Карл XI
| Карл XI Karl XI<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 23 февраля 1660 — 15 апреля 1697 | |||
| Коронация: | 28 сентября 1675 | ||
| Предшественник: | Карл X Густав | ||
| Преемник: | Карл XII | ||
| Рождение: | 24 ноября 1655 замок Тре Крунур, Стокгольм | ||
| Смерть: | 15 апреля 1697 (41 год) замок Тре Крунур, Стокгольм | ||
| Место погребения: | Риддархольмская церковь, Стокгольм | ||
| Род: | Пфальц-Цвейбрюккен | ||
| Отец: | Карл X Густав | ||
| Мать: | Гедвига Элеонора Шлезвиг-Гольштейн-Готторпская | ||
| Супруга: | Ульрика Элеонора Датская | ||
| Дети: | Карл XII | ||
Карл XI (швед. Karl XI, 24 ноября 1655, замок Тре Крунур, Стокгольм — 15 апреля 1697, там же) — король Швеции c 1660 по 1697 (самостоятельно с 1672), из Пфальц-Цвайбрюккенской династии. Сын Карла X и Гедвиги Элеоноры Гольштейн-Готторпской.
Содержание
Регентство
Во время его несовершеннолетия страной управляли Магнус Делагарди и регентский совет; они поспешили заключить мир со всеми соседними державами, с которыми воевал Карл X. В 1660 году был заключён мирный договор в Оливе между Швецией и Польшей, в котором приняли участие и Бранденбург, и император: Ливония была формально уступлена Швеции, и польский король навсегда отказался от своих притязаний на шведский престол. В Копенгагене был заключён мир между Швецией и Данией, в 1661 году в Кардисе — между Швецией и Россией. Внешняя политика Швеции во время регентства колебалась между Францией и её врагами — Англией и Голландией; внутри государство терпело от смут и беспорядков.
Самостоятельное правление
Карл был объявлен совершеннолетним (1672); риксдаг, созванный по этому случаю, постановил продолжать редукцию Карла X. В силу союза с Францией Швеция должна была занять войной Бранденбург; но шведы несли поражение за поражением, проиграли битву при Фербеллине (1675), потеряли почти все свои владения по всей территории. В альянс с Бранденбургом вступил и Кристиан V Датский. Войну с Данией решила битва при Лунде (в декабре 1676), одна из самых кровопролитных в северной истории, окончившаяся полным поражением датчан. Победа подняла расположение шведов к своему королю; замолкли ропот и протест, король с большей энергией мог продолжать войну. На море побеждали датчане, на суше — шведы. В Померании бранденбургские войска заняли Штеттин. Датская и бранденбургская война окончились в 1679 году, первая — миром в Лунде, вторая — миром в Сен-Жермен-ан-Лее.
Реформы
После 1679 Карл отдался внутренним реформам; главным его советником был Юхан Юлленшерна. Во внешних делах решено было держаться самостоятельной политики и потому окончательно порвать с Францией. Мир на севере мог быть упрочен только сближением с Данией, что и было достигнуто договором о нейтралитете для защиты торговых сношений скандинавских народов и брачным союзом Карла XI и датской принцессы Ульрики Элеоноры Ольденбургской.
Внутри страны редукция ослабила дворянство и аристократию; король счёл возможным вовсе отменить всякие стеснявшие его государственные формы, что и было исполнено, с согласия риксдага, в 1680 г. Король мог теперь созывать риксдаг, когда ему было угодно. Государственный совет был переименован в совет королевский. Вскоре в руки короля перешли редукция, законодательная власть и право налагать подати: сословия потеряли своё прежнее значение. Стеснена была свобода печати; духовенство распространяло в народе учение о божественном происхождении королевской власти. Экономический строй государства достиг благодаря редукции цветущего состояния. Редукция дала государству капитал с ежегодным доходом в 2,5 млн. далеров; она же положила конец зависимости крестьян от дворянства.
Имея в своих руках достаточные материальные средства, Карл принялся за реформу военного дела. Государство было разделено на области, из которых каждая была обязана содержать известное количество конного войска (швед. rusthåll — земля, с которой содержится конный солдат). Благодаря этим реформам у Швеции было 38 тыс. чел. постоянного войска, в провинциях — 25 тыс. Была построена новая военная гавань — Карлскруна.
Во вновь приобретённых (от Дании) провинциях на юге Швеции (Сконе, Блекинге и Халланд) шведский язык был сделан языком церкви и школ, был восстановлен Лундский университет, введены шведские законы. Свои балтийские владения Карл желал также теснее связать со Швецией; но здесь редукция вызвала сильный ропот, и против короля составилась оппозиция во главе с Паткулем. Общему благосостоянию королевства содействовали введённые королём улучшения в горном деле, в торговле и промышленности. Частый голод в последние годы царствования Карла вызвал большие бедствия в северной Швеции, Финляндии и остзейских провинциях. В 1686 г. вышел новый закон о церкви, в силу которого духовенство подчинено государству и введены новый катехизис, новый служебник и молитвенник.
Семья
Дети от Ульрики Элеоноры Ольденбургской:
- Карл XII, король Швеции;
- Ульрика Элеонора, королева Швеции;
- Гедвига София, герцогиня Гольштейн-Готторпская (бабка Петра III);
- Умершие во младенчестве четыре сына: Густав, Ульрих, Фредерик, Карл Густав.
Интересные факты
- Был прадедом Петра III и, следовательно, прямым предком всех последующих русских императоров.
- Оживший памятник Карлу XI в Карлскруне стал персонажем сказки С. Лагерлёф «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона по Швеции».
См. также
Напишите отзыв о статье "Карл XI"
Отрывок, характеризующий Карл XI
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
