Карл Роберт

Карл Роберт венг. Károly Róbert<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб Карла Роберта</td></tr>
Король Венгрии и Хорватии
27 августа 1310 — 16 июля 1342
(под именем Карл I Роберт)
Коронация:	27 августа 1310
Предшественник:	Бела V
Преемник:	Людовик I Великий
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	1288(1288) Неаполь
Смерть:	16 июля 1342(1342-07-16) Вишеград, Венгрия
Место погребения:	Секешфехервар
Род:	Анжуйская
Отец:	Карл Мартелл
Мать:	Клеменция Габсбургская
Супруга:	Мария Бытомская Беатриса Люксембургская Елизавета Польская
Дети:	от первого брака Екатерина, Елизавета от третьего брака Карой, Ласло, Людовик, Андраш, Иштван.

Карл I Ро́берт (Шаробер) (венг. Károly Róbert; 1288, Неаполь — 16 июля 1342, Вишеград, Венгрия) — король Венгрии и Хорватии с 27 августа 1310 года).

Его претензии на престол Венгрии было оспорены несколькими претендентами. Тем не менее, хотя он и был лишь ребенком в 1300 году, когда его дед, король Карл II Неаполитанский отправил его в Венгрию, Карл Роберт укрепил свою власть в королевстве в борьбе против своих оппонентов и местных баронов. Провел ряд важных политических и экономических реформ: установил так называемую систему чести , которая поставила баронов в зависимость от королевской власти; ввел новые монеты с неизменно высоким содержанием золота.

Внешняя политика Карла Роберта во многом вытекала из династических союзов. Его самым большим достижением стало создание оборонительного союза с Польшей и Чехией против Габсбургов. Также он пытался реализовать претензии на Неаполитанское королевство, но смог достичь только формальных результатов. Тем не менее, Карл Роберт был одним из самых успешных правителей Венгрии.

Детство

Карл Роберт родился в Неаполе и был единственным сыном принца Салерно и титулярного короля Венгрии Карла Мартелла Анжуйского и его жены Клеменции Габсбургской, дочери короля Рудольфа I. Его бабушка по отцовской линии, Мария Венгерская, дочь короля Иштвана V, заявила о своих претензиях на венгерский трон после смерти её брата, короля Ласло IV Куна, но большая часть населения поддержали её дальнего родственника, короля Андраша III. Тем не менее, Мария передала свои притязания по наследству своему старшему сыну, Карлу Мартеллу, но он так и не смог их реализовать и умер 19 августа 1295 года.

После смерти отца 7-летний Карл Роберт унаследовал претензии на корону Венгрии. При этом его дед, король Карл II Неаполитанский, 13 февраля 1296 года назначил наследником Неаполитанского королевства своего младшего сына (дядю Карла Роберта) Роберта Неаполитанского. Этот указ был подтвержден папой Бонифацием VIII, сюзереном Неаполитанского королевства, 27 февраля 1297 года.

Так Карл Роберт лишился прав на неаполитанский королевский престол.

Борьба за Венгрию

Ослабление королевской власти при Иштване V позволило знатному роду Шубичей восстановить своё господство в Далмации. Ласло IV Кун, желая добиться успокоения Далмации, признал хорватского магната Павла I Шубича баном Хорватии и Далмации. Ласло IV Кун умер в 1290 году, не оставив сыновей, и разгорелась гражданская война между кандидатами на трон — поддерживаемым венграми Андрашем III и хорватским ставленником Карлом Мартеллом Анжуйским. Отец Карла Мартелла Карл II Неаполитанский объявил всю Хорватию от горы Гвоздь (с хорв. — «Петрова Гора») до реки Неретва наследственными владениями Павла I Шубича.

В начале 1300 года Павел I Шубич пригласил Карла Роберта в Венгрию, признав его своим королём. Дед Карла Роберта Карл II Неаполитанский принял приглашение и, выдав внуку небольшую сумму денег, отправил его в Венгрию завоевывать корону. 12-летний Карл Роберт высадился в Сплите в августе 1300 года и направился в Загреб, где был принят Угрином Чаком, другим влиятельным магнатом королевства, в качестве короля Венгрии. Когда король Андраш III внезапно умер 14 января 1301 года, сторонники Карла Роберта отвезли его в Эстергом, где архиепископ Григорий Бискей увенчал его некой случайной короной, поскольку Корона Святого Иштвана находилась в руках его противников. Однако большинство магнатов королевства не признали его власть и провозгласили королём Вацлава Чешского, сына Вацлава II. 12-летний Вацлав обручился с Елизаветой Тёсс, дочерью короля Андраша III, и под именем Ласло был коронован Короной Святого Иштвана в Секешфехерваре архиепископом Иоанном Калошским.

После коронации соперника Карл Роберт удалился в Славонию, где его сторонники укрепляли своё положение. В сентябре 1302 года он осадил Буду, но не смог занять столицу королевства и был вынужден отступить обратно в Славонию. Папа Бонифаций VIII подтвердил претензии Карла Роберта на Венгрию 31 мая 1303 года, и его дядя по матери, король Альбрехт I Германский обеспечил ему военную помощь. В это же время на сторону Карла Роберта перешли магнаты Матуш Чак и Аба, до того поддерживавшие Вацлава Чешского. Летом 1304 года король Вацлав II прибыл из Праги с армией, чтобы помочь сыну укрепить свою власть в королевстве. Однако король Чехии оценил ситуацию и понял, что позиции его сына в Венгрии слишком нестабильны, и поэтому решил забрать Вацлава и корону с собой в Прагу. Узнав о чешском отступлении, Карл Роберт заключил союз с герцогом Австрии Рудольфом I, и они напали на Чехию, но не смогли занять Кутну Гору и были вынуждены отступить.

Тем не менее, большинство венгерских магнатов по-прежнему не признавали власть Карла Роберта. В августе 1305 года его противник Вацлав III, унаследовавший корону Чехии от отца, отказался от притязаний на Венгрию в пользу Оттона III, герцога Баварского, который приходился внуком королю Беле IV. Оттон под видом купца срочно прибыл в Пешт и был коронован Короной Святого Иштвана в Секешфехерваре епископами Веспрема и Чанада 6 декабря под именем Белы V. Однако Оттон не смог укрепить свою власть. В 1306 году Карл Роберт занял Эстергом, Спишский Град, Зволен и некоторые другие города и крепости в северных частях королевства, а в следующем году вошел в Буду.

В июне 1307 года герцог Оттон III решил посетить могущественного воеводу Трансильвании Ласло Кана, но тот неожиданно арестовал его. 10 октября 1307 года магнаты на собрании в Ракоше провозгласили Карла Роберта королём, но самые богатые аристократы (Матуш Чак и Ласло Кан) проигнорировал съезд. В конце года Ласло Кан освободил соперника Карла Роберта, и Оттон покинул страну. Однако воевода Трансильвании отказался передать Корону Святого Иштвана Карлу Роберту, чья легитимность могла быть поставлена под сомнение без коронования ею.

После бегства Оттона III 19-летний Карл Роберт остался единственным претендентом на престол Венгрии, но большая часть его королевства была поделена на владения магнатов, и даже его сторонники игнорировали его королевские указания. Его позиции несколько усилились, когда прибывший в июне 1308 года легат папы Климента V кардинал Джентилис убедил Матуша Чака признать власть Карла Роберта во время их встречи в монастыре Кекеш. 27 ноября 1308 года Чак также присутствовал на собрании в Пеште, где Карл Роберт вновь был провозглашен королём Венгрии. После собрания синод прелатов в Буде подтвердил неприкосновенный статус короля и обязал Ласло Кана вернуть Корону Святого Иштвана Карлу Роберту. Тем не менее, воевода Трансильвании отказался это сделать, поэтому папский легат разрешил архиепископу Томасу Эстергомскому короновать Карла Роберта Чарльза 15 июня 1309 года специально изготовленной по этому случаю короной. Наконец, под угрозой папского отлучения Ласло Кан передал Корону Святого Иштвана королю, и 27 августа 1310 года, уже в третий раз, тот был коронован ею архиепископом Эстергомским.

Именно с 1310 года начинается правление Карла Роберта в Венгрии.

Борьба с магнатами

Летом 1311 года окончательно вышедший из-под королевского контроля Матуш Чак осадил столицу Карла Роберта, Буду, но король смог отбить атаку. Вскоре после этого жители Кассы убили Амаде Абу, одного из главных сторонников Карла Роберта, но король принял сторону горожан, чем подтолкнул сыновей Абы на сближение с Чаком.

В мае 1312 года Карл Роберт осадил замок Чака в Шарише, но был вынужден отступить перед войсками могущественного магната. Тогда союзные войска Чака и сыновей Амаде Абы выступили против Кассы, но король разбил их в битве при Разгоницах 15 июня 1312 года. После победы Карлу Роберту удалось занять несколько крепостей сыновей Амаде Абы в комитатах Абауй, Торна и Шариш.

В 1314 году король захватил австрийский замок Девин, воспользовавшись внутренними распрями в Священной Римской империи, а в первой половине 1315 года ему удалось вернуть замок Вишеград, захваченный Матушем Чаком. Примерно в это же время он женился на Марии Бытомской, дочери князя Казимира Бытомского. В течение мая 1316 года Карл Роберт боролся против семьи Кёсеги, но некоторые магнаты восточной части королевства, во главе с Копашем Боршей, восстали против него и предложили Корону Святого Иштвана Андрею Галицкому, который также был потомком короля Белы IV. Войска Карла Роберта разбили повстанцев и заняли их замки в комитатах Бихар, Сольнок, Боршод и Колош. В мае 1317 года его армия также подавила восстание сыновей Амаде Абы и захватила замок Комаром у Чака.

Для финансирования военных операций король активно захватывал церковное имущество, поэтому прелаты в 1318 году потребовали созыва всесословного собрания для осуждения действий короля. Однако собрание поддержало королевскую политику. В течение года войска Карла Роберта заняли еще несколько крепостей погибших сыновей Ласло Кана в Трансильвании.

После смерти первой жены овдовевший Карл Роберт в сентябре 1318 года женился на Беатрисе Люксембургской, дочери императора Генриха VII и Маргариты Брабантской. Летом 1319 года он повел свои войска против короля Стефана Уроша II Сербского, занявшего южную часть Венгерского королевства, и одержал победу. После этого Карл Роберт оккупировал Белград, а также территорию Мачвы.

В 1336 году король Венгрии напал на Сербское царство, но потерпел поражение от Душана Сильного. В бою Карл Роберт был ранен стрелой. В результате он потерял Белград. В это время он начал реорганизовать финансовую систему королевства.

Его вторая жена Беатриса Люксембургская умерла при родах вместе с младенцем 11 октября 1319 года. Ставший к 31 году дважды вдовцом, но все еще остававшийся без наследника Карл Роберт 6 июля 1320 года женился на Елизавете Польской, дочери короля Владислава Локетка и Ядвиги Великопольской. Смерть 21 марта 1321 года Матуша Чака, самого могущественного аристократа королевства, привела к распаду его владений, и королевские войска смогли занять все крепости умершего магната до конца года. В январе 1322 года города Далмации восстали против бана Младена II Шубича, чья семья была в числе первых сторонников Карла Роберта. Король, воспользовавшись ситуацией, отправился в Далмацию, арестовал бана и вновь утвердил королевскую власть в Хорватии и Далмации.

Восстановление королевской власти

Карл Роберт провел ряд важных политических и экономических реформ. В начале 1323 году он отказался от королевской прерогативы на «облегчение» монеты и ввел новый налог (Lucrum camaræ) в целях установления стабильности королевских доходов. В том же году король перевел свою резиденцию из Темешвара в Вишеград.

Карл Роберт установил так называемую «систему чести»: вместо крупных пожертвований верный слуга короля получал должность (честь, honor), таким образом, он становился хранителем королевской собственности (в том числе, замков) на местах и представителем короля. Эти должности предоставлялись не навсегда — король мог отозвать лицо, замещающее конкретную должность, в любое время.

Новая экономическая политика

Карл Роберт отменил частные таможенные сборы между уездами королевства, установленные магнатами в период междуцарствия. Старая таможенная система была восстановлена на границах королевства. Таможни вновь стали королевской регалией.

Король успешно обуздал инфляцию, введя новые монеты с постоянным содержанием золота. Флорины чеканились с 1325 года в открытом в Кремнице монетном дворе и вскоре стали популярным платежным средством в Европе. Финансовая реформа привела к значительному пополнению казны.

Добыча золота в шахтах достигала 1 400 кг в год. Это треть всего добывавшегося в то время в мире золота и в пять раз больше, чем вырабатывало любое другое европейское государство. При этом от 30 до 40 процентов дохода от добычи золота оседали в королевской казне, что позволяло Карлу Роберту реформировать налоговую систему и при этом сохранять роскошное убранство своего двора.

Карл Роберт ввел новую экономическую политику, основанную на королевских регалиях:

• введение «Urbura» (= bányabér) — налога на шахты и добычу драгоценных металлов (1/10 добытого золота и 1/8 — серебра), взимаемого с помещиков с 1327 года. Чтобы помещики не скрывали доходы и открывали новые шахты, король приказал возвращать им 1/3 налога;
• регулирование чеканки денег — только король имел право чеканить монеты;
• новая таможенная система «Tricesima» (= harmincadvám). Таможенный сбор — 1/30 от стоимости ввозимого товара для всех иностранных торговцев4
• «налог на ворота» — взимался в основном с крестьян за каждые ворота, где могла пройти телега;
• проведение переписи — для взимания налогов с поселений и королевских владений;
• взимание налога на церковь (1/3 от папского дохода).

Внешняя политика

Внешняя политика Карла Роберта во многом была построена на династических союзах, благодаря которым он стремился укрепить своё господство над соседними территориями.

Его самым большим достижением стало заключение оборонительного союза с Польшей и Чехией против Габсбургов, подтвержденного в 1335 году Тренчинской конвенцией и двухмесячным съездом в Вишеграде. Результатом съезда стало не только то, что правители Центральной Европы на два месяца оставили свои разногласия и наслаждались развлечениями венгерского двора, но и то, что в 1337 году венгры и поляки совместно напали на владения императора Людвига IV и его союзника Альбрехта II Австрийского.

Желание Карла Роберта объединить короны Венгрии и Неаполя натолкнулось на противодействие Венеции и папы римского, которые опасались, что Венгрия может завоевать господство в Адриатике. Тогда Карл Роберт компенсировал своё разочарование тем, что в 1339 году его союзник и шурин Казимир III пообещал его сыну Людовику польскую корону, если сам умрет бездетным. Наконец, его младшему сыну, Андрашу была обещана корона Неаполя после помолвки с наследницей неаполитанского престола Джованной I.

Обострение ситуации на южных границах

Арпадам удалось создать на южной границе своего королевства шесть военных округов (банатов), включающий в себя часть Валахии (южная часть современной Румынии) и северную часть современной Болгарии, Сербии и Боснии. Карл Роберт попытался укрепить эти территории.

В условиях анархии первых лет правления Карла Роберта большинство южных банатов превратилось в полунезависимые и анти-венгерски настроенные княжества. Преобладающей религией в них было православие, и активность католических миссионеров, а также стремление местного объединиться с Болгарией и Сербией спровоцировали восстание.

До 1320 года западная Валахия (Олтения) входила в банат Северин. Когда валашский правитель Басараб I выказал признаки неповиновения, Карл Роберт привел свою армию в Валахию, но недостаток провианта вынудил его вернуться, заняв лишь несколько поселений. Во время отступления в ноябре 1330 года венгерская армия оказалась в ловушке, устроенной валахами на перевале близ Посады. В битве при Посаде венгерская армия была перебита, а сам король едва спасся, переодевшись в одежду одного из своих рыцарей. Благодаря сильной финансовой системе Венгрия быстро восстановила свою армию, однако фактически утратила господство над Валахией.

Карл Роберт умер в Вишеграде в 1342 году. Церемония похорон прошла в Секешфехерваре при участии его союзников — Казимира III Польского и Карла IV Люксембургского.

Браки

Карл Роберт имел связь с Елизаветой Чак, дочерью Дьордя Чака. Елизавета родила ему сына Коломана, будущего епископа Дьерского. Карл Роберт был женат трижды.

Первый брак

Его первой женой с 1306 года была Мария Бытомская (ок.1295—1317) — дочь Казимира Бытомского и его жены Елены.

Дети от этого брака:

• Екатерина, герцогиня Свидницкая — жена Генриха II Свидницкого, мать Анны Свидницкой — третьей жены императора Карла IV.
• Елизавета (ум. 1367) — жена Болеслава Опольского.

Некоторые считают, что Екатерина и Елизавета были дочерьми Елизаветы Польской, третьей жены Карла Роберта.

Второй брак

С 1318 года женой Карла Роберта была Беатриса Люксембургская (1305—1319) — дочь императора Генриха VII и Маргариты Брабантской. В ноябре 1319 года она умерла при родах вместе с младенцем.

Третий брак

С 1320 года женой Карла Роберта была Елизавета Польская (1305—1380) — дочь Владислава Локетка и Ядвиги Великопольской. У них было пять сыновей :

1. Карой (Карл) (1321).
2. Ласло (Владислав; 1 ноября 1324 — 24 февраля 1329).
3. Людовик I Великий (1326—1382).
4. Андрей Венгерский (герцог Калабрийский) (1327—1345).
5. Иштван, герцог Славонии (1332—1354).

Родословная

Родословная Карла Роберта

16. Людовик VIII (король Франции)

8. Карл I (король Неаполя)

17. Бланка Кастильская

4. Карл II (король Неаполя)

18. Раймунд Беренгер IV (граф Прованса)

9. Беатриса Прованская

19. Беатриса Савойская

2. Карл Мартелл (Анжуйский)

20. Бела IV

10. Иштван V

21. Мария Ласкарина

5. Мария Венгерская (королева Неаполя)

22. Котян

11. Елизавета Куманская

1. Карл Роберт

24. Рудольф II (граф Габсбург)

12. Альбрехт IV (граф Габсбург)

25. Агнес фон Штауфен

6. Рудольф I (король Германии)

26. Ульрих фон Кибург

13. Гельвига фон Кибург

27. Анна фон Церинген

3. Клеменция Габсбургская

28. Буркхард IV Гогенбергский

14. Буркхард V Гогенбергский

7. Гертруда фон Гогенберг

30. Рудольф II Тюбингенский

15. Мехтильда Тюбингенская

Литература

• Fine John Van Antwerp. The Late Medieval Balkans: A Critical Survey from the Late Twelfth Century to the Ottoman Conquest. — Michigan: The University of Michigan Press, 1994. — ISBN 978-0-472-08260-5.
• Macartney C. A. [mek.oszk.hu/02000/02086/02086.htm#4 Chapter 3:Foreign Kings] // Hungary – A Short History. — Edinburgh University Press.

Предшественник: Бела V

Король Венгрии 1308—1342

Преемник: Людовик I Великий

Отрывок, характеризующий Карл Роберт

– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».


Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.


Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.