Карнавал (телесериал)

Карнавал
Carnivàle
Заставка сериала
Жанр	драма мистика фантастика ужасы
Создатель	Дэниел Науф
В ролях	Ник Стал Клэнси Браун Майкл Дж. Андерсон Клеа ДюВалл Патрик Бошо
Композитор	Джефф Бил
Страна	США
Количество сезонов	2
Количество серий	24 (список эпизодов)
Производство
Продюсер	Дэниел Науф Рональд Д. Мур Говард Кляйн
Режиссёр	Родриго Гарсиа Джереми Подесва
Оператор	Джеф Джур
Сценарист	Дэниел Науф
Хронометраж	46—59 мин.
Трансляция
Телеканал	HBO
На экранах	с 7 сентября 2003 года по 27 марта 2005 года

«Карнавал» (англ. Carnivàle) — американский телесериал, действие которого происходит в Соединённых Штатах Америки во времена Великой депрессии и Пыльного котла. Описывая жизни двух в корне различных групп людей, эта всеобъемлющая история изображает битву между добром и злом, а также борьбу между свободой воли и судьбой. Сюжетная линия сочетает христианское учение с гностицизмом и масонством, и в особенности — с рыцарями-тамплиерами. Сериал снимался в городе Санта-Кларита и других местах Южной Калифорнии.

«Карнавал» был выпущен телеканалом HBO и транслировался два сезона, с 14 сентября 2003 года по 27 марта 2005 года. Автором идеи телесериала был Дэниел Науф, который также стал исполнительным продюсером, совместно с Рональдом Д. Муром и Говардом Кляйном. Специально для «Карнавала» музыку написал Джефф Бил. Ник Стал и Клэнси Браун сыграли главные роли Бена Хоукинса и брата Джастина Кроу, соответственно.

Первоначальные рецензии хвалили стиль сериала, но сомневались в правильности подхода к оформлению сюжета. Первый эпизод «Карнавала» определил свой круг зрителей, оказавшийся рекордным для оригинального сериала на канале HBO, но он не смог удержать высокие рейтинги при показе второго сезона и был закрыт после 24 эпизодов, таким образом, сократившись от запланированных шести сезонов до двух. В 2004 году «Карнавал» получил пять наград «Эмми», а в течение 2004—2006 годов — свыше 10 номинаций на «Эмми» и многочисленные другие номинации и награды.

Сюжет

Действие сериала «Карнавал» происходит во время Великой депрессии и серии пыльных бурь в период 1934—1935 годов и включает в себя две основные сюжетные линии, которые постепенно сходятся. Первая описывает молодого человека по имени Бен Хоукинс (Ник Стал) с необыкновенными исцеляющими способностями, который присоединяется к путешествующему цирку «Карнавал», когда тот проезжает мимо его дома в Милфэе, штат Оклахома. Спустя некоторое время у Бена начинаются сюрреалистичные сны и видения, которые приводят его на путь человека по имени Генри Скаддер, бродяги, столкнувшегося с «Карнавалом» за много лет до этого и, по всей видимости, обладающего необычными способностями, схожими со способностями Бена.

Вторая сюжетная линия вращается вокруг напоминающего отца Кофлина методистского проповедника брата Джастина Кроу (Клэнси Браун), живущего со своей сестрой Айрис в Калифорнии. Он разделяет пророческие сны Бена и постепенно осознает всю степень своих неземных сил, которые покоряют людей и превращают их грехи и наиболее дурные поступки в ужасающие видения. Уверенный в том, что делает работу Бога, брат Джастин полностью посвящает себя своим религиозным обязанностям, не осознавая, что его неизбежная расплата в лице Бена Хоукинса и «Карнавала» неотвратимо приближается.

Производство

Концепция

Дэниел Науф задумал первоначальный вариант сценария для сериала в период между 1990 и 1992 годами, когда почувствовал недовольство своей работой агента по медицинскому страхованию в Калифорнии и начал мечтать о карьере сценариста. Он всегда интересовался карнавалами и заметил, что эта тема редко упоминалась в кинематографе. Получившаяся история и её подход к цирковым уродцам были в значительной степени основаны на личном опыте Науфа, выросшего рядом с отцом-инвалидом, который так и не стал полноценным членом общества.

Науф назвал сценарий предполагаемого полнометражного фильма «Карнавал», используя необычное написание слова для более экзотического впечатления (Carnivàle вместо английского общепринятого варианта Carnival). Науф прописал как основные повороты, так и особые детали сюжета, всё развитие истории вплоть до финальной сцены. Однако, получившийся 180-страничный сценарий по величине в два раза превышал стандартный сценарий полнометражного фильма. Науф же считал его слишком коротким и хотел дописать, чтобы добиться закономерного развёртывания фабулы, поэтому он отложил сценарий как свою первую пробную попытку. Между тем, все другие сценарии были отбракованы голливудскими студиями, часто будучи «слишком странными».

В середине 1990-х годов Науф встретил несколько писателей из Гильдии сценаристов телевидения, которые уговорили его переделать сценарий «Карнавала» в телевизионный сериал. Науф превратил первое действие фильма в пилотный эпизод сериала, но, не имея связей в телебизнесе, был вынужден вновь отложить проект и вернуться на свою постоянную работу. Спустя несколько лет, осознав, что его карьера страхового агента не развивается, Науф решил дать последний шанс своей первой пробе пера, выставив пилотный эпизод на личном сайте. Спустя некоторое время Скотт Уинант, общий друг Науфа и Говарда Кляйна, переслал сценарий последнему. После нескольких встреч и переговоров Кляйн почувствовал уверенность, в том, что «Карнавал» может стать одним из лучших эпизодических телевизионных сериалов за последние несколько лет. Тогда Кляйн обратил внимание Криса Альбрехта и Кэролин Штраусс из HBO на готовящийся проект, и оба немедленно присоединились к нему. Однако, телеканал посчитал Науфа слишком неопытным в телевизионном бизнесе, чтобы позволить ему распоряжаться бюджетом, и назначила Рональда Д. Мура ответственным за сериал. (Науф всё же занял место Мура после первого сезона, когда тот покинул проект ради ремейка сериала «Звёздный крейсер „Галактика“»).

Пилотный эпизод, снятый за двадцать один день, послужил основой для дополнения запланированных сюжетных линий. Длительные творческие обсуждения между сценаристами и телеканалом привели к переносу съёмок второго эпизода на четырнадцать месяцев. Главным изменением стало дополнение новых данных к сюжетной линии брата Джастина. Брат Джастин изначально был задуман как периодически появляющийся персонаж зрелого проповедника, который лучше постоянного персонажа. Однако после внимательного прочтения предварительной версии пилотного эпизода Науф и продюсеры решили, что в телесериале нет места для увеличения роли Джастина. Тогда было решено сделать брата Джастина обычным методистским священником в маленьком городе, задержавшимся там примерно на один или два года. Увеличение роли брата Джастина открыло новые возможности, и был создан дополнительный персонаж — его сестра Айрис. Меньшие изменения коснулись сюжетной линии Бена Хоукинса — ему добавили семью стриптизёров. Консультант «Карнавала» поднял настроение продюсерам, обратив внимание на свои исследования по семьям, управляющим стриптиз-шоу в 1930-х годах.

Формат

Сюжет «Карнавала» первоначально был запланирован как трилогия из трёх частей по два сезона каждый. Этот замысел был внезапно нарушен каналом HBO, отменившим шоу после первых двух сезонов. Каждый сезон состоит из двенадцати эпизодов.

Выпуск пилотного эпизода «Карнавала» на HBO принёс пользу по многим причинам. Поскольку телеканал не зависел от выгод рекламных пауз, у создателей сериала была художественная свобода разнообразить длительность каждого эпизода. Почти все эпизоды длятся в среднем 54 минуты каждый, но эпизоды «Insomnia» и «Old Cherry Blossom Road», длятся 46 и 59 минут соответственно. HBO выделил бюджет приблизительно в 4 миллиона долларов на каждый эпизод, гораздо больше, чем получал любой другой телесериал. Это увеличило стоимость «Карнавала» и позволило провести сравнительно широкий отбор актёров, съёмки на натуре, а также развивать сюжет, его глубину и атмосферу.

Отражение исторической действительности

Постановка пыльных бурь 1930-х годов в сериале потребовала значительных исторических исследований и консультаций специалистов, чтобы придать убедительность сценам, которая стала возможной благодаря решительной финансовой поддержке HBO. В результате критики высоко оценили постановку сериала, назвав его «безупречным», «захватывающим», а также «абсолютно потрясающим зрелищем». В 2004 году «Карнавал» получил четыре премии «Эмми» за лучшую работу художника-постановщика, лучшую операторскую работу, лучший дизайн костюмов и лучшее парикмахерское искусство.

Чтобы передать ощущение сухой и пыльной среды Пыльного котла, на съемочную площадку через трубы под напором воздуха постоянно подавались дым и земля. Одежда актёров была изорвана и измазана грязью, притом, что только за первый сезон в съёмках участвовало около 5 тыс. переодетых людей. Команда создателей слушала музыку и радио 1930-х годов и читала старые голливудские журналы, чтобы верно постичь музыку, язык и жаргон того исторического периода. У декорационно-художественной группы была обширная библиотека старых справочников, в том числе оригинал каталога «Сирс» 1934 года, которые приобретались на блошиных рынках и в антикварных магазинах. В сериал были включены элементы Восточной Европы, откуда родом были некоторые из персонажей, а также азиатские мотивы, связанные с историей брата Джастина. Помимо мистических элементов шоу, консультант по истории считал, что историческая точность «Карнавала» в отношении образа жизни и одежды персонажей, их пищи, жилья, машин и всего быта должна быть максимальной.

Места съёмок

Сцены внутри помещений снимались на студии Santa Clarita Studios в городе Санта Кларита, тогда как съёмки на натуре проходили на площадках Южной Калифорнии. Сцены в вымышленном калифорнийском городе Минтерне, в котором происходит развитие истории брата Джастина и его сестры Айрис в первом сезоне, снимались на большой натурной съёмочной площадке Paramount Movie Ranch в Малибу. Съёмки «Карнавала» проходили на большой территории Южной Калифорнии, передвигаясь по натурным съёмочным площадкам до Ланкастера, так как должны были обеспечить иллюзию движения карнавала по штатам Оклахома, Техас и Нью-Мексико. Во втором сезоне постоянным местом расположения карнавала стала студия Big Sky Movie Ranch, которая также была новым домом брата Джастина в вымышленном Нью-Канаане.

Вступительные титры

Вступительные титры к «Карнавалу» были разработаны компанией по визуальным эффектам и дизайну A52, расположенной в Лос-Анджелесе, а музыку специально для сериала написали Венди Мелвойн и Лиза Коулмэн. В 2004 году титры получили премию «Эмми» в номинации «Лучший дизайн вступительных титров».

Производственная команда компании A52 стремилась «создать такие вступительные титры, которые перенесли бы зрителей в середину 1930-х годов, но при этом позволили максимально почувствовать присутствие добра и зла во все времена». Затем, в начале 2003 года, компания предоставила свои разработки руководителям «Карнавала», которые сочли эту работу наиболее подходящей для общей идеи сериала. В выбранную разработку вошли отсканированные копии знаменитых произведений искусства, каждое из которых по размеру весило около 300 МБ. Полученные изображения обработали в программе «Photoshop» и оцифровали. Последним шагом стало формирование видеоклипов, которые затем скомпоновали в общий видеоряд вступительных титров.

Вступительные титры начинаются с падения колоды карт Таро в песок. Затем камера приближается к каждой карте и проходит сквозь неё в другое место, наполненное пластами из произведений искусства и видеозаписей широко известных событий эпохи Великой депрессии, затем камера возвращается к другой карте и повторяет порядок действий несколько раз. Титры заканчиваются, когда камера передвигается от карты «Суд» к картам «Луна» и «Солнце», отождествляемым с Дьяволом и Богом, соответственно, но внезапно ветер развевает все карты, и на лежащем под ними песке открывается художественно оформленная надпись «Carnivàle».

Исторические видеоматериалы состоят из записей члена Ку-клукс-клана с ребёнком, Бенито Муссолини, Вячеслава Молотова и Иосифа Сталина, Джесси Оуэнса, Бейба Рута, демонстрантов Армии солдатской надбавки, подходящих к Капитолию, а также Франклина Рузвельта и его сына Джеймса.

Музыка

В сериале важное место отводится инструментальной музыке, которую написал Джефф Бил, и значительному количеству популярных и малоизвестных песен 1920-х и 1930-х годов — того времени, когда происходит действие. Основную тему сериала написали Венди Мелвойн и Лиза Коулмэн, а 7 декабря 2004 года звукозаписывающей компанией Varèse Sarabande был выпущен альбом саундтреков к «Карнавалу», включающий заглавную тему и несколько избранных тем, написанных Джеффом Билом, который также обнародовал музыку из второго сезона сериала на своём личном сайте. Полный список композиций есть на официальном сайте HBO.

Музыкальное сопровождение к сериалу, написанное Джеффом Билом, в основном, состоит из элементов акустической электронной музыки, но иногда их разбавляют ритмичные мотивы блюграсса, создающие особую атмосферу. Большее количество струнных сопровождается меньшим ансамблем из гитар, фортепиано, скрипок, виолончелей и труб. Иногда в музыке принимали участие национальные инструменты, такие как банджо, губная гармоника, укулеле и дудук.

Благодаря тому, что HBO не ограничивал бюджет отдельных эпизодов, музыка в сериале разрабатывалась с учётом поворотов сюжета каждой серии. У каждого персонажа, начиная с первого эпизода, были свои лейтмотивы, определяющиеся отдельными музыкальными инструментами, выбранными с учётом биографии или личных особенностей героя. У некоторых персонажей, чьё знакомство выявлялось в последующих сериях, умышленно вводились схожие музыкальные темы.

Различная музыка преднамеренно представляла два различных мира. Мир брата Джастина олицетворяла исполненная оркестром музыка с включениями религиозных напевов и инструментов. С другой стороны, музыкальное сопровождение странствующего карнавала было более разрушительным и мистическим, особенно когда карнавал проезжал через пыльные бури и заброшенные города. Для сцен карнавала, происходящих рядом со стриптиз-шоу или в больших городах, была выбрана современная популярная музыка, блюз, фолк и этническая музыка. Одной из самых запоминающихся песен в сериале стал песня 1920-х годов «Love Me or Leave Me», исполненная Руфью Эттинг, которую использовали в нескольких сериях для тематической связки персонажей.

В ролях

Действие сериала «Карнавал» происходит во время Пыльного котла 1930-х годов и вращается вокруг медленно сходящихся сюжетных линий странствующего цирка и калифорнийского проповедника. Помимо 17 основных актёров, заявленных в первом сезоне, 15 второстепенных принимали участие в съёмках цирковой сюжетной линии. Второй сезон насчитывал 13 актёров в главных ролях, дополненных несколькими второстепенными персонажами. Хотя такое большое количество ролей сделало шоу более дорогостоящим, сценаристы имели возможность проявить большую гибкость в написании фабулы. Биографии большинства персонажей были разработаны ещё до начала съёмок «Карнавала», но сцены из них не были сняты в сериале, поэтому зрители могли узнать о героях только то, что упоминалось в сюжете.

Список актёров первой сюжетной линии в первом сезоне возглавил Ник Стал, сыгравший главного героя Бена Хоукинса, молодого фермера из Оклахомы, примкнувшего к странствующему цирку. Майкл Дж. Андерсон исполнил роль карлика Самсона, руководителя карнавала. Тим Дикей изобразил Клейтона «Джонси» Джонса, калеку, помощника Самсона. Патрик Бошо сыграл роль слепого прорицателя Лодза, а Дебра Кристофферсон — его любовницы, бородатой леди Лилы. Дайан Сэлинджер исполнила роль парализованной гадалки Аполлонии, а Клеа ДюВалл изобразила её дочь Софи, читающую судьбу по картам Таро. Актриса Эдриенн Барбо стала заклинательницей змей Руфи, а актёр Брайан Тёрк — её сыном, силачом Гэбриелом. Джон Флек сыграл роль Геко, человека-ящерицы, а Кэрайн и Сара Стебен изображали сиамских близнецов Александрию и Каладонию. Семью Дрейфуссов из стриптиз-шоу сыграли Тоби Хасс в роли Феликса «Стампи», Синтия Эттинджер в роли Риты Сью и Карла Галло в роли их дочери Либби. Второстепенную роль второй дочери Доры Мэй Дрейфус исполнила Аманда Эдэй. Загадочного Генри Скаддера в нескольких сериях играл Джон Сэвидж, голосом таинственной Организации говорила Линда Хант. Во главе актёров второй сюжетной линии стоит Клэнси Браун, исполнивший роль главного отрицательного героя сериала — методистского священника брата Джастина Кроу. Эми Мэдиган сыграла роль его сестры Айрис. Роберт Непер присоединился к актёрскому составу в роли успешного радиоведущего Томми Долана позднее, а Ральф Уэйт исполнил второстепенную роль преподобного Нормана Бальфуса, наставника брата Джастина. Второстепенную роль Элеанор Макджилл, прихожанки, посвятившей себя служению брату Джастину после того, как увидела своими глазами его силы, сыграла актриса Кей Кэллан.

Во втором сезоне в актёрском составе произошло несколько изменений, некоторые из которых планировались с начала сериала. Джон Флек, Кэрайн Стебен и её сестра Сара последний раз появились в сериале в финале первого сезона, в то время как персонажи Патрика Бошо и Дайан Сэлинджер из разряда основных перешли в разряд гостевых. Роль Ральфа Уэйта, наоборот, из второстепенной стала главной. Также было введено несколько новых второстепенных персонажей, главными из которых стали Джон Кэррол Линч в роли сбежавшего заключённого и Бри Уокер в роли Сабины, женщины-скорпиона.

Подбор актёров

Подход к кастингу сериала должен был дать возможность найти самых подходящих доступных актёров, чтобы показать как можно более правдивых персонажей и меньше прибегать к помощи спецэффектов и грима. У руководителей кастинга Джона Папсидеры и Венди О’Брайен благодаря предыдущим проектам уже был опыт набора физически неполноценных актёров. Продюсеры предпочли набрать актёров, не имеющих в глазах зрителей крепких ассоциаций с другими проектами, но были готовы на некоторые исключения, например, взяв актрису Эдриенн Барбо на роль Руфи.

Для процесса отбора актёров основой стал сценарий к пилотному эпизоду сериала, он же показал критерии для последующих дополнительных кастингов и привёл к возникновению разногласий между продюсерами и создателями «Карнавала» относительно актёров на главные роли Бена, брата Джастина и Софии. Персонаж Бена всегда задумывался как лидер и главный герой сериала, в то же время обладающий юношескими, наивными и антигероическими качествами, и кандидатура Ника Стала имела полное единодушное согласие среди продюсеров. Софи в сценарии был описана как иноземная цыганка, и Клеа ДюВалл, так же как и Ник Стал, являющаяся киноактрисой, получила роль только после четырёх прослушиваний. Тима ДиКея взяли на роль «Джонси», так как продюсеры считали, что он лучше всего может сыграть бейсболиста того периода, выглядящего «очень по-американски». Одним из немногих актёров, которых взяли без прослушиваний и проб, стал Майкл Дж. Андерсон в роли Самсона, так как Дэниел Науф хотел его взять в свой сериал ещё с первой встречи.

Мифология

Хотя в каждом эпизоде сериала «Карнавал» описывается отдельная история с новыми декорациями, все серии являются частью общей истории борьбы добра против зла, которая достигает кульминации и разрешается в конце второго сезона. Пилотный эпизод начинается с пролога, рассказывающего о «творении света и творении тьмы» (также известных как воплощения), рождающихся «в каждом поколении», чтобы сразиться в финальной битве. «Карнавал» не показывает прямо, что его персонажи являются воплощениями, и делает сущность предполагаемых воплощений центральной темой повествования. Критики верили в то, что Бен — творение света, а брат Джастин — творение тьмы.

Через персонажей, а также в свете исторических событий, таких как Пыльный котёл и первые ядерные испытания, тема добра и зла в сериале воплощает современные представления о религии, христианском духовно-рыцарском ордене тамплиеров и предсказаниях на картах Таро. Сценаристы ещё до начала съёмок сериала провели предварительную работу по сбору информации в исторических архивах, созданию биографий персонажей и генеалогических связей между ними, но многие подсказки и ключи, задуманные в сериале, остались незамеченными зрителями. В то время как Рональд Д. Мур был уверен, что «Карнавал» стал самым запутанным сериалом на телевидении, Дэниел Науф убеждал критиков, что «Карнавал» был задуман прежде всего как требующий глубокого внимания сериал с большим количеством подтекста и допускал, что «вы можете не понимать всего, что там происходит, но можете быть уверены, что всё в этом сериале имеет несомненный смысл». Во время и после показа двух сезонов сериала в сети для поклонников Науф давал подсказки относительно мифологической структуры «Карнавала», а через два года после отмены шоу предоставил фанатам краткую справку по созданию первого сезона.

Мэтт Роуш из журнала TV Guide назвал «Карнавал» «безупречным сериалом для тех, кто считает „Твин Пикс“ слишком открытым и понятным». The Australian утверждал, что «Карнавал» «кажется сделанным в преимущественно литературных выражениях», которые «иногда могут работать в книге, но не смотрятся на большом экране, не говоря уже о маленьком. Это почти как библейские заповеди с претензией на телевидение». Обозреватель признался, что у него возникало искушение назвать первый сезон «Карнавала» «слишком вычурным и заумным», так как недостаток заинтересованности не дал ему понять, «какого чёрта там происходит, и это может стать проблемой для драматического телесериала». Тем не менее, TV Zone назвал «Карнавал» «сериалом, не похожим ни на что другое, в котором свобода толкования увиденного, как ни удивительно, стала одной из самых сильных его сторон». «Карнавал» хвалили за то, что он показывал «безысходность Великой депрессии в жизни» и стал первым телесериалом, продемонстрировавшим «абсолютные страдание и горе», но критики не были уверены, что зрители будут считать «медленно разворачивающуюся грусть» интересной слишком долго или что у них найдутся терпение и выносливость для того, чтобы узнать смысл сериала.

Закрытие сериала и его будущее

В то время, когда телеканал HBO продлевал сериалы на один сезон за раз, третий сезон «Карнавала» означал бы открытие новой двухсезонной части шестилетнего плана Дэниела Науфа, включающего введение новых сюжетных линий для старых и новых персонажей, а также прояснение и развитие мифологии сериала. Поклонники считали продолжение съёмок «Карнавала» самим собой разумеющимся, но в начале мая 2005 года в Интернет просочилась информация о закрытии сериала. Телеканал подтвердил слухи об отмене 11 мая 2005 года. Президент HBO Крис Альбрехт заявил, что телеканал рассматривал другое решение при условии, если продюсеры согласятся на снижение стоимости каждого эпизода до 2 млн долларов, но возросшие затраты на расширенный актёрский состав, съёмки «все на одном месте» и количество серий в сезоне были слишком огромны, и продюсеры не смогли дать согласие.

Закрытие сериала привело к тому, что некоторые сюжетные линии оказались неоконченными, и разгневанные постоянные зрители начали посылать жалобы и организовали кампанию в пользу продления шоу. Это стало причиной того, что за одни выходные на электронный адрес компании пришло свыше 50 тыс. писем. Создатель сериала Дэниел Науф был убеждён в неэффективности подобных мер и объяснил зрителям, что предлагаемые варианты, такие как продажа «Карнавала» для создания продолжения сериала конкурирующему телеканалу невозможна, так как сценарий и персонажи шоу принадлежат HBO. В то же время Науф не терял надежды на то, что увидев достаточно серьёзную поддержку поклонников, телеканал пересмотрит будущее сериала и даст возможность выпустить продолжение в другом формате. Но поскольку у Науфа было слишком много неиспользованного сюжетного материала, он сам не поддержал идею завершить «Карнавал» трёхчасовым фильмом.

Науф не дал разрешения на выпуск для поклонников подробных конспектов планируемых сценариев, объяснив это тем, что его истории являются также результатом совместной работы сценаристов, режиссёров и актёров. Несмотря на это, он с продюсерами рассказал несколько основных подробностей ближайшей судьбы главных героев, которые в финальном эпизоде второго сезона остались в ситуациях, предопределяющих их будущее. Также Науф предоставил подробную информацию, касающуюся основных вымышленных законов природы, которые сценаристы не смогли в полной мере изучить в течение двух сезонов. Вместе с тем в июне 2007 года впервые обширная работа по подробному описанию предысторий персонажей попала в руки публики. Проводя аукцион по сбору средств, Науф выставил в качестве лота так называемый «Pitch Document», сводное изложение первого сезона «Карнавала». Этот документ был им написан с 2002 по 2003 год, чтобы позволить сценаристам и студии понять основные идеи планируемого сценария сериала, и объяснял многие загадки «Карнавала».

Реклама и продажи

Реклама перед показом

Согласно имеющимся сведениям, HBO вложил в рекламу «Карнавала» столько же, сколько в другие свои сериалы, идущие в прайм-тайм, но нетрадиционный и запутанный сюжет заставил телеканал отойти от привычных методов маркетинга. Рекламные ролики, записанные на CD-диски, вложили в выпуски журнала Entertainment Weekly, чтобы привлечь внимание к высокому качеству сериала. Тридцатисекундные телевизионные блоки рекламы начали показываться на национальном, кабельном и местном телевидении за четыре недели до премьеры «Карнавала», вместо привычных семи дней. В печатных рекламных изданиях, на которых были изображены все 17 главных героев, окруживших цирковой фургон, умышленно подчеркнули исторический фон сериала. Изображение сопровождала надпись, отражающая главный лейтмотив «Карнавала» — тему добра и зла: «В каждом поколении рождается создание света и создание тьмы». Эти меры должны были укрепить положительные отзывы критиков. А чтобы обеспечить начальные высокие рейтинги, телеканал поставил первые эпизоды сериала по времени сразу же после серий финального сезона популярного шоу «Секс в большом городе». Благодаря всем действиям, «Карнавал» собирал обширную зрительскую аудиторию на протяжении всего показа.

Игры

Гадание на картах Таро вдохновило на создание персонализированных интерактивных онлайн-игр для подачи «Карнавала» в Интернете. Официальный сайт HBO, совместно с RealNetworks, представили «FATE: The Carnivàle Game» — игру, доступную для скачивания в условно-бесплатном режиме и покупки. Официальный сайт компании Movie Network, в свою очередь, представил интерактивную онлайн-игру «Уиджа».

DVD

Первый сезон «Карнавала» был выпущен в 1-м регионе в широкоэкранном формате на шести дисках в подарочной упаковке 7 декабря 2004 года, за месяц до начала второго сезона. В издание, распространяемое компанией HBO Home Video, вошло три аудиокомментария и документальный фильм о создании сериала. Внешний футляр комплекта для первого региона был сделан из плотного картона, чтобы походить на книгу. Издания такой же комплектации, но менее сложного содержания и оформления, были выпущены во 2-м регионе 3 июля и в 4-м регионе 11 мая 2005 года.

Второй сезон «Карнавала» был выпущен в широкоэкранном формате на шести дисках в подарочной упаковке в 1-м регионе 18 июля, во 2-м — 7 августа, а в 4-м — 3 октября 2006 года. Все издания распространялись компанией HBO Home Video и включали в себя три аудиокомментария, интервью с актёрами и продюсерами со съёмочной площадки, документальный фильм о мифологии сериала и четыре видеоотрывка о концепции, идее, вдохновившей создателей, и производственном процессе. Упаковка осталась такой же, как и у изданий первого сезона в каждом регионе, но в отличие от них версии для 2-го и 4-го региона являлись переконвертацией из формата NTSC в формат PAL, это привело к заметному снижению качества видео в тёмных сценах из-за недостаточной глубины цвета и слишком высокой контрастности.

На русском языке DVD с сериалом официально не выпускались.

Реакция

Рейтинги

«Карнавал» транслировался на телеканале HBO по воскресеньям в 21:00 на протяжении всех двух сезонов. Пилотный эпизод «Milfay», вышедший 14 сентября 2003 года, собрал аудиторию в 5,3 млн зрителей. На тот момент это стало лучшим дебютом оригинального сериала на телеканале HBO, отчасти вызванным идущим перед «Карнавалом» сериалом HBO «Секс в большом городе». 21 марта 2004 года рекорд был побит телесериалом HBO «Дэдвуд», дебютировавшим сразу после «Клана Сопрано» и собравшим у экранов 5,8 млн зрителей.

Ко второму эпизоду «Карнавала» телевизионная аудитория сократилась до 3,49 млн зрителей и держалась примерно на этом уровне до конца первого сезона. Последняя серия сезона вышла 30 ноября 2003 года, собрав 3,5 млн зрителей. Среднее количество телезрителей первого сезона составило 3,54 млн человек, а семейный рейтинг — 2,41.

В начале второго сезона телевизионная аудитория упала на две трети и составила 1,81 млн человек. Больше рейтинг не поднимался до высокого уровня первого сезона и, несмотря на эксперименты создателей в финале, зрительская аудитория, посмотревшая последнюю серию 27 марта 2005 года, составила всего 2,40 млн человек. В среднем по сезону количество телезрителей составило 1,7 млн человек, что не предотвратило неизбежного закрытия сериала.

Рецензии критиков

В начале показа «Карнавал» получал положительные отзывы, хотя критики отмечали, что его своеобразные сюжет и персонажи могут помешать успеху у большей части зрительской аудитории. Телевизионный редактор Daily Variety Джозеф Адалиан предсказал, что «сериал получит в основном положительные отзывы, но некоторых отпугнёт чрезмерная таинственность шоу». Фил Галло из Variety описал «Карнавал» как «абсолютное визуально потрясающее зрелище с убедительным изображением причудливых персонажей, но, к сожалению, слишком медленным развитием событий», а Эрик Дегганс из St. Petersburg Times высказал предположение о том, что «это выглядит так, как будто руководители элитного кабельного телевидения захотели узнать, до какого момента можно затянуть сюжет, чтобы зрители начали швырять свои пульты в экраны телевизоров». Джеймс Поньевозик из Time назвал первые три эпизода «Карнавала» такими же «разочаровывающими», как и «завораживающими». Аманда Мюррей из BBC сказала: «Раскрывают так мало, что почти невозможно вынести верный вердикт сериалу — либо он будет просто хорошим, или станет великим».

После выхода «Карнавала» на DVD у критиков появилась возможность оценить сериал полностью. В то время как игра актёров, работа костюмеров, художников-постановщиков и операторов по-прежнему оценивалась высоко, некоторые обозреватели не одобрили результат работы сценаристов, в особенности, над первым сезоном, назвав сценарий «временами захватывающим дух, а временами — просто скучным». Другие рецензенты обратили внимание на то, что «Карнавал» может «потребовать от своих зрителей больше, чем многие привыкли вкладывать. Тем, кто смотрел его недостаточно внимательно, проще напустить на себя важный вид и назвать сериал чрезмерно загадочным и вводящим в заблуждение». Сюжет «Карнавала» очень долгий и сложный, «и если вы будете смотреть сериал не с начала, вы окончательно запутаетесь». Несмотря ни на что, критик сайта IGN.com Мэтт Казамассина в двух отзывах высоко оценил шоу, сказав, что «превосходно сюрреалистический» первый сезон «поражает непрогнозируемыми перипетиями сюжета и вспышками ужаса», а в «выдающемся» втором сезоне «лучшая фантазия, лучшее окружение, лучшая эпоха — всё то, на что должен осмелиться любой сериал, чтобы выдержать конкуренцию».

Значительная часть отзывов провела аналогию между «Карнавалом» и мистическим сериалом Дэвида Линча 1990-х годов «Твин Пикс», в котором так же участвовал актёр Майкл Дж. Андерсон. Науф не отрицал стилистической связи между сериалами и, со своей стороны, проводил параллель с книгой Джона Стейнбека «Гроздья гнева». Когда основное внимание критиков привлёк телесериал «Остаться в живых», некоторые события в нём сравнивали с мифологическими приёмами повествования в «Карнавале».

Спустя годы после закрытия сериала критики так и не сошлись во мнениях. Алессандра Стэнли из австралийской газеты The Age вспоминала «Карнавал» как «интеллектуальный масштабный сериал, в котором необычные персонажи в непривычной обстановке сняты изобретательно и даже с изяществом, но никогда не опускаются до связей обычной сериальной драмы». Брайан Лоури из Variety запомнил сериал, как «чрезвычайно мрачную фантазию», наказанный впоследствии за «свои собственные мрачность и экстравагантность». The A.V. Club включил неожиданный конец «Карнавала» в список неотвеченных вопросов на телевидении и назвал сериал «поразительно насыщенным с глубокой, но нарушенной мифологией».

Журнал «Афиша» включил «Карнавал» в «50 лучших сериалов всех времён» и назвал сериал «гибридом стивен-кинговской „Тёмной башни“ c фильмами Алехандро Ходоровски (только красивей)», а Алекс Экслер отметил, что хотя в начале «затянуто и скучновато», с развитием сюжета «смотришь и не можешь остановиться».

Поклонники

Подобно прочим культовым шоу, у «Карнавала» появилось значительное количество преданных поклонников. Фанаты называли себя «Carnis» или «Rousties» (циркачи) — заимствованными из сериала словами. Массовые обсуждения комплексности и глубоких слоёв мифологии «Карнавала» заполонили специально создающиеся для этого фанатские сайты, несмотря на то что дебаты велись и на несвязанных с темой форумах. Создатель сериала Дэниел Науф принимал активное участие в дискуссиях поклонников, предлагая связанные с сюжетом и мифологией подсказки. Также, ещё до общения с прессой, он объяснил причины закрытия «Карнавала», написав сообщение на сайте. По данным на сентябрь 2007 года, он по-прежнему общался с поклонниками сериала и с периодической регулярностью писал сообщения на сайтах «Карнавала».

Спустя год после отмены сериала фанаты организовали крупномасштабную встречу, названную CarnyCon 2006 Live!, которая прошла с 21 по 23 августа 2006 года в Вудленд-Хиллз, Калифорния. Многие члены съёмочной группы, приехав на собрание поклонников, участвовали в общих дискуссиях. Конференция была записана на видео и выставлена на продажу на DVD.

Награды и номинации

Несмотря на достаточно непродолжительный двухсезонный показ, «Карнавал» получил многочисленные награды и номинации. В 2004 году первый сезон сериала был номинирован на 7 премий «Эмми», из который получил 5: «Лучшая работа художника-постановщика в снятом одной камерой сериале» и «Лучший дизайн костюмов в сериале» за первый эпизод «Milfay», «Лучшая операторская работа в снятом одной камерой сериале» за эпизод «Pick A Number», «Лучшее парикмахерское искусство в сериале» за эпизод «After the Ball Is Over» и «Лучший дизайн вступительных титров». В 2005 году второй сезон «Карнавала» номинировался на премию «Эмми» 8 раз, но не получил ни одной награды.

Сериал получил и другие премии и номинации. Вот некоторые из них:

• Победы — две премии «Artios Award» за «Лучший подбор актёров для телевидения» и «Лучший пилотный эпизод в драматическом сериале» (2004)
• Победа — премия «VES Award» за «Лучшие специальные эффекты в телевизионной программе, музыкальном клипе или коммерции» (2004)
• Победа — премия «Costume Designers Guild Award» за «Превосходный дизайн костюмов для телевидения — Эпоха/Фантазия» (2005)
• Номинации — две премии «Golden Reel Awards» (2003)
• Номинации — две премии «Сатурн» (2004)
• Номинации — две премии «VES Awards» (2004)
• Номинация — премия «Costume Designers Guild Award» (2005)

Международная реакция и показы в других странах

Президент HBO, не вдаваясь в детали, охарактеризовал «Карнавал» как «небольшой сериал, не предназначенный для иностранной аудитории». Однако критики предположили, что причиной этому стали загадочная и недоступная для понимания случайного зрителя мифология в сериале. Как бы то ни было, некоторые иностранные телеканалы купили «Карнавал», а зарубежные каналы HBO демонстрировали сериал других странах. Также за рубежом распространялись издания шоу на DVD.

В списке представлены страны и регионы, в которых демонстрировался сериал (в скобках указан телеканал, по которому показывалось шоу):

• Азия (HBO Asia)
• Латинская Америка (HBO Latin America)
• Центральная Европа (HBO Central Europe)
• Австралия (ABC1)
• Бельгия (Canvas и Acht)
• Босния и Герцеговина (RTRS)
• Бразилия (SBT и HBO Brasil)
• Великобритания (FX и Sky Atlantic)
• Германия (Fox Channel)
• Греция (Star Channel)
• Израиль (Yes+)
• Ирландия (TG4)
• Италия (Jimmy)
• Канада (The Movie Network)
• Нидерланды (VPRO)
• Новая Зеландия (TV2)
• Норвегия (NRK2)
• Португалия (SIC Radical)
• Россия (НТВ, Домашний и AMEDIA PREMIUM)
• Румыния (Pro TV и HBO Romania)
• Саудовская Аравия (MBC Action)
• Словения (RTV Slo)
• Турция (CNBC-e)
• Финляндия (Nelonen [Channel4])
• Франция (Canal Jimmy) под названием «La Caravane de l'étrange»
• Хорватия (HRT)
• Швеция (Canal+ Scandinavia и SVT)
• ЮАР (M-Net)

Судебный процесс

9 июня 2005 года писатель Джефф Бергквист подал иск в федеральный окружной суд США. Он обвинил создателей «Карнавала» в краже идеи для сериала из его неопубликованного романа «Бьюла» — причудливой драмы, которая описывает путешествие карнавала во время Великой депрессии, и работу над которой Бергквист вёл с 1980-х годов. Бергквист требовал публичного признания и возмещения убытков, аргументируя их тем, что HBO и создатель «Карнавала» Дэниел Науф нарушили его авторские права на «Бьюлу», но HBO и Науф опровергли предъявленные обвинения найдя их «абсолютно не стоящими внимания». Дело уладили по взаимной договорённости без признания каких-либо задолженностей и закрыли 17 февраля 2006 года.

Ссылки

• «Карнавал» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.tv.com/shows/carnivale/ Карнавал] (англ.) на сайте TV.com

Отрывок, характеризующий Карнавал (телесериал)

Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.