Карл Тешенский

Карл Людвиг Иоанн Йозеф Лаврентиус, эрцгерцог Австрийский, герцог Тешен
нем. Carl Ludwig Johann Joseph Laurentius, Erzherzog von Österreich, Herzog von Teschen
Дата рождения	5 сентября 1771(1771-09-05)
Место рождения	Флоренция, Италия
Дата смерти	30 апреля 1847(1847-04-30) (75 лет)
Место смерти	Вена, Австрия
Принадлежность	Австрия Австрия
Годы службы	1792—1822
Звание	генералиссимус
Командовал	штатгальтер Австрийских Нидерландов президент Гофкригсрата
Сражения/войны	Революционные войны, Наполеоновские войны
Награды и премии

Карл Людвиг Иоганн (нем. Erzherzog Carl Ludwig Johann Joseph Laurentius von Österreich, Herzog von Teschen; 5 сентября 1771, Флоренция, Италия — 30 апреля 1847, Вена) — крупный полководец, эрцгерцог Австрийский и герцог Тешинский, третий сын императора Леопольда II и Марии Луизы Испанской, 54-й великий магистр Тевтонского ордена (1801—04).

Тешинское герцогство он унаследовал от усыновившего его дяди, принца Альберта Саксонского, сына польского короля Августа III, в 1822 году. Родоначальник тешинской ветви дома Габсбургов.

Военная карьера

Своё детство он провёл в Тоскане. По воле отца, Леопольда II, вскоре после его коронации (9 октября 1790 года) в ноябре 1790 года Карл был усыновлён своей тётей, эрцгерцогиней Марией Кристиной и герцогом Альберт Саксен-Тешенским, у которых не было своих детей.

В 1791 году он вместе с родителями переезжает в Нидерланды. С юности Карл страдал от эпилептических приступов. Сначала родители хотели, чтобы он начал духовную карьеру из-за слабости здоровья, однако по велению его дяди императора Иосифа II его определяют на военную службу. По традиции Венского двора, Карл-Людвиг-Иоганн в пятилетнем возрасте был назначен командиром пехотного полка Его императорского величества.

Свою военную карьеру Карл начал во время революционных войн в 1792 году. Первое боевое крещение состоялось в сражении при Жемаппе 6 ноября 1792 года. В 1793 году он командовал кавалерийским полком в сражении при Альтенховене. В 1793 году его назначают губернатором Нидерландов и присваивают звание фельдмаршал-лейтенанта. Одновременно он остаётся военачальником в австрийской действующей армии принца Кобурга. Вскоре он получает очередное звание фельдцейхмейстера. Он принимал участие в битве при Флерюсе. Однако, поссорившись с главнокомандующим принцем Кобургом из-за действий в войне против Франции, Карл вынужден вернуться в Вену.

В 1796 году Карл-Людвиг-Иоганн возвращён в армию и назначен сперва командующим Нижнерейнской, а затем Верхнерейнской австрийскими армиями. Ему было присвоено звание генерал-фельдмаршала. Командование австрийскими армиями эрцгерцог Карл начал успешно: он одержал над французскими войсками ряд побед и оттеснил их за Рейн. Он предложил венскому правительству и гофкригсрату следующий план действий: заключить на Рейне перемирие с французами, а его армию оттуда перебросить на север Италии. Однако его план не был принят. После неудач австрийцев в Италии в том же году он получил начальство над остатками той армии, но поправить дело уже не мог, и кампания скоро закончилась Леобенским перемирием.

В войну 1799 года Карл командовал австрийской армией, сосредоточенной на берегу реки Лех и после победы при Штокахе принудил Журдана отойти за Рейн; дальнейшим успехам его помешали распоряжения австрийского гофкригсрата. Недовольство Карла-Людвига-Иоганна было настолько сильным, что полководец в 1801 году оставил пост командующего и уехал в город Прагу. Однако сразу же за ним туда последовал посланник из Вены с просьбой возглавить защиту Богемии от французов. Для этого эрцгерцог Карл сформировал Богемский корпус волонтёров, но возглавить его не смог по причине болезни.

В 1800 году, после поражений, нанесённых австрийцам при Маренго и Гогенлиндене, Карл согласился опять принять командование армией, упорядочил отступление войск и заключил с французами перемирие, послужившее основанием Люневильскому миру.

С 1800 года по 1809 год он является генерал-губернатором Богемии.

Период первых реформ

9 января 1801 года Карл был назначен президентом гофкригсрата и фельдмаршалом. Он начал реформировать австрийскую армию. В декабре 1801 года было учреждено Военное министерство. В обязанности Военного министерства входила забота о финансах, касающихся всей армии и ведения войн. В результате реформ Карла в 1802 году были произведены следующие изменения:

• Расформированы легкие пехотные батальоны и преобразованы в тирольский егерский полк. Также были расформированы два старых кавалерийских полка — Егерский кавалерийский полк (Jäger zu Pferd) и Славянский пограничный гусарский полк (Slavonische Grenz-Husaren-Regiment).
• Сформированы 3 уланских полка.
• Артиллерия была реорганизована. Была внедрена линейная и резервная система.
• Сапёры и минёры теперь имели отдельные корпуса. Инженеры, под командованием генерал-квартирмейстера, должны были быть сформированы только на случай войны.
• Генеральный штаб был разделён на 3 секции: Адъютантская служба со штабом генерал-квартирмейстера для обучения новых офицеров, Топографический отдел и Военный архив.

Весной 1804 года были закончены первые реформы Карла. Во многом он преобразовал австрийскую военную систему, но не мог полностью искоренить старые обычаи и дух сословности в войсках. Военно-реформаторская деятельность Карла была настолько впечатляющей, что его сторонники обратились в 1802 году к австрийскому правительству с ходатайством поставить фельдмаршалу памятник, как спасителю отечества. Но Карл решительно отказался от такой чести.

Война 1805 года

В 1805 году по настоянию эрцгерцога гофкригсрат был преобразован в военное министерство. Его первым министром стал сам Карл. В 1805 году, командуя войсками в Италии, Карл сражался при Кальдиеро.

Период вторых реформ

В 1806 году император назначил эрцгерцога Карла военным министром с неограниченными правами. Для полного претворения своих реформ Карлу нужно полное командование над всей императорской армией и прежде всего над гофкригсратом. Одной из идей Карла была концентрация всей армии в руках одного командующего. Карл в письме к своему брату, императору Францу, пишет:

Первый шаг для достижения этой цели, я думаю, Ваше Величество, я должен стать генераллисимусом во главе всей армии

После этого письма император Франц присваивает Карлу звание генералиссимуса и главнокомандующего имперской армией. Таким образом, Карл получает полные административные и командные права над всей императорской армией и продолжает осуществлять свои реформы. Карл выбирает себе трёх адъютантов, которые будут помогать ему в реформировании армии. Это: граф Филипп Грюнн, Генерал-квартирмейстер Майер и его личный Генерал-адъютант барон Вимпффен. В первый месяц 1806 года в отставку было отправлено не меньше 25 генералов. Их заменили более молодые генералы. Был реорганизован и практически создан новый Гофкригсрат, который теперь был способен решать военные задачи быстрее предыдущего. Вся армия теперь имела фиксированную расстановку на мирное время. Была также усовершенствована рекрутская система. Карл не стал создавать новые подразделения войск, однако провёл реорганизацию структуры пехотных полков до реформ фельдмаршала Мака. Полки должны были состоять из двух полевых батальонов, по 6 рот в каждом, и резервного батальона из 4 рот. Две лучшие гренадерские роты каждого пехотного полка в случаи войны должны были быть объединены и координировать свои действия с другими гренадерскими подразделениями для создания гренадерских батальонов. Был возвращён элитный резерв армии.

Карл также приступил к реорганизации артиллерийских частей. Он понимал, что для ведения современной войны нужна мобильная артиллерийская система с участием транспорта. В 1806 году полковые артиллерийские роты были отозваны и вместе с другими различными артиллерийскими частями приступили к формированию 4-х полков в каждом по 4 батальона. Каждый артиллерийский батальон состоял из четырёх рот или батарей. В 1807 году Карл убрал из полков и батальонов орудия, из которых были сформированы артиллерийские бригады. Таким образом, можно было концентрировать огонь батарей на определённом важном участке, а не рассредоточивать их, как это было раньше.

В 1808 году Карл формирует ещё 7 новых батальонов из опытных офицеров и кадров. В 1809 году был сформирован 11-й егерский батальон.

Карл развил идею территориальных резервов, основывавшуюся на концепции, основу которой должно было составлять народное ополчение. Такая система должна была носить оборонительный характер. Сначала, для поддержания военной силы, 12 июня 1806 года был создан Резерв (Reserve-Anstalt). Сам Карл лично отслеживал деятельность этой структуры. Каждый полк должен был иметь 2 батальона по 600—700 человек в каждом. Срок службы длился от 17 до 40 лет. Позже, 9 июня 1808 года император Франц, по настоянию Карла, учредил Институт народного ополчения в Австрийской империи, таким образом заменив ранее созданный резерв. Согласно этому закону все мужчины в возрасте между от 18 до 45 лет из наследственных областей (Австрия, Моравия, Богемия, Силезия, Галиция) должны были пройти службу в войсках народного ополчения. Каждая провинция была разделена на округа, каждый из которых должен был сформировать от 1 до 5 батальонов с 6-ю ротами в каждой. Командование над каждой боевой единицей должен был брать на себя отставной офицер регулярной армии или кто-то из дворян и помещиков. 22 июня 1808 года, Карл вместе с графом Францем фон Саурау, прибывает в Зальцбург для организации народного ополчения. Наполеон был обеспокоен созданием новой оборонительной системы из народного ополчения и впоследствии, после войны, одним из условий, поставленных Францией перед Веной, была ликвидация института народного ополчения. Карл понимал, что его страна ещё не готова к войне с таким сильным соперником, как Наполеон. При эрцгерцоге Карле, к 1809 году, общая численность австрийских войск достигала 630 000 человек.

Война 1809 года

В 1809 году, в самом начале новой войны с Наполеоном, Карл был поставлен во главе всех австрийских армий. Его успеху мешал недостаток решительности и твёрдости; он не всегда умел заставить своих братьев, командовавших отдельными армиями, подчиняться его воле. Нелюбимый при дворе, Карл и здесь встречал враждебные к себе отношения. При всем этом он сделал, что мог: победой при Асперне доказал возможность одержать верх над непобедимым дотоле Наполеоном, а после неудачной для австрийцев битвы под Ваграмом сумел совершить своевременное и искусное отступление.

В походах 1813—1814 годов и в кампании 1815 года Карл не принимал участия. Главнокомандующим австрийскими войсками в эти годы был Шварценберг. В 1815 году Карла назначили военным губернатором крепости Майнц.

10 февраля 1822 года он унаследовал Саксен-Тешенское герцогство. Во время Бельгийской Революции Бельгийский Национальный Конгресс рассматривал его как кандидата на трон. Карл умер 30 апреля 1847 года в Вене в возрасте 75 лет. Он был похоронен в могиле 122 в новом склепе в императорской усыпальнице в церкви Капуцинов в Вене.

Семья

17 сентября 1815 года Карл женится на Генриетте Нассау-Вейльбургской (1797—1829), дочери Фридриха Вильгельма Нассау-Вейльбургского.

Дети:

• Мария Тереза Изабелла (31 июля 1816, Вена — 8 августа 1867, Албано). Вышла замуж за короля Обеих Сицилий Фердинанда II 27 января 1837 года в Неаполе.
• Альбрехт Фридрих Рудольф (3 августа 1817, Вена — 18 февраля 1895, Арко), герцог Тешен. Женился на Хильдегард, принцессе Баварской(10 июня 1825 года — 2 апреля 1864 года) 1 мая 1844 года.
• Карл Фердинанд (29 июля 1818, Вена — 20 ноября 1874, Зидлоховице). 18 апреля 1854 года женился на эрцгерцогине Елизавете Франциске Австрийской (17 января 1831 — 14 февраля 1903).
• Фридрих Фердинанд Леопольд (14 мая 1821, Вена — 5 октября 1847, Вена).
• Рудольф (25 сентября 1822, Вена — 11 октября 1822, Вена)
• Мария Каролина (10 сентября 1825, Вена — 17 июля 1915, Вена). 21 февраля 1852 года вышла замуж за эрцгерцога Райнера Австрийского (11 января 1827 — 27 января 1913).
• Вильгельм Франц Карл (21 апреля 1827, Вена — 29 июля 1894, Вейкельсдорф) — магистр Тевтонского ордена.

Награды

• Орден Золотого руна
• Кавалер Большого креста Военного ордена Марии Терезии
• Кавалер Большого креста Королевского венгерского ордена Святого Стефана
• Орден Святого Губерта (Бавария)
• Кавалер Большого креста ордена Южного Креста (Бразилия)
• Кавалер Большого креста ордена Бани (Великобритания)
• Кавалер Большого креста ордена Святого Иосифа (Великое герцогство Тосканское)
• Орден Святого Януария (Королевство Обеих Сицилий)
• Кавалер Большого креста ордена Святого Фердинанда и Заслуг (Королевство Обеих Сицилий)
• Орден Чёрного орла (Пруссия)
• Орден Красного орла (Пруссия)
• Орден Святого апостола Андрея Первозванного (Россия, 02(14).06.1815)
• Орден Святого Александра Невского (Россия, 16(28).09.1835)
• Орден Белого орла (Россия, 16(28).09.1835)
• Орден Святой Анны 1-й степени (Россия, 02(14).06.1815)
• Кавалер Большого креста ордена Почётного легиона (Франция)

Сочинения

Исторические сочинения Карла имеют большую ценность для военной литературы; дидактические сочинения его, относящиеся к военному делу, страдают некоторою односторонностью. Из числа сочинений Карла наиболее замечательны: «Grundsätze der Strategie» (объяснённые описанием похода 1796 г.) и «Geschichte des Feldzuges v. 1799 in Deutschland u. in der Schweiz». Множество монографий его напечатано в австрийском военном журнале, под буквой C.
Впервые им был сформулирован основной принцип стратегии — принцип сосредоточения сил.

Память

• В честь эрцгерцога Карла был назван китайский цветок.
• В 1848 году, через год после смерти Карла, было решено увековечить память знаменитого полководца памятником. Он был сооружён скульптором Антоном Домиником фон Фернкорни и открыт 21 мая 1860 года. На его постройку ушло более 7 лет. Памятник был установлен на площади Героев в Вене.
• 3-й Моравский пехотный полк австрийской армии, шефом которого он был назначен в 9-летнем возрасте, носил его имя с 1780 года до самой смерти полководца.

Ссылки

• militera.lib.ru/science/classic2/06.html
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Карл Иоганн Тешенский
• Карл-Людвиг-Иоанн // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Карл Тешенский — предки

Леопольд I (11 сентября 1679 — 27 марта 1729) герцог Лотарингии                       Франц I Стефан (8 декабря 1708 — 18 августа 1765) император Священной Римской империи                             Елизавета Шарлотта Бурбон-Орлеанская (13 сентября 1676 — 23 декабря 1744) герцогиня Лотарингии                       Леопольд II (5 мая 1747 — 1 марта 1792) император Священной Римской империи                                   Карл VI (1 октября 1685 — 20 октября 1740) император Священной Римской империи                       Мария Терезия (13 мая 1717 — 29 ноября 1780) императрица Священной Римской империи                             Елизавета Кристина Брауншвейг-Вольфенбюттельская (28 августа 1691 — 21 декабря 1750) императрица Священной Римской империи                       Карл Тешенский                                         Филипп V (19 декабря 1683 — 9 июля 1746) король Испании                       Карл III (20 января 1716 — 14 декабря 1788) король Испании                             Изабелла Фарнезе (25 октября 1692 — 11 июля 1766) королева-консорт Испании                       Мария Луиза Испанская (24 ноября 1745 — 15 мая 1792) императрица Священной Римской империи                                   Август III (7 октября 1696 — 5 октября 1763) курфюрст Саксонии                       Мария Амалия Саксонская (24 ноября, 1724 — 27 сентября, 1760) королева-консорт Испании                             Мария Жозефа Австрийская (8 декабря 1699 — 17 ноября 1757) эрцгерцогиня Австрийская

Отрывок, характеризующий Карл Тешенский

– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.


Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так не понравилась ей.
Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.