Карнович-Валуа, Геннадий Сергеевич
Поделись знанием:
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Карнович и Карнович-Валуа
| Геннадий Карнович-Валуа | ||
 Карнович-Валуа в фильме «Высота», 1957 | ||
| Имя при рождении: |
Геннадий Сергеевич Карнович-Валуа | |
|---|---|---|
| Профессия: | ||
| Театр: | ||
| Награды: |
| |
Геннадий Сергеевич Карнович-Валуа (25 апреля 1920 — 2 июля 1992, Москва) — советский актёр театра и кино, Заслуженный артист РСФСР (1962).
Содержание
Биография
Родился 25 апреля 1920 года в семье актёра Сергея Сергеевича Карновича-Валуа[1]. Окончил Высшее театральное училище имени М. С. Щепкина (1942). В 1942—1945 — актёр Фрунзенского русского драматического театра. В 1945—1964 — актёр Московского Театра им. Ленинского Комсомола, с 1964 — в Государственном академическом Малом театре.
Ушёл из жизни 2 июля 1992 года. Похоронен на 7 уч. Востряковского кладбища
Творчество
Театральные работы
Московский Театр им. Ленинского Комсомола (1945-1964)
- Хармон («Наш общий друг» по Ч. Диккенсу),
- Боровский («За тех, кто в море!» Б. А. Лавренёва),
- Родион Васильцов («Вторая любовь» Е. Мальцева и Н.А. Венстерн).
- Рахметов («Новые люди» по ром. «Что делать?» Н. Г. Чернышевского),
- Ведерников Александр Николаевич («Годы странствий» А. Н. Арбузова).
- Бурмин («Парень из нашего города» К. М. Симонова),
- Гавриил Ивушкин («Хлеб и розы» А. Д. Салынского),
- Дюнуа, «незаконнорожденный», полководец («Святая Жанна» Б. Шоу)
- Тимофей («Наташкин мост» Эмиля Брагинского)
- Васька Крякин («Цветы живые» Н. Погодина)
- Ершов Дмитрий Тимофеевич («Братья Ершовы» В. Кочетова, 1959)
- Человек в сапогах («Колесо счастья» бр. Тур)
- Мартын Торосян («Огонь твоей души» Александа Араксманяна)
- Баташов Сергей Тарасович («Сыновья Москвы»
- полковник Иванов («Так и будет» К. Симонова
- Курт Дитрих («Губернатор провинции» бр. Тур, Л. Шейнина
- Григорий Быков («Товарищи романтики» Марка Соболя, 1958)
- Суходеев («Большое волнение» И. М. Дворецкого),
- Паратов («Бесприданница» А. Н. Островского)
Государственный академический Малый театр (1964-1992)
- Леонид Край («Страница дневника» А. Е. Корнейчука),
- Беркутов («Волки и овцы» Островского),
- Шалимов («Дачники» М. Горького),
- О\'Крэди («Дипломат» С. И. Алёшина),
- Охотин («Человек и глобус» В. В. Лаврентьева),
- Мстиславский («Царь Фёдор Иоаннович» А. К. Толстого),
- Марягин («Летние прогулки» Салынского),
- Багиров («Мезозойская история» М. Ибрагимбекова),
- полковник Малинин («Любовь Яровая» К. А. Тренёва),
- Савельев («Так и будет» Симонова),
- Ляпкин-Тяпкин («Ревизор» Н. В. Гоголя),
- Стишов («Игра» по Ю. В. Бондареву),
- лорд Ормонд («Человек, который смеётся» по В. Гюго),
- Лисаневич («Холопы» П. П. Гнедича),
- Дольберг («Царь Пётр и Алексей» Ф. Горенштейна)
- 1955 — «Парень из нашего города» К. Симонова; постановщики Софья Гиацинтова и А. А. Пелевин — Аркадий Бурмин
- 1977 — «Любовь Яровая» К. Тренёва; режиссёр П. Фоменко — Малинин[2]
Фильмография
- 1947 — За тех, кто в море
- 1957 — Высота — Константин Максимович Токмаков
- 1957 — Бессонная ночь — Зубков
- 1968 — Нейтральные воды
- 1969 — На пути в Берлин — командующий
- 1969 — Адъютант его превосходительства — полковник Львов
- 1971 — Телеграмма — Сергей Питипал
- 1971 — Двадцать лет спустя (телевизионный спектакль)— Рошфор
- 1974 — Анна и командор
- 1975 — Обретёшь в бою — Андрей Леонидович Гребенщиков
- 1975 — Дума о Ковпаке — Высоцкий
- 1985 — Ревизор
- 1992 — Тихий Дон — генерал Листницкий
Напишите отзыв о статье "Карнович-Валуа, Геннадий Сергеевич"
Примечания
|
Это заготовка статьи об актёре или актрисе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Карнович-Валуа, Геннадий Сергеевич
– Мне в Можайск.– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
