Карл III Толстый

Карл III Толстый фр. Charles le Gros, нем. Karl der Dicke<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Монета Карла III</td></tr>
король Восточно-Франкского королевства
28 августа 876/20 января 882 — 11 ноября 887
Предшественник:	Людовик II Немецкий
Преемник:	Арнульф Каринтийский
король Западно-Франкского королевства
6 декабря 884 — 11 ноября 887
Коронация:	20 мая 885
Предшественник:	Карломан II
Преемник:	Эд I
император Запада
12 февраля 881 — 11 ноября 887
Коронация:	12 февраля 881, Рим, Италия
Предшественник:	Карл II Лысый
Преемник:	Гвидо Сполетский
король Италии
879/22 сентября 880 — 11 ноября 887
Предшественник:	Карломан
Преемник:	Беренгар I Фриульский
король Лотарингии
20 января 882 — 11 ноября 887
Предшественник:	Людовик III Младший
Преемник:	Арнульф Каринтийский
Рождение:	13 июня 839(0839-06-13) Бавария
Смерть:	13 января 888(0888-01-13) (48 лет) Нейдинген, Швабия
Место погребения:	монастырь Райхенау
Род:	Каролинги
Отец:	Людовик II Немецкий
Мать:	Эмма Баварская
Супруга:	Рихарда Швабская
Дети:	нет

Карл III Толстый (нем. Karl der Dicke, фр. Charles le Gros; 13 июня 839, Бавария — 13 января 888) — король Восточно-Франкского королевства в 876—887 годах (до 882 года — король Алемании и Реции), король Италии в 879—887 годах, франкский император в 881—887 годах, король Лотарингии (Карл II) в 882—887 годах, король Западно-Франкского королевства в 884—887 годах. Младший из трёх сыновей Людовика Немецкого, короля Восточно-Франкского королевства и Эммы Баварской, из рода Вельфов. С 862 года был женат на Рихарде, дочери графа Эрхангера, представителя дома Алахольфингов.

Биография

Карл Толстый — король Восточно-Франкского королевства

Имел репутацию слабого правителя, при нём каролингская монархия находилась в упадке. Оказался не в состоянии дать отпор отрядам викингов, опустошавших его земли.

В 876 году при разделе с братьями Карломаном Баварским и Людовиком Младшим получил Алеманию и Рецию. Совместно со своими кузенами королями Западно-Франкского королевства Людовиком III и Карломаном II вел войну с Бозоном захватившим Прованс и часть Бургундии и отпавшим от Каролингов.

После смерти своего брата Карломана Карл Толстый унаследовал Баварию, а после смерти своего второго брата Людовика Младшего занял и его владения, объединив в своих руках Восточно-Франкское королевство. После чего, в 881 Карл III Толстый отправился в Рим, где 12 февраля того же года получил императорскую корону из рук папы Иоанна VIII.

Норманнская угроза

В 882 году восточные франки выступили против норманнов из Великой языческой армии, но были разбиты и обратились в бегство; при этом пал Вала, епископ Меца. Даны разрушили знаменитый дворец в Ахене, предав его огню, и сожгли монастыри и города Трир и Кёльн, а также королевские пфальцы и виллы, повсюду истребляя местное население. Император Карл собрал против них многочисленное войско и осадил их в Эльслоо. Вождь норманнов Готфрид вынужден был капитулировать; он принял крещение и принёс Карлу Толстому вассальную присягу, а император передал ему Фрисландию при условии, что он будет защищать эти земли от набегов других норманнских дружин. Готфрид получил в супруги Гизелу, дочь короля Лотаря II, после чего бо́льшая часть норманнов покинула королевство Карла III Толстого.

Карл Толстый — король Западно-Франкского королевства

6 декабря 884 года скончался король Западно-Франкского королевства Карломан II. Поскольку законный наследник, брат покойного, Карл Простоватый был малолетним ребёнком, перед лицом угрозы нападения норманнов вельможи Западно-франкского государства посовещались и отправили посольство к императору Карлу Толстому, с приглашением стать их королём. Император Карл, получив известие, немедленно отправился в путь и дошел до Понтье (885 год); сюда к нему на коронацию прибыли представители светской и духовной аристократии западных франков и принесли новому королю присягу на верность. Отдельные части бывшей империи Карла Великого вновь соединились в одних руках (за исключением королевства Нижняя Бургундия). Это указывает на живучесть представлений об имперском единстве в умах франкской знати. Однако новые политические реалии резко шли с ними вразрез, что стало очевидным почти сразу. Получив земли почти всей Франкской империи, Карл снова обратился против норманнов. Он приказал своим новым вассалам из королевства умершего Лотаря и из королевства Карломана, идти в Ловен против норманнов. Оба войска в установленный для сбора день прибыли в названное место, кроме Гуго Аббата, который отсутствовал в этом походе по причине болезни ног. Но они не совершили там ничего достойного и с великим позором возвратились обратно.

Один из норманнских вождей Готфрид, принесший вассальную присягу Карлу Толстому, должен был защищать северные земли королевства от набегов своих соотечественников. Однако он мало, что делал в этом направлении. Более того, он вступил в союз с Гуго, мятежным сыном Лотаря II, и обещал ему поддержку в борьбе за отцовское наследство. В начале 885 года Готфрид в ультимативной форме потребовал от Карла Толстого Зинциг, Андернах и Кобленц, в противном случае отказываясь от своей присяги. Он собрал войско и угрожал привести норманнов в самое сердце королевства. Чтобы уладить это дело, император Карл направил к нему своего ближайшего сподвижника, графа Генриха, а также Виллиберта, архиепископа Кельна. В ходе переговоров был спровоцирован вооруженный конфликт, в ходе которого Готфрид был убит Генрихом. Вскоре Гуго, сын короля Лотаря, был схвачен и ослеплен по приказу императора. После ослепления Гуго был заточен в Сен-Галленский монастырь. 25 июля 885 года норманны со всем своим войском вторглись в Руан. Франки собрали войско в Нейстрии и Бургундии и выступили, намереваясь воевать с норманнами. Но когда они уже должны были схватиться, случилось так, что Рагнольд, герцог Мэна, погиб с немногими людьми, и, вследствие этого, остальные в великой скорби возвратились на родину, не совершив чего-либо полезного. Норманны снова начали неистовствовать — они убивали христиан, уводили их в плен и разрушали церкви, не встречая сопротивления.

Франки, чтобы сделать для норманнов невозможным передвижение на кораблях, соорудили укрепления по берегам рек. Они построили крепость на Уазе у Понтуаза и поручили её охранять Алетрамну. Епископ Гауцлин приказал укрепить Париж. Но в ноябре норманны вошли в Уазу, осадили упомянутую крепость и отрезав её от источников воды, вынудили к сдаче. Гарнизон во главе с Алетрамном покинул крепость, сохранив оружие и лошадей, но оставив там все своё имущество. Норманны же сожгли упомянутую крепость, захватив в качестве добычи все, что нашли в ней.

Осада Парижа норманнами

Окрылённые этой победой, норманны в том же ноябре месяце дошли до Парижа и тотчас атаковали одну из башен — они надеялись, что её можно будет быстро завоевать, поскольку построена она была еще не полностью. Парижане под руководством своего аббата Гауцлина и графа Эда (будущего короля) мужественно обороняли её и отразили все приступы врага. Потерпев первые неудачи и потеряв многих из своих, норманны соорудили напротив города крепость и приступили к настоящей осаде, построили осадные орудия, попытались развести под стенами огонь и использовали все свои способности для того, чтобы завоевать город. Но парижане храбро сражались против них и из всего выходили победителями.

В феврале 886 года жителей города постигло тяжелое несчастье. Значительным подъемом воды в реке был разрушен маленький мост, соединяющий город с башней. Норманны же стремительно прорвались к воротам башни и подожгли их. Гарнизон башни, оставшийся без подмоги, был захвачен в плен. На виду у горожан столпившихся на стенах, пленные были перебиты, а их трупы брошены в реку. Войско восточных франков под командованием герцога Франконии Генриха отправилось на помощь Парижу, но так ничем и не смог помочь парижанам, возвратилось обратно.

Епископ Гауцлин, желая освободить город от осады, попытался заключить мир с датским королём Зигфридом, предводителем войска норманнов. Но в ходе переговоров епископ был застигнут тяжелой болезнью и скончался в апреле 886 года. Его смерть не осталась тайной для норманнов и они продолжили свои нападения. Парижане, лишившиеся своего наставника и истомленные осадой, пребывали в состоянии глубокой подавленности. Многие защитники были убиты, еще больше обессилело от ран; кроме того и еды в городе оставалось все меньше. Эд, видя, что народ повергнут в уныние, тайком покинул город, чтобы искать помощи у знатнейших людей королевства и, кроме того, через них уведомить императора Карла III Толстого, что город будет вскоре потерян, если тот не подоспеет ему на помощь. На обратном пути в Париж Эд проявил чудеса храбрости, буквально прорубая себе дорогу среди врагов, так как норманны каким-то образом наперед узнали о его возвращении и ожидали его перед воротами. Восхищенные таким подвигом своего графа, горожане вновь воспряли духом и борьба продолжилась, пока наконец, спустя около восьми месяцев осады, император пришел к ним на помощь.

Карл приходит на помощь Парижу

С приближением осени 886 года император с могучим войском прибыл в Кьерси и послал вперед себя под Париж упомянутого Генриха, герцога австразийцев. Очутившись со своим войском вблизи города, Генрих неосмотрительно с немногочисленной свитой отправился верхом вокруг лагеря данов, чтобы посмотреть, как его войско могло бы напасть на лагерь врагов и где им следует укрепить собственный лагерь. И вот его конь внезапно провалился в один из рвов, который сделали норманны, и сбросил его на землю. Тотчас же из засады выскочили несколько данов и убили его. Император продолжил войну с норманнами, пытаясь снять с города осаду, но поскольку его самый способный военачальник погиб, он не совершил ничего достойного. Так как приближалась зима, противники вскоре начали обмениваться посланцами, чтобы император мог заключить с данами мир. И это был унизительный мир. Поскольку Карл не только передал норманнам выкуп за город — 700 фунтов серебра, но и без каких-либо препятствий открыл им дорогу, чтобы зимой они разграбили Бургундию, это очень сильно подорвало престиж императора.

После этого император утвердил в Париже епископа по имени Аскрих, главу королевской канцелярии, вместо умершего аббата Гауцлина. Граф Эд, поскольку Гуго Аббат умер 12 мая 886 года получил все его лены — обширные владения в Нейстрии, некогда принадлежавшие отцу Эда, Роберту Сильному. Затем Карл двинулся домой. И не успел он еще покинуть этих мест, как вождь норманнов Зигфрид вошел в Уазу и, двигаясь со своими воинами сзади императора по земле и по воде, все опустошал огнём и мечом. Зигфрид предал огню славнейшую церковь св. Медарда в Суассоне, монастыри, деревни и королевские пфальцы, убивая и уводя в плен местных жителей. Норманны двинулись на кораблях вверх по Сене, вошли со всем своим войском, вооружением и кораблями в реку Йонну и осадили город Санс. Эврарду, епископу этого города, удалось за выкуп спасти город от разграбления.

В 887 году норманны по-прежнему совершали свои грабительские набеги, доходя до Сены и Луары. Зигфрид в конце весны возвратился со своими людьми на Сену, всё сжигая на своём пути, а осенью отправился во Фрисландию, где и был убит. Норманны из-за обещанной императором дани снова пришли под Париж. Чтобы уладить это дело, Аскрих отправился к императору и возвратился с серебром. И после уплаты дани даны, поскольку не было никого, кто мог бы им помешать, норманны снова прошли по Сене в Марну и разбили лагерь у Шези.

Низложение и смерть Карла

Резкое недовольство политическим курсом Карла Толстого, всячески пренебрегавшего интересами Восточно-франкского королевства, вылилось в открытое выступление знати против короля. 11 ноября 887 года во Франкфурте Карл III был лишен короны. Формальным поводом к этой акции явилось обвинение короля в физической немощи и неспособности управлять государством: Карл с юных лет страдал эпилепсией и атеросклерозом. Вместо него на трон Восточно-франкского королевства был посажен его племянник Арнульф, маркграф Каринтии, сын Карломана Баварского. Карл умер в Недингене 13 января 888 года после крайне неумело проведенной операции по трепанации черепа. Похоронен в монастыре Райхенау.

Литература

• Тейс Л. Наследие Каролингов. IX — X века / Перевод с французского Т. А. Чесноковой. — М.: «Скарабей», 1993. — Т. 2. — 272 с. — (Новая история средневековой Франции). — 50 000 экз. — ISBN 5-86507-043-6.
• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/5.htm Западная Европа]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 2.
• Карл III // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Предки Карла III Толстого

Пипин Короткий               Карл Великий                       Бертрада Лаонская               Людовик I Благочестивый                             Герольд I, граф Винцгау               Хильдегарда из Винцгау                       Эмма Алеманнская               Людовик II Немецкий                                   Инграмм, граф в Хеспенгау                       Ирменгарда из Хеспенгау                             Ротруда                       Карл III Толстый                                         Вельф I Баварский, граф в Аргенгау                             Эмма Баварская                                   Хелвига

Императоры Священной Римской империи (до Оттона I — «Императоры Запада») (800—1806)

800 814 840 843 855 875 877 881 887 891    Карл I Людовик I  —  Лотарь I Людовик II Карл II  —  Карл III  —

891 894 898 899 901 905 915 924 962 973 983    Гвидо Ламберт Арнульф  —  Людовик III  —  Беренгар I  —  Оттон I Оттон II

983 996 1002 1014 1024 1027 1039 1046 1056 1084 1105 1111 1125 1133 1137 1155     —  Оттон III  —  Генрих II  —  Конрад II  —  Генрих III  —  Генрих IV  —  Генрих V  —  Лотарь II  —

1155 1190 1197 1209 1215 1220 1250 1312 1313 1328 1347 1355 1378 1410    Фридрих I Генрих VI  —  Оттон IV  —  Фридрих II  —  Генрих VII  —  Людвиг IV  —  Карл IV  —

1410 1437 1452 1493 1508 1519 1530 1556 1564 1576 1612 1619 1637    Сигизмунд — Фридрих III — Максимилиан I — Карл V Фердинанд I Максимилиан II Рудольф II Матвей Фердинанд II

1637 1657 1705 1711 1740 1742 1745 1765 1790 1792 1806    Фердинанд III Леопольд I Иосиф I Карл VI  —  Карл VII Франц I Стефан Иосиф II Леопольд II Франц II

Каролинги — Саксонская династия — Салическая династия — Гогенштауфены — Виттельсбахи — Габсбурги

Отрывок, характеризующий Карл III Толстый

А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.