на этом судне в 1888 году Фритьоф Нансен и его спутники прибыли к восточному побережью Гренландии перед её первым пересечением, позже, в 1899 году, под именем «Stella Polare» на нём отправился на Землю Франца-Иосифа герцог Абруццкий чтобы достичь северного полюса). После непродолжительной остановки на Южных Оркнейских островах 4 декабря Ларсен высадился на неисследованном острове Сеймур (к востоку от северного окончания Антарктического полуострова), на котором обнаружил и собрал образцы окаменелостей давно вымерших видов растений. По возвращении Ларсена на родину эти окаменелости вызвали значительный научный интерес. Они свидетельствовали о том, что Антарктида не всегда была покрыта льдом, а наличие в них осадочных пород лишний раз подтверждало, что это континент, а не архипелаг из вулканических островов, как в то время ещё представлялось вполне возможным. Во время первого путешествия в Антарктику Ларсен достиг 64°40’ южной широты на 56°30' западной долготы и отметил «наличие земли» на западе, которая была восточным побережьем Антарктического полуострова. Он не смог исследовать её более тщательно и в июне 1893 года вернулся в Норвегию с грузом тюленьего жира и шкур, но так и не встретив ни одного гладкого кита.

Второе путешествие в Антарктику (1893—1894)

Первое путешествие Карла Ларсена в Антарктику не было коммерчески успешным, однако спонсоры экспедиции — A/S Oceana и владелец «Ясона» Кристен Кристенсен (англ. Christen Christensen) решили отправить на юг ещё одну экспедицию, на этот раз состоящую из трёх кораблей: «Ясона» — под командованием Ларсена, «Castor» — под командованием капитана Мортена Педерсена (англ. Morten Pedersen) и «Hertha» — под командованием Карла Юлиуса Эвенсена.

По достижении Южных Шетландских островов корабли разделились. Ларсен вновь отправился к восточному побережью Антарктического полуострова, а другие два капитана исследовали полуостров с запада. Во время этого путешествия Ларсен столкнулся с гораздо более лучшими ледовыми условиями в этом секторе Антарктики, нежели годом ранее. 18 ноября он высадился на острове Сеймур, а 29 ноября решил проследовать далее к югу вдоль земли в надежде найти китов. Море было свободно ото льда и вскоре он плыл вдоль непрерывной ледовой стены, сейчас известной как шельфовый ледник Ларсена. 1 декабря он открыл Землю Оскара II, назвав её в честь короля Швеции и Норвегии, а 6 декабря достиг 68°50’ южной широты на 59°59’ западной долготы — крайней южной точки путешествия. 9 декабря было открыто побережье Фойна, названное им в честь норвежского предпринимателя и изобретателя гарпунной пушки Свена Фойна. В этот же день Ларсеном был открыт остров Робертсон, а два дня спустя Тюленьи нунатаки.

Так и не обнаружив китов в западной части моря Уэдделла, Ларсен взял курс на Огненную землю, по пути бросив якорь на острове Гринвич (Южные Шетландские острова). Далее он отправился на Фолклендские острова, где выгрузил добытых тюленей и загрузил уголь для дальнейшего путешествия. 23 января 1894 года он высадился на острове Паулет, с которого занимался тюленьим промыслом в заливе Эребус и Террор и вблизи острова Жуэнвиль вплоть до 8 марта. 15 марта Ларсен вернулся на Фолклендские острова, от которых направился в Южную Георгию, где воссоединился с «Castor» и «Hertha».

В июле 1894 года экспедиция вернулась в Норвегию, привезя с собой более 13000 тюленьих шкур и 6600 баррелей тюленьего жира. Открытия Ларсена, сделанные во время двух экспедиций были признаны наиболее значимыми в Антарктиде со времен путешествий Росса, за что в 1895 году он был удостоен денежной премии Королевского географического общества.

Шведская антарктическая экспедиция (1901—1904)

В 1901 году Ларсен стал участником Шведской научно-исследовательской экспедиции под руководством Отто Норденшёльда. Как наиболее опытный к тому времени полярный исследователь он принял командование экспедиционным судном «Антарктика».

«Антарктика» вышла из Гётеборга 16 октября 1901 года и после продолжительного плавания 9 февраля 1902 года стала на якорь около острова Сноу-Хилл, на который были высажены руководитель экспедиции и пять его спутников, которые организовали зимовочную базу и до следующего лета должны были заниматься различными научными исследованиями. В конце февраля «Антарктика» оставила партию и вернулась на Фолклендские острова, на которых провела зиму.

5 ноября 1902 года Ларсен отправился за зимовщиками, однако из-за сложной ледовой обстановки не смог пройти до острова Сноу-Хилл Антарктическим проливом (открытым в предыдущую навигацию). 29 декабря, после многочисленных попыток пробиться на восток, Ларсен высадил в заливе Хоуп-Бэй троих участников экспедиции (Андерссона, Дузе и Торальфа Грюндена), которые должны были пешком добраться до базы Норденшёльда и предупредить его о возможной задержке судна, а сам взял курс на северо-восток, чтобы обогнуть Антарктический полуостров и попробовать подойти к Сноу-Хилл с северо-востока. Обогнув полуостров, «Антарктика» оказалась зажата паковыми льдами в заливе Эребус и Террор и 12 февраля 1903 года затонула. 28 февраля команде удалось добраться до острова Паулет, на котором под командованием Ларсена была вынуждена провести зимовку. С наступлением весны 31 октября Ларсен и пятеро моряков отправились на спасательной шлюпке на остров Сноу-Хилл и 8 ноября воссоединились с зимовщиками (троим участникам, высаженным в заливе Хоуп-Бэй также пришлось перезимовать, и они смогли добраться до Норденшёльда лишь незадолго до прибытия самого Ларсена). В тот же день шведская экспедиция была спасена аргентинским спасательным судном «Уругвай». 14 человек команды затонувшей «Антарктики» забрали с острова Паулет спустя четыре дня.

Организация антарктического китобойного промысла

«Уругвай» доставил спасённых путешественников Норденшёльда в Буэнос-Айрес, где Ларсен озвучил свои предложения по поводу организации в Антарктике китобойного промысла и они были поддержаны. 29 февраля 1904 года им, с привлечением аргентинского, британского и норвежского капиталов была учреждена Аргентинская рыболовная компания, управляющим которой он оставался вплоть до 1914 года.

16 ноября 1904 года на побережье Южной Георгии Ларсеном была основана первая китобойная станция — Грютвикен. В канун Рождества на станции был добыт первый китовый жир, а спустя несколько лет антарктический китобойный промысел давал около 70 % китового жира в мире.

В 1905 году к нему в Грютвикен приехала супруга Андрине вместе с их тремя дочерьми и двумя сыновьями. Семья получила британское подданство. В своей просьбе, удовлетворённой британским магистратом Зависимых территорий Фолклендских островов в январе 1910 года, Ларсен заявил: «Я отказался от своих норвежских гражданских прав и живу здесь с тех пор, как начал охотится на китов в этой колонии 16 ноября 1904 года, и у меня нет причин быть чьим-либо иным гражданином, кроме как гражданином Британии, поскольку я живу и намерен жить здесь ещё долго».

В 1905 году в Грютвикене Ларсен положил начало постоянным метеорологическим наблюдениям. Способствовал разведению на острове северных оленей (с 2001 года южногеоргийских оленей разводят в фермах на Фолклендских островах). В 1913 году при покровительстве Ларсена была построена первая в Антарктике церковь.

В 1914 году Ларсен вернулся в Норвегию. Он купил две большие фермы для разведения скота, но его коммерческое начинание оказалось убыточным и он вернулся в Антарктику, где планировал заняться китобойным промыслом в других акваториях.

Карл Ларсен скончался 8 декабря 1924 года в каюте своего корабля, возглавляя промысловую экспедицию в море Росса. Он был похоронен на своей родине в Норвегии в Саннефьорде 15 мая 1925 года.

Память

Именем Карла Ларсена в Антарктике назван ряд географических объектов:

• Шельфовый ледник Ларсена — восточное побережье Антарктического полуострова
• Пролив Ларсена — пролив между островами Жуанвиля и Дюрвиля, северо-восточная оконечность Антарктического полуострова
• Острова Ларсена — вблизи острова Коронейшен, Южные Оркнейские острова
• Залив Ларсен-Харбор
• Пик Ларсена — остров Туле, Южные Сандвичевы острова
• Пик Ларсена — Земля Виктории
• Нунатак Ларсена — восточное побережье Антарктического полуострова
• Мыс Ларсена — остров Южная Георгия.

Литература

• Otto Nordenskjöld, Johan G. Andersson, Carl A. Larsen. Antarctica, or Two Years Among the Ice of the South Pole. — London, Hurst & Blackett, 1905.
• Robert K. Headland. The Island of South Georgia. — Cambridge University Press, 1984.

Ссылки

• Hans-Kjell Larsen. [www.sgisland.gs/index.php/%28h%29Captain_Carl_Anton_Larsen_Anniversary Captain Carl Anton Larsen Anniversary] (англ.). South Georgia and the South Sandwich Islands (7th AUGUST 2010). Проверено 12 мая 2015.
• William James Mills. Exploring polar frontiers : a historical encyclopedia / With contributions by David Clammer, Sir Ranulph Fiennes, Jenny Mai Handford, Rear Admiral John Myres, Geoff Renner and David Stam. — ABC-CLIO, Inc., 2003. — С. 373-375. — 844 с. — ISBN 1-57607-422-6.
• Beau Riffenburgh. Encyclopedia of the Antarctic, Vol. 1. — Routledge, 2006. — С. 584-585. — ISBN 978-0415970242.

Отрывок, характеризующий Ларсен, Карл Антон

Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.