Карна

Ка́рна (санскр. कर्ण, Karṇa ^IAST, «чуткий», буквально «ушастый») — один из центральных героев эпоса древней Индии «Махабхарата», сильнейший витязь сказания и воплощение доблести и чести. На знамени Карны золотая подпруга слона. В образе и судьбе Карны нашли отражение важные общеэпические сюжетные мотивы. Карна имеет божественное происхождение, его родители — царевна Кунти и бог солнца Сурья: некогда отшельник Дурваса наградил Кунти за благонравие мантрой, с помощью которой она могла вызвать любого бога для приобретения потомства. До рождения Карны его небесный отец изрекает пророчество о том, что Карне суждено стать величайшим воином (ср. с пророчеством о великой судьбе кельтского героя Кухулина). Карна появился на свет в результате девственного рождения и стал подкидышем, так как был внебрачным ребёнком, и юная мать пустила младенца в корзине по реке (ср. другими пущенными по водам подкидышами с уготованной великой судьбой: Моисеем, Саргоном, Ремом и Ромулом).

Воспитанный в приёмной семье возницы Карна по неведению становится врагом своих братьев принцев Пандавов (сыновей Кунти и царя Панду) и побратимом их главного противника принца Дурьодханы, вместе с которым замышляет козни против Пандавов. При рождении Карна получает от небесного отца золотой панцирь и серьги — залог неуязвимости. Брахманы нарекают подкидыша Васушеной, именем, допускающим, по мнению С. Л. Невелевой троякую интерпретацию: «Владетель несметных богатств», «Владетель богатого копья» и «Владетель богатой рати». Все три варианта имени окажутся пророческими. В юности Карна проходит обучение воинскому искусству у наставника Пандавов и Кауравов Дроны, а затем у отшельника Парашурамы. Дрона Карну невзлюбил, а Пандавы подвергали его травле. Парашурама предрёк Карне великую славу, но проклял его за обман: чтобы выведать у гневливого аскета тайну владения небесным оружием, Карна выдал себя за брахмана. Карна всю жизнь страдает из-за низкого социального статуса: будучи подкидышем, он лишён обряда посвящения кшатрия. Происками Индры (небесного отца героя Арджуны — среднего из пятерых Пандавов и главного соперника Карны), Карна лишается неуязвимости. Это происходит, когда коварный Индра в обличье брахмана просит у Карны в качестве дара его волшебные серьги и панцирь. Считая бесчестным отказать брахману в даре (хотя и зная, что под личиной брахмана скрывается Индра), Карна срезает приросшие к телу серьги и панцирь, а взамен получает у Индры магическое копьё (см. выше одно из имён-пророчеств). По этому подвигу (ср. с нанесением увечий при инициации) герой вместо детского имени «Васушена» получает взрослое имя «Карна» («срезающий»), как и положено после символизирующего смерть и новое рождение обряда инициации. В великой Битве на Курукшетре между благородными Пандавами и их антагонистами Кауравами, возглавляемыми Дурьодханой, Карне предстоит сразиться на стороне Кауравов против своих братьев.

Перед битвой из-за ссоры с военачальником и дедом Кауравов Бхишмой Карна временно отказывается сражаться — параллель поведению Ахилла «Илиады». Кришна в секретной беседе открывает Карне тайну его рождения и предлагает царский трон в награду за переход на сторону братьев. Карна, в нарушение стандартного эпического сюжета воссоединения подкидыша с царской семьёй, отказывается, так как считает бесчестным предать побратима и бросить престарелых приёмных родителей (ср. с пастушком Парисом, радостно признавшим Приама и Гекубу своими истинными родителями). После Кришны с Карной встречается бросившая его в младенчестве мать, и по её просьбе Карна обещает пощадить в битве четверых Пандавов, и только с Арджуной собирается сражаться насмерть.

На десятый день сражения обидчик Карны Бхишма повержен, и Карна берётся за оружие. В решающем поединке между Арджуной и Карной все, включая верховного бога Брахму, ополчаются против Карны. Его возница дядя Пандавов царь Шалья деморализует Карну коварными речами. Несмотря на мощь Карны и его непревзойдённое искусство во владении оружием, он обречён, так как Арджуну защищает сам Кришна (об этом Карну ещё до битвы предупредил Индра). Когда колесница Карны из-за проклятия брахмана вязнет в земле и схватка по правилам должна быть приостановлена, Арджуна по настоянию своего возницы Кришны поспешно убивает Карну: Кришна считает, что в честном поединке Карна непобедим. Карну со всех сторон окружают подвох и предательство: даже клявшийся ему в вечной дружбе побратим Дурьодхана не собирается мстить за его гибель (ср. с яростью Ахилла, мстящего за Патрокла, и ирландского героя Коналла Кернаха, мстящего за своего друга Кухулина).

Только после гибели Карны Пандавы узнают, что он был их братом. Карна представляет необычный для эпоса образ трагического героя, который неукоснительно придерживался высоких этических норм и, как объясняет в XII книге «Махабхараты» божественный мудрец Нарада, на протяжении всей жизни становился жертвой предательств и унижений: Карна «был проклят и предан множество раз».

Литература

• С. Л. Невелева. Сюжет о Карне в III кн. Махабхараты («Сознание инициации») // В сб. Древняя Индия. Язык. Культура. Текст. М., 1985.
• С. Л. Невелева. Махабхарата. Изучение древнеиндийского эпоса. М., 1991.
• А. Р. Ибрагимов. Образ Карны в Махабхарате. Разыскания о трагическом герое индийского эпоса. Изд-во «Спорт и культура», М., 2009.
• П. A. Гринцер. Древнеиндийский эпос. Генезис и типология. М., 1974.
• K. McGrath. The Sanskrit hero: Karna in Epic Mahabharata. Leiden-Boston, 2004.
• Махабхарата. Книга первая Адипарва. Пер. с санскр. и коммент. В. И. Кальянова. М.-Л., 1950.
• Махабхарата. Книга третья Араньякапарва (Книга Лесная). Пер. с санскр. и коммент. Я. В. Василькова и С. Л. Невелевой. М., 1987.
• Махабхарата. Книга пятая Удьйогапарва (Книга о старании). Пер. с санскр. и коммент. В. И. Кальянова. Л., 1976.
• Махабхарата. Книга седьмая Дронапарва (Книга о Дроне). Пер. с санскр. и коммент. В. И. Кальянова. СПб., 1992.
• Махабхарата. Книга восьмая Карнапарва (Книга о Карне). Пер. с санскр. и коммент. Я. В. Василькова и С. Л. Невелевой. М., 1990.
• Махабхарата. Книга пятнадцатая Ашрамавасикапарва (Книга о жизни в обители). Пер. с санскр. и коммент. С. Л. Невелевой и Я. В. Василькова. СПб., 2005.

Отрывок, характеризующий Карна

Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.