Карл I Гонзага

Карл I Гонзага <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Шарль де Невер (фр. Charles de Nevers; 6 мая 1580, Париж — 22 сентября 1637), известный также под именем Карло I Гонзага (итал. Carlo I Gonzaga) — представитель французской ветви дома Гонзага, унаследовавший от родителей титул герцога Невера и герцога Ретеля. В 1608 году Карл провозгласил себя князем Арша. В 1627 году в результате Войны за мантуанское наследство сменил двоюродного брата, Винченцо II, в качестве суверенного герцога Мантуи и Монферрата.

Значительное личное состояние позволило Карлу осуществить множество своих амбициозных замыслов.

Молодые годы

Карл родился в парижской резиденции своих родителей, особняке Неверов (фр. Hôtel de Nevers), построенном за 8 лет до того. Его мать — Генриетта Клевская, герцогиня Невера и графиня Ретеля, а отец — Лудовико Гонзага, младший сын Федерико II герцога Мантуи, ставший подданным Франции. Юный Гонзага рос в среде высшей европейской аристократии, к примеру, он приходился родственником королю Генриху IV, а также множеству знатных особ Лотарингии и Савойи.

В молодости у Карла были просвещённые наставники, которые дали ему добротное образование. И это образование подкреплялось его ранним участием в исполнении официальных обязанностей, сопровождая отца в поездках по Европе, а также посещая города и военные укрепления во французских провинциях. Военная карьера также занимала важное место в жизни Карла. В год смерти отца, в 1595 году, 15-летний Карл получил в своё командование конный отряд и был направлен на помощь Жану де Монлюку в обороне Камбре от испанцев. Его военная карьера продолжалась вплоть до поражения при защите осаждённой Мантуи.

Через 4 года, 1 февраля 1599 года, Карл сочетался браком с Екатериной, дочерью фанатичного католика герцога Майенна из семейства Гизов. Христианское благочестие супругов Гонзага считалось примерным.

В 1608 году Невер активно принялся за обустройство суверенного государства на франко-испанской границе, в Арденнах, — княжества Арш. Для строительства новой столицы Арденн, города Шарлевиля, был привлечён родной брат архитектора, распланировавшего для Генриха IV площадь Вогезов в Париже. Сам герцог прибавил к своим титулам звание князя Арша.

Орден христианских рыцарей

Будучи очень религиозным человеком, Карл объездил всю Европу, побывал в Англии, Голландии, Дании, Пруссии, Саксонии, Богемии, Польше и Австрии, где агитировал за проект настоящего крестового похода против турок и освобождения Константинополя, павшего в мае 1453 года. Учитывая, что мать его отца была последней из Палеологов, многие греки-маниоты были готовы сплотиться вокруг деятельного аристократа и видели в нём своего вождя.

В 1616 году Карл Гонзага учреждает военный Орден христианских рыцарей (фр. Ordre de la Milice chrétienne) с целью организации крестового похода. Заручившись поддержкой церкви, Карл начал подготовку к военной экспедиции и оплатил постройку в Амстердаме шести крупных военных кораблей. Но уже построенные и снаряжённые корабли были конфискованы Людовиком XIII безвозмездно, и включены в состав королевского флота. В итоге, из-за политических трудностей, недостатка финансирования и отъезда Карла в Мантую крестовый поход так и не состоялся.

Построенное в Шарлевиле здание Великого приорства ордена в 1634 году преобразовали в больницу и приходскую церковь святого Ремигия.

Мантуанское наследство

В 1627 году Невер добился своей цели. В Мантуанском герцогстве, которым правили его двоюродные братья из старшей ветви дома Гонзага, случился династический кризис. Бездетный герцог Винченцо II (ещё недавно кардинал Гонзага), чувствуя близость кончины, призвал к себе сына Шарля, юного герцога Майенна (этот титул перешёл к нему после смерти последнего герцога Майенна в 1621 году), и женил его на своей племяннице. Брак состоялся в день смерти Винченцо. Его наследником был провозглашён Шарль де Невер.

Вступление французского ставленника в мантуанское наследство вызвало резкую реакцию при дворе императора, ибо Габсбурги прочили местный престол верному им герцогу Гуасталла из младшей ветви Гонзага. Сторону австрийцев принял и Савойский дом в надежде оккупировать анклавный Монферрат. Права герцога Невера на престол, в свою очередь, с оружием в руках готов был защищать его кузен, французский король Людовик XIII; признал его герцогом и папа Урбан VIII. Последовала война за мантуанское наследство, в ходе которой Мантуя подверглась страшному разграблению со стороны австрийцев (Sacco di Mantova).

Потомство

В браке Карла Гонзага и Екатерины было шесть детей. Все три сына Карла — Франсуа-Поль, Карл и Фердинанд — скончались раньше отца. Средний сын, умерший в возрасте 22 лет, к счастью, оставил ему внука-наследника (Карл III Гонзага) и внучку Элеонору — будущую императрицу. Из трёх дочерей самого Карла старшая, Мария Луиза, — знаменитая королева Польши времён Потопа. Средняя — Бенедикта, в 19 лет дала обет послушания, стала настоятельницей женского аббатства Авене и вскоре скончалась в возрасте 23 лет. Младшая, Анна Мария, тайно обвенчалась со своим кузеном, будущим герцогом Гизом. После развода с мужем и смерти отца выдана за вероятного наследника английского престола, пфальцграфа Эдуарда, которого она обратила в католичество (вследствие чего права на английский престол перешли к его сестре, Софии Ганноверской).

Последние дни Карла Гонзаги прошли вдалеке от Франции. Он скончался 22 сентября 1637 года в герцогском дворце в Мантуе в возрасте 57 лет.

См. также

• Война за мантуанское наследство
• Список графов и герцогов Невера

Отрывок, характеризующий Карл I Гонзага

В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.