Карнакский храм

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Ипет-Исут, Карнакский храм — крупнейший храмовый комплекс Древнего Египта, главное государственное святилище Нового царства. Ансамбль включает храмы, посвящённые фиванской триаде — верховному богу Амону-Ра, его супруге Мут и сыну Хонсу. Расположен на территории древних Фив в современном Карнаке — небольшом селении, лежащем на восточном берегу Нила в 2,5 км от Луксора. С 1979 года этот храм, вместе с Луксорским храмом и фиванскими некрополями, включён в список Всемирного наследия ЮНЕСКО.





История

Первое свидетельство о существовании культа бога Амона-Ра в древнеегипетских Фивах относятся к эпохе Среднего царства. Это восьмиконечная колонна, созданная при фараоне XI династии Иниотефе II и находящаяся ныне в Луксорском музее. Старейшее из сохранившихся зданий храмового комплекса было построено во времена XII династии, при фараоне Сенусерте I — это так называемая Белая капелла (храм-киоск из белого известняка), извлечённая из блоков в кладке III пилона.

Особого размаха строительные работы достигли в эпоху Нового царства. Первым масштабные работы по возведению здешних храмов проводил фараон XVIII династии Тутмос I, по приказу которого соорудили три пилона (VI, V и IV), колонный двор, небольшой зал и два обелиска из красного асуанского гранита, один из которых сохранился на своём месте по сей день. Старые памятники окружили стеной, и к ним при вратах пристроили здания из песчаника (пилоны IV и V). При его преемнике Тутмосе II появился ещё один пилон (VIII).

Храм существенно обновила дочь Тутмоса, женщина-фараон Хатшепсут. Она возвела VIII пилон, расширила храм богини Мут и добавила в центр комплекса её отца Красную капеллу — святилище божественной барки Амона-Ра из красного и черного гранита с настенными изображениями её коронации. Впоследствии святилище Хатшепсут было разрушено, использовано Аменхотепом III как строительный материал и перестроено в эллинистическую эпоху (при Александре Македонском и Филиппе III Арридее), но ныне воссозданное в Музее храмов под открытым небом. Она установила четыре гигантских обелиска, два из которых были помещены между пилонами Тутмоса I, включая сохранившийся до наших дней цельный блок из красного гранита высотой 30 метров. Они были самыми высокими из всех построенных раннее в Египте, пока их не заложил каменной кладкой Тутмос III. По-видимому, при ней для Карнака готовился и крупнейший из всех обелисков, который так и не был закончен. Высота его должна была составлять 41,8 метра, а вес — около 1200 тонн, что на треть превосходит крупнейшие обелиски, когда-либо возведённые в Египте.

Пасынок Хатшепсут Тутмос III, стремившийся превзойти свою предшественницу и уничтожавший память о ней (как в случае с обелисками), добавил VII пилон вдоль новой поперечной оси, придавшей изначально прямоугольному по планировке храму вытянутую Т-образную форму. К востоку от этого пилона во время раскопок в 1903 году открыли внушительный тайник, в котором нашли 17 тыс. бронзовых и 779 каменных статуй, а также другие собираемые веками артефакты, датируемые от V династии (XXVI век до н. э.) до Птолемеев. Другие дополнения ансамбля при Тутмосе III включают двор со статуями фараона, большое священное озеро с ниломером, два обелиска (в том числе ныне находящийся в Стамбуле «обелиск Феодосия») и Ах-мену — колонный зал празднеств для церемоний хеб-сед, окружённый многочисленными часовнями и рельефами, изображавшими юбилейные приношения фараона своим 61 предкам. Колонны зала в виде огромных расписных шестов не имеют аналогов в египетской архитектуре. Между VI пилоном и постройками Хатшепсут расположился «Зал анналов», на стенах которого были задокументированы «Анналы Тутмоса III» — военная хроника писца Танини, повествующая о 17 победоносных кампаниях фараона. При Тутмосе III в Карнаке к северу от комплекса Амона-Ра построили также небольшой храм Птаха, достроенный в греко-римскую эпоху.

Аменхотеп III приказал добавить III пилон, а его архитектор Аменхотеп Младший установил центральную колоннаду главного зала-гипостиля. Фараон также пристроил к комплексу храмы Монту (на севере), Хонсу (на юго-западе), Мут (на юге) и разместил более 700 статуй сидящей богини-львицы Сехмет.

Восточнее части, посвящённой Амону-Ра, фараоном Эхнатоном был возведён храм богу Атону (Гем-па-Атон), которого он сделал главным и единственным богом Древнего Египта. Размеры его были 120х200 метров, что было больше, чем площадь храма Амона-Ра. По указанию Эхнатона, все прочие храмы, кроме принадлежащего Атону, были закрыты. После его смерти, в правление Хоремхеба, храмы старых богов были восстановлены и вновь открыты, а святилище Атона полностью снесено. Каменные блоки, из которых он был построен, использовались для возведения других храмов и сооружений. Некоторые из этих блоков, соединённых в виде постройки, можно увидеть в Луксорском музее.

При Хоремхебе прибавились II, IX и X пилоны, а также аллея сфинксов. Цари XIX династии Сети I и Рамсес II закончили начатый при Хоремхебе большой гипостильный зал в его нынешнем виде — за колоннадой Аменхотепа III выросли ещё 7 рядов колонн; на стенах зала рельефы были призваны изображать воинскую доблесть фараонов в их войнах с хеттами. Перед II пилоном Рамсес II установил две монументальные статуи самого себя, а дорогу от от Нила до входа в храм выложил аллеей бараноголовых сфинксов. Сети II соорудил пилон перед храмом Мут и небольшое святилище в честь фиванской триады. При XX династии Рамсес III достроил ещё два храма и начал перестройку храма Хонсу, законченную его преемником.

Крупные строительные проекты в Карнаке возобновились только при фараоне нубийской династии Тахарке, который возвёл крупный храм-киоск перед II пилоном, два святилища Монту и одно – на территории комплекса Мут. Последовавшие фараоны XXVI–XXIX династий занимались реставрацией храмов и добавляли в них свои надписи. Нектанеб I обнёс комплекс стеной из кирпича-сырца и установил I пилон, ныне являющийся входным. При Птолемеях появились часовня богини Ипет, врата перед храмом Хонсу, пилоны перед храмами Монту, Мут и Птаха. Храмы Карнака перестраивались и расширялись вплоть до времён императорского Рима. Египтяне называли его чикумбара, что значит «Великий».

Архитектура

Наиболее значительным зданием всего комплекса является храм Амона-Ра с его 10 пилонами, крупнейший из которых имеет длину 113 метров, ширину 15 метров и высоту ок. 45 метров. Общая площадь храма составляет ок. 30 гектаров (четырёхугольник со сторонами в 530, 515, 530 и 610 метров). Помимо пилонов, величественный вид представляет колонный зал, начатый при фараоне Хоремхебе и законченный в годы правления фараонов Сети I и Рамсеса II. Храмовые помещения состоят из трёх, окружённых стенами, частей: посвящённой Амону (Ипет-сут), посвящённой богу Монту (площадью в 2,34 га) и посвящённой богине Мут (площадью в 9,2 га). Кроме этих трёх, здесь был построен фараоном Эхнатоном, на шестой год правления, Гем-па-Атон — храм Атона.

В части, посвящённой Амону, находятся:

Здесь также находятся т. н. Белая капелла (старейшее сохранившееся здание комплекса, возведённое при Сенусерте I); Красная капелла (построенное при царице Хатшепсут здание, с настенными изображениями её коронации, сценами жертвоприношений и фиванскими религиозными празднествами); Алебастровая капелла (построенная при фараоне Тутмосе IV); храм Рамсеса III. Южнее центрального храмового здания лежит священное озеро размером 120х77 метров. Уровень озера поддерживался исключительно за счёт грунтовых вод. Рядом с ним находилось небольшое помещение, где жили гуси — священные птицы Амона. Вода из озера использовалась жрецами для священного омовения статуй богов.

Часть, посвящённая богине Мут, лежит приблизительно в 350 метрах южнее центрального храма Амона-Ра, с которым связана малой аллеей бараноголовых 66 сфинксов, и имеет размеры 250×350 м. Здесь находится окружённый с трёх сторон Священным озером храм Мут, а также храм и «родильный дом» Рамсеса III. Входной портал в храм богини Мут был создан при фараоне Сети I. Рядом находился также храм Камутеф. В 1840 году эти храмы были в значительной степены разрушены с тем, чтобы использовать их как строительные материалы при возведении фабрики.

В античную эпоху Карнакский храм связали с Луксорской аллеей, по обеим сторонам которой были установлены сфинксы. В Карнаке эта дорога оканчивается у десятого храмового пилона. Эта 2-километровая большая Аллея сфинксов в настоящее время реставрируется и в значительной мере уже восстановлена.

Религиозное служение

После того, как древнеегипетский культ Амона-Ра постепенно превратился сперва в региональный, а затем и в государственный, фараоны эпохи раннего Среднего царства начинают строительство храмового комплекса (продолжавшееся более тысячи лет), в котором жрецы Амона могли бы с приличествующей им пышностью и торжественностью отправлять свои ежедневные службы. Как и для Амона, были возведены храмы для его супруги , богини Мут, и для их сына, лунного бога Хонсу. Вместе они образовывали так называемую фиванскую Триаду. Кроме них, в Карнаке также был выстроен храм бога Монту, ставшего ещё при XI династии главным богом города Фивы.

В древнеегипетской религиозной системе одним из важнейших принципов было понятие о мировом порядке, обозначаемом термином маат. Так как маат не является чем-то вечным и неизменяемым, и может в результате недостойных человеческих деяний быть выведен из благодатного равновесия, важнейшей задачей являлось поддержание его в стабильном состоянии с тем, чтобы избежать хаоса и уничтожения привычного человеку мира. Высшим долгом и обязанностью фараона являлось поддержание маат в состоянии равновесия. Поэтому каждый древнеегипетский храм представляет собой некую модель этого мира, в котором происходят сакральные действия, проводимые фараоном или представляющим его верховным жрецом для сохранения маат неизменным — принесение жертв богам, моления и священные песнопения.

Напишите отзыв о статье "Карнакский храм"

Ссылки

Центральная колоннада храма
Статуя Рамсеса II с его дочерью Мерит-Амон

Отрывок, характеризующий Карнакский храм

Пятые были приверженцы Барклая де Толли, не столько как человека, сколько как военного министра и главнокомандующего. Они говорили: «Какой он ни есть (всегда так начинали), но он честный, дельный человек, и лучше его нет. Дайте ему настоящую власть, потому что война не может идти успешно без единства начальствования, и он покажет то, что он может сделать, как он показал себя в Финляндии. Ежели армия наша устроена и сильна и отступила до Дриссы, не понесши никаких поражений, то мы обязаны этим только Барклаю. Ежели теперь заменят Барклая Бенигсеном, то все погибнет, потому что Бенигсен уже показал свою неспособность в 1807 году», – говорили люди этой партии.
Шестые, бенигсенисты, говорили, напротив, что все таки не было никого дельнее и опытнее Бенигсена, и, как ни вертись, все таки придешь к нему. И люди этой партии доказывали, что все наше отступление до Дриссы было постыднейшее поражение и беспрерывный ряд ошибок. «Чем больше наделают ошибок, – говорили они, – тем лучше: по крайней мере, скорее поймут, что так не может идти. А нужен не какой нибудь Барклай, а человек, как Бенигсен, который показал уже себя в 1807 м году, которому отдал справедливость сам Наполеон, и такой человек, за которым бы охотно признавали власть, – и таковой есть только один Бенигсен».
Седьмые – были лица, которые всегда есть, в особенности при молодых государях, и которых особенно много было при императоре Александре, – лица генералов и флигель адъютантов, страстно преданные государю не как императору, но как человека обожающие его искренно и бескорыстно, как его обожал Ростов в 1805 м году, и видящие в нем не только все добродетели, но и все качества человеческие. Эти лица хотя и восхищались скромностью государя, отказывавшегося от командования войсками, но осуждали эту излишнюю скромность и желали только одного и настаивали на том, чтобы обожаемый государь, оставив излишнее недоверие к себе, объявил открыто, что он становится во главе войска, составил бы при себе штаб квартиру главнокомандующего и, советуясь, где нужно, с опытными теоретиками и практиками, сам бы вел свои войска, которых одно это довело бы до высшего состояния воодушевления.
Восьмая, самая большая группа людей, которая по своему огромному количеству относилась к другим, как 99 к 1 му, состояла из людей, не желавших ни мира, ни войны, ни наступательных движений, ни оборонительного лагеря ни при Дриссе, ни где бы то ни было, ни Барклая, ни государя, ни Пфуля, ни Бенигсена, но желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий. В той мутной воде перекрещивающихся и перепутывающихся интриг, которые кишели при главной квартире государя, в весьма многом можно было успеть в таком, что немыслимо бы было в другое время. Один, не желая только потерять своего выгодного положения, нынче соглашался с Пфулем, завтра с противником его, послезавтра утверждал, что не имеет никакого мнения об известном предмете, только для того, чтобы избежать ответственности и угодить государю. Другой, желающий приобрести выгоды, обращал на себя внимание государя, громко крича то самое, на что намекнул государь накануне, спорил и кричал в совете, ударяя себя в грудь и вызывая несоглашающихся на дуэль и тем показывая, что он готов быть жертвою общей пользы. Третий просто выпрашивал себе, между двух советов и в отсутствие врагов, единовременное пособие за свою верную службу, зная, что теперь некогда будет отказать ему. Четвертый нечаянно все попадался на глаза государю, отягченный работой. Пятый, для того чтобы достигнуть давно желанной цели – обеда у государя, ожесточенно доказывал правоту или неправоту вновь выступившего мнения и для этого приводил более или менее сильные и справедливые доказательства.
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости, и только что замечали, что флюгер обратился в одну сторону, как все это трутневое население армии начинало дуть в ту же сторону, так что государю тем труднее было повернуть его в другую. Среди неопределенности положения, при угрожающей, серьезной опасности, придававшей всему особенно тревожный характер, среди этого вихря интриг, самолюбий, столкновений различных воззрений и чувств, при разноплеменности всех этих лиц, эта восьмая, самая большая партия людей, нанятых личными интересами, придавала большую запутанность и смутность общему делу. Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив еще над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса.
Из всех этих партий, в то самое время, как князь Андрей приехал к армии, собралась еще одна, девятая партия, начинавшая поднимать свой голос. Это была партия людей старых, разумных, государственно опытных и умевших, не разделяя ни одного из противоречащих мнений, отвлеченно посмотреть на все, что делалось при штабе главной квартиры, и обдумать средства к выходу из этой неопределенности, нерешительности, запутанности и слабости.
Люди этой партии говорили и думали, что все дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии; что в армию перенесена та неопределенная, условная и колеблющаяся шаткость отношений, которая удобна при дворе, но вредна в армии; что государю нужно царствовать, а не управлять войском; что единственный выход из этого положения есть отъезд государя с его двором из армии; что одно присутствие государя парализует пятьдесят тысяч войска, нужных для обеспечения его личной безопасности; что самый плохой, но независимый главнокомандующий будет лучше самого лучшего, но связанного присутствием и властью государя.
В то самое время как князь Андрей жил без дела при Дриссе, Шишков, государственный секретарь, бывший одним из главных представителей этой партии, написал государю письмо, которое согласились подписать Балашев и Аракчеев. В письме этом, пользуясь данным ему от государя позволением рассуждать об общем ходе дел, он почтительно и под предлогом необходимости для государя воодушевить к войне народ в столице, предлагал государю оставить войско.
Одушевление государем народа и воззвание к нему для защиты отечества – то самое (насколько оно произведено было личным присутствием государя в Москве) одушевление народа, которое было главной причиной торжества России, было представлено государю и принято им как предлог для оставления армии.

Х
Письмо это еще не было подано государю, когда Барклай за обедом передал Болконскому, что государю лично угодно видеть князя Андрея, для того чтобы расспросить его о Турции, и что князь Андрей имеет явиться в квартиру Бенигсена в шесть часов вечера.
В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.