Нессельроде, Карл Васильевич

Карл Нессельроде Karl Nesselrode<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Художник Ф. Крюгер, 1840-е годы</td></tr>
Министр иностранных дел Российской империи
21 августа 1816 — 15 апреля 1856
Монарх:	Александр I Николай I Александр II
Предшественник:	Иван Антонович Каподистрия
Преемник:	Александр Михайлович Горчаков
Канцлер Российской империи
1844 — 1862
Предшественник:	Виктор Павлович Кочубей
Преемник:	Александр Михайлович Горчаков
Рождение:	2 (13) декабря 1780(1780-12-13) Лиссабон, Португалия
Смерть:	11 (23) марта 1862(1862-03-23) (81 год) Санкт-Петербург, Российская империя
Отец:	Вильгельм Карл Нессельроде
Награды:

Граф Карл Васи́льевич Нессельро́де или Карл Роберт фон Нессельроде (нем. Karl Robert von Nesselrode; 2 [13] декабря 1780, Лиссабон — 11 [23] марта 1862, Санкт-Петербург) — русский государственный деятель немецкого происхождения, предпоследний канцлер Российской империи. Занимал пост министра иностранных дел Российской империи дольше, чем кто-либо другой. Сторонник сближения с Австрией и Пруссией, противник революционных движений и либеральных преобразований, один из организаторов Священного союза.

Биография

Из немецкого графского рода Нессельроде, при роспуске Священной Римской империи медиатизованного. Его отец Вильгельм Карл Нессельроде служил в Австрии, Голландии, Франции, Пруссии и, наконец, в России. Мать была еврейского происхождения. Карл родился в Лиссабоне, где отец его был русским посланником, на английском корабле. Карл был протестантом и до конца жизни так и не научился правильно говорить по-русски.

По высочайшему повелению в 1788 году он был записан в службу мичманом в русский флот — в восьмилетнем возрасте. После обучения в берлинской гимназии, в 1796 году он приехал в Петербург, однако его успешной карьере во флоте мешала хроническая морская болезнь.

Вскоре после кончины Екатерины, благоволивший к Нессельроде император Павел I пожаловал его в свои флигель-адъютанты по флоту, а позднее перевел в сухопутные войска поручиком в конную гвардию, оставив при себе флигель-адъютантом; ни там, ни тут он не обнаружил способностей к военной службе, что не помешало ему дослужиться в двадцать лет до полковника. Вскоре он был уволен из армии с пожалованием с 13 июня 1800 года в камергеры.

После смерти Павла он был отправлен в Вюртемберг ко двору герцога с извещением о вступлении на престол Александра I. Из Штутгарта он был переведён в Берлин, потом в Гаагу секретарём посольства. Во время пребывания в Германии он познакомился с Меттернихом, тогда австрийским посланником в Дрездене, и знакомство это скоро перешло в тесную дружбу. Нессельроде смотрел на Меттерниха снизу вверх; последний казался ему гениальным дипломатом, а его советы — всегда спасительными; в свою очередь Меттерних умел хорошо пользоваться слабостями своего ученика. Основной мыслью всей дальнейшей политики Нессельроде был тесный союз с Австрией.

В 1807 году был командирован в Тильзит, в распоряжение русских уполномоченных Д. И. Лобанова-Ростовского и А. Б. Куракина, а потом отправлен советником посольства в Париж, где вновь встретился с Меттернихом, австрийским послом при французском дворе. В значительной степени под его влиянием депеши Нессельроде, составляемые для русского посла Толстого, дышали ненавистью к Франции. В 1810 году, когда отношения России к Франции начали портиться, Нессельроде, по собственному желанию, был отозван в Петербург. Здесь французские симпатии уже значительно ослабели; поэтому Нессельроде был принят императором Александром очень ласково и пожалован статс-секретарём.

В 1812 году его положение при дворе было упрочено женитьбой на дочери министра финансов Гурьева. Перед войной с Наполеоном канцлер граф Н. П. Румянцев настойчиво советовал императору Александру не доверять Габсбургам и даже предлагал поднять в их владениях восстание славян. Представителем противоположного мнения явился Нессельроде. После победы над Наполеоном в России, Нессельроде, на этот раз вместе с Румянцевым, но вопреки Кутузову, высказался за перенесение войны в пределы Германии и за окончательное ниспровержение французского могущества. Это, в конечном итоге привело к подписанию Рейхенбахских конвенций, неоценимую помощь в подготовке которых оказал Иоганн фон Анстетт.

С 1812 по 1815 годы постоянно находился при императоре и был влиятельным участником Венского конгресса. С 17 февраля 1813 годы был в чине III класса. Обнаружение тайного договора между Австрией и Францией против России слегка поколебало его положение.

Управляющий иностранной коллегией (1816)

В 1816 году Нессельроде был назначен управляющим иностранной коллегией, но одновременно с ним, и как бы в противовес ему, графу Каподистрии поручено ведение иностранных дел. Таким образом было как бы два министра иностранных дел, взгляды которых на задачи русской иностранной политики значительно расходились.

Император служил верховным примирителем и посредником между ними, гораздо более склоняясь на сторону Нессельроде, который сопровождал Александра на конгрессы Священного союза в Аахен, Троппау (ныне Опава), Лайбах (ныне Любляна) и Верону. В 1822 году Каподистрия получил бессрочный отпуск, и Нессельроде стал единственным министром иностранных дел.

С 12 декабря 1823 года — вице-канцлер Российской империи. В 1826 году был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов.

Политика его по-прежнему состояла в стремлении к сближению с Австрией. В 1830 году в Карлсбаде виделся с Меттернихом, осыпавшим его упрёками за поддержку греческого восстания; Нессельроде признал, по крайней мере по рассказу Меттерниха, всю справедливость этих упрёков и согласился, что революция, начатая греками, всего опаснее именно для России.

В 1844 (17 марта) стал канцлером Российской империи, а через пять лет способствовал вмешательству России в австрийские дела, с целью усмирения венгерского восстания. Ответственность за дипломатическую изоляцию России в Крымскую войну в значительной степени падает на Нессельроде.

Политика на Дальнем Востоке

В 1843 году вице-адмирал Путятин разработал план организации экспедиции к восточным морским границам Китая и Японии. Граф Нессельроде противодействовал ему, опасаясь «возможности разрыва с Китаем, неудовольствия Европы, в особенности англичан». Предлагал признать амурский бассейн принадлежащим Китаю и отказаться от него навсегда.

Но в 1850 году капитан 1-го ранга Невельской, Геннадий Иванович, действуя самовольно, основал в устье Амура так называемый пограничный «Николаевский пост», где в годы Восточной или Крымской войны 1853 - 1856 был построен город Николаевск-на-Амуре. Император Николай I позднее дал аудиенцию Геннадию Невельскому, выслушал его доводы и, вопреки мнению Нессельроде, одобрил действия русского моряка на Дальнем Востоке.

Под руководством Нессельроде, 7 февраля 1855 года вице-адмиралом Е. В. Путятиным был подписан Симодский трактат между Россией и Японией.

15/27 апреля 1856 г., после смерти Николая I в предыдущем году, и после Парижского мирного конгресса, Нессельроде был уволен в отставку с оставлением звания государственного канцлера и члена Государственного Совета.

Похоронен в Санкт-Петербурге на Смоленском лютеранском кладбище.

Взгляды

Сам Нессельроде, в записке «О политических соотношениях России» от 11 февраля 1856 г.; (см. «Русский архив», 1872 г., № 2) определил свою политику как монархическую и антипольскую. Проникнутый идеями Священного союза, Нессельроде питал искреннюю ненависть ко всякому свободному стремлению, как в Европе, так и в России; он находил, что крепостное право одинаково благодетельно как для помещиков, так и для крестьян, и незадолго до освобождения крестьян высказывал Н. А. Милютину опасение, как бы реформа не уничтожила патриархального склада русского быта (см. письмо Нессельроде к Милютину в «Русской Старине», 1873 г., № 6). В ту же эпоху освободительных стремлений он настаивал в особой записке на усилении цензурных строгостей.

В эпоху более раннюю даже граф Иоанн Каподистрия казался ему либеральным доктринером, опасным на посту министра иностранных дел. Греческое восстание вызывало в нём, как и в Меттернихе, только вражду.

Отверг в 1825 план покупки Российско-Американской компанией крепостных для переселения в Америку с предоставлением на месте переселения свободы.

Гастроном

Подобно своему тестю Гурьеву, К. В. Нессельроде имел репутацию гастронома. Приведём свидетельство французского дипломата Рейзета:

6-го (18-го) ноября 1852 г. мы были… на большом официальном обеде у графа Нессельроде… тонкий обед был прекрасно сервирован. Шесть метрдотелей в коричневых сюртуках французского покроя со стального цвета пуговицами, в белых атласных жилетах и больших жабо, при шпаге, руководили лакеями, одетыми в пунцовых ливреях. Канцлер был старичок небольшого роста, очень живой и веселый, в сущности очень эгоистичный и очень походил на Тьера. Он был весьма воздержан, хотя любил хорошо поесть; до обеда, который был всегда весьма изысканный, он ничего не ел, только выпивал по утру и в три часа дня по рюмке малаги с бисквитом. Он сам заказывал обед и знал, из чего делается каждое кушанье.

Именем русского канцлера названы некоторые ставшие известными кушанья. Наиболее знаменито мороженое «Glace Nesselrode», иначе называемое «пудинг Нессельроде», десерт, оставшийся по сей день в мировой кухне и продолжающий носить имя Нессельроде — замороженное холодное сладкое на основе пюре из варёных каштанов, протёртых через сито, соединённого со взбитыми сливками или с заварным кремом. Известны также «суп Нессельроде» (из репы), «майонез Нессельроде», суфле из бекасов и другие блюда. «Из разных сведений, необходимых для хорошего дипломата, — писал Ф. Ф. Вигель, — усовершенствовал он себя только по одной части: познаниями в поваренном искусстве доходил он до изящества»..

Возможно, именно «гастрономическую» репутацию канцлера обыграл Н. С. Лесков в повести «Левша», где фамилия графа передана как «Кисельвроде».

Семья

Карл Нессельроде с сыном

Графиня Мария Нессельроде

С января 1812 года был женат на одной из самых богатых петербургских невест Марии Дмитриевне Гурьевой (1786—1849), дочери министра финансов графа Д. А. Гурьева от брака с П. С. Салтыковой. В 1802 году была пожалована во фрейлины, в 1816 году награждена орденом св. Екатерины 2-й степени, с 1836 года статс-дама. Современники давали графине неоднозначную оценку. Д. Фикельмон замечала, что её чрезвычайная природная холодность делает её нрав крайне неприятным, но под этой ледяной оболочкой и весьма мужеподобными формами кроется довольно теплое сердце. А. О. Смирнова вспоминала, что у «графини Нессельроде был веселый, громкий, детский смех, а это лучший знак доброго сердца и высокой души». Граф Ф. Г. Головкин остроумно писал:

Госпожа Нессельроде... была высокого роста и полна, что придавало её мужу вид, как будто он выпал из её кармана. Она была умна, поворотлива и хорошо умела обращаться с императором Александром I, придавая себе важную осанку, которая была бы не к лицу худенькой внешности её мужа, смахивающего на карикатуру, между большой женой, высоким ростом государя и громадным счастьем, выпавшим на его долю.

Графиня Нессельроде была гостеприимной и любезной в обращении, свой петербургский дом она держала открытым, её обеды и повара славились по всей Европе. В обществе она встречалась с А. С. Пушкиным, на свадьбе Е. Гончаровой с Дантесом была посаженой матерью жениха, которому покровительствовала. Графиню Нессельроде обвиняли в сочинении анонимных писем в адрес поэта и называли инициатором пасквильного «диплома», который привел к дуэли поэта. Скончалась скоропостижно от апоплексического удара в Гастейне, в Тироле, тело её было перевезено в Россию и предано земле в Духовской церкви Александро-Невской лавры. В браке имели детей:

• Елена Карловна (1813—1875), с 1832 года замужем за графом Михаилом Иринеевичем Хрептовичем (1809—1892).
• Дмитрий Карлович (1816—1891), секретарь посольства в Константинополе, обер-гофмейстер и статский советник. С 1847 года женат на Лидии Арсеньевне Закревской (1826—1884), дочери графа А. А. Закревского и А. Ф. Закревской. Брак был неудачным, вскоре она оставила мужа и сына, и уехала в Париж. В 1859 году без развода с Нессельроде стала женой князя Д. В. Друцкого-Соколинского, но этот брак был признан незаконным по определению св. Синода.
• Мария Карловна (1820—после 1881), одна из первых красавиц, замужем за саксонским посланником в Париже бароном Лео Зеебахом (1811—1884).

Награды

• Орден Святого Андрея Первозванного (22.09.1829)
• Алмазные знаки к ордену Святого Андрея Первозванного (1834)
• Орден Святого Владимира 1-й степени (27.09.1818)
• Орден Святого Владимира 2-й степени
• Орден Святого Александра Невского (29.03.1814)
• Алмазные знаки к ордену Святого Александра Невского (25.03.1817)
• Орден Святой Анны 1-й степени (22.09.1829)
• Орден Белого орла (Царство Польское, 14.03.1818)

Иностранные:

• Австрийский Орден Золотого руна (1824)
• Австрийский Королевский венгерский орден Святого Стефана, большой крест (1815)
• Австрийский орден Леопольда, большой крест
• Баденский Орден Верности, большой крест
• Вюртембергский Орден Вюртембергской короны, большой крест
• Ганноверский Королевский Гвельфский орден, большой крест
• Датский Орден Слона
• Испанский Орден Карлоса III, большой крест
• Королевства обеих Сицилий Орден Святого Фердинанда и Заслуг, большой крест
• Пармский Константиновский орден Святого Георгия, большой крест
• Прусский Орден Чёрного орла
• Прусский Орден Красного орла 1-го класса
• Французский Орден Святого Духа
• Французский Орден Почётного легиона, большой крест (1819)
• Шведский Орден Серафимов (13(25).01.1825)
• Шведский Орден Полярной звезды

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/ab000000640/view#page=11 Гр. Нессельроде Карл Васильевич] // Список гражданским чинам первых IV классов. Исправлен по 20-е декабря 1848 г.. — СПб.: Типография II отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1848. — С. 1.
• Нессельроде, «Autobiographie» (Париж, 1866 и русский перевод под заглавием «Записки» в «Русском Вестнике», октябрь 1865, том 59);
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Nesselrode_IV90_1.htm Нессельроде К. В. Неизданное письмо графа КВ. Нессельроде к И. Ф. Паскевичу-Эриванскому от 11 мая 1829 г. / Сообщ. А. П. М./ Исторический вестник, 1890. — Т. 39. — № 1. — С. 221—225. — Под загл.: Страничка из истории наших сношений с Персией в 1829 г.];
• «Correspondance diplomatique du C-te Pozzo di Borgo et du C-te de Nesselrode 1814—1818» (Париж, 1890);
• Татищев С. С., «Внешняя политика императора Николая I» (СПб., 1887);
• его же, «Император Николай и иностранные дворы» (1889);
• его же, «Из прошлого русской дипломатии» (1890);
• Соловьёв С. М., «Император Александр I» (СПб., 1877).
• Мамай А. С. Амурский вопрос в дальневосточной политике России в середине XIX в. : Н. Н. Муравьев-Амурский. Дис. … канд. ист. наук. М., 1997
• Известный русский писатель Н. А. Лесков, в своих произведениях, дал К. В. Нессельроде прозвище «Кисель Вроде».
• [dlib.rsl.ru/viewer/01003543004#?page=6 Чины первого класса] // Список гражданским чинам первых четырёх классов по старшинству : Сост. в Герольдии и испр. по 25 дек. 1845.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Нессельроде, Карл Васильевич

Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.


В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.