Каролина Бранденбург-Ансбахская

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Каролина Бранденбург-Ансбахская
англ. Caroline of Brandenburg-Ansbach<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет королевы Каролины кисти Якопо Амигони. 1735 год.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

Королева-консорт Великобритании и Ирландии
11 июня 1727 года — 20 ноября 1737 года
Коронация: 11 октября 1727 года
Предшественник: Георг Датский
(как принц-консорт)
Преемник: Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая
Курфюрстина Ганновера
11 июня 1727 года — 20 ноября 1737 года
Предшественник: София Ганноверская
Преемник: Шарлотта Мекленбург-Стрелицкая
 
Вероисповедание: лютеранство
Рождение: 1 марта 1683(1683-03-01)
Ансбах, Ансбахское княжество
Смерть: 1 декабря 1737(1737-12-01) (54 года)
Сент-Джеймсский дворец, Лондон, Королевство Великобритания
Место погребения: Вестминстерское аббатство
Род: Гогенцоллерны → Ганноверы
Имя при рождении: Вильгельмина Шарлотта Каролина
Отец: Иоганн Фридрих Бранденбург-Ансбахский
Мать: Элеонора Саксен-Эйзенахская
Супруг: Георг II
Дети: Фредерик, Анна, Амелия, Каролина, Георг Уильям, Уильям Август, Мария, Луиза

Вильгельми́на Шарло́тта Кароли́на Бранденбу́рг-Ансба́хская (нем. Wilhelmina Charlotte Caroline von Brandenburg-Ansbach; 1 марта 1683, Ансбах — 20 ноября (1 декабря) 1737 года, Лондон) — принцесса Бранденбург-Ансбахская; супруга Георга II, королева Великобритании и Ирландии и курфюрстина Ганновера.

Каролина принадлежала к одной из ветвей дома Гогенцоллернов и была дочерью правителя небольшого германского княжества Ансбах. Рано осиротевшая девочка оказалась при просвещённом дворе опекунов — будущих короля и королевы Пруссии Фридриха I и Софии Шарлотты Ганноверской. При дворе Софии Шарлотты образованию принцессы стало уделяться больше внимания; здесь же Каролина переняла либеральные взгляды своей наставницы, которые отразились и на дальнейшей жизни принцессы.

Благодаря уму и прекрасной внешности, Каролина стала востребованной невестой. Отклонив предложение номинального короля Испании эрцгерцога Карла Австрийского, она вышла замуж за Георга Августа, наследника курфюрста Ганновера, занимавшего также третье место в линии наследования британского трона. В семье родилось девять детей, семеро из которых достигли зрелого возраста.

Каролина переехала в Великобританию, когда её муж стал принцем Уэльским. Вскоре после этого между Георгом Августом и его отцом началось политическое противостояние, в котором Каролина поддерживала мужа. В 1717 году после семейной ссоры Каролина и Георг Август были вынуждены покинуть двор. Принцесса сблизилась с Робертом Уолполом, оппозиционным политиком и бывшим правительственным министром, которого позднее, когда муж Каролины взошёл на трон, даже называли министром королевы. Каролина была известна своим политическим влиянием, оказываемым как на самого Уолпола, так и через него.

Каролина стала королевой-консортом и курфюрстиной после смерти свёкра в 1727 году. Старший сын королевы стал принцем Уэльским и оказался в центре внимания оппозиции также, как когда-то его отец, из-за чего отношения Каролины с сыном оказались натянутыми. Именно Каролине приписывается укрепление Ганноверской династии в Великобритании в период политической нестабильности. Королева была уважаема в семье и обществе, вследствие чего её смерть в 1737 году опечалила многих, в том числе самого короля, отказавшегося от повторного брака.





Детство

Каролина родилась 1 марта 1683 года в Ансбахе в семье Иоганна Фридриха, маркграфа Бранденбург-Ансбахского, и его второй жены, принцессы Элеоноры Саксен-Эйзенахской[1]. Когда Каролине было три года, её отец умер от оспы и главой княжества стал несовершеннолетний сын Иоганна Фридриха от первого брака Кристиан Альбрехт, от имени которого правил регент. Отношения Элеоноры с пасынком не складывались с самого начала, и потому Элеонора вместе с Каролиной и Вильгельмом Фридрихом сначала переехала в Крайльсхайм, где проживала в стеснённых условиях, а затем в одиночестве вернулась в родной Эйзенах[2][3]. Дети Элеоноры были отправлены в Берлин, где некоторое время воспитывались вместе с курпринцем Бранденбурга Фридрихом Вильгельмом[4]. В апреле 1692 года мать Каролины вышла замуж за курфюрста Саксонии Иоганна Георга IV[5][6] и вместе с детьми переехала в Дрезден, где располагался саксонский двор. Брак был заключён по настоянию главы дома Гогенцоллернов Фридриха III, который таким образом хотел закрепить союз с Саксонией[7]. Брак оказался неудачным[3]: у Иоганна Георга IV ещё с юношеских лет была любовница Магдалена Сибилла фон Найтшутц[de], с которой он продолжал отношения и после свадьбы с Элеонорой[2]; к тому же Элеонора перенесла два выкидыша, в августе 1692 года[5] и феврале 1693 года[8], и ложную беременность в декабре 1693 года[9]. В марте 1693 года при дворе распространились слухи, что Элеонора не является законной женой Иоганна Георга, поскольку на момент заключения брака с ней он уже был женат[10]; был даже обнаружен документ, подтверждавший заключение брачного контракта между курфюрстом Саксонии и Магдаленой Сибиллой, однако сам Иоганн Георг заявил, что не рассматривает этот договор как официальный брак и что он был призван только узаконить его потомство[8]. Тем не менее, все годы брака Иоганн Георг отчаянно жаждал узаконить отношения со своей любовницей и пытался избавиться от жены и её детей; опасаясь за свою жизнь и жизни Каролины и Вильгельма Фридриха, Элеонора покинула двор и поселилась в Прече[11]. В 1694 году Иоганн Георг IV умер, как полагали придворные, заразившись оспой от Магдалены Сибиллы[12][11]; курфюрстом Саксонии стал его брат, Фридрих Август. Он позволил Элеоноре с детьми остаться в Саксонии, и здесь она провела ещё два года, вплоть до своей смерти в 1696 году[12][13][11]. Осиротевшие Каролина и Вильгельм Фридрих собирались вернуться в Ансбах ко двору их старшего единокровного брата Георга Фридриха II[6], который стал маркграфом Бранденбург-Ансбаха после смерти Кристиана Альбрехта в 1692 году. Георг Фридрих, также как и его предшественник, был несовершеннолетним и потому в княжестве правил регент, который был мало заинтересован в воспитании девочки. Каролина отправилась в берлинский Шарлоттенбург под опеку Фридриха, курфюрста Бранденбурга, и его жены Софии Шарлотты, которая была дружна с матерью Каролины[14][3][11].

Образование

Фридрих и София Шарлотта стали королём и королевой Пруссии в 1701 году. Королева, которая была дочерью вдовствующей курфюрстины Ганновера Софии[3] и сестрой курфюрста Ганновера Георга, была известна своим умом и сильным характером, и её либеральный двор привлёк множество учёных, включая философа Лейбница[13][11]. Каролина оказалась в живой интеллектуальной среде, отличавшейся от всего, что встречалось ей ранее. До того, как она стала обучаться под присмотром Софии Шарлотты, Каролина имела лишь малую долю формального образования, что отразилось на её почерке, остававшимся плохим всю жизнь[15]. По настоянию Софии Шарлотты девочку обучили нескольким языкам, включая английский, однако всю дальнейшую жизнь Каролина предпочитала вести переписку на французском. Благодаря своему природному уму, Каролина со временем превратилась в способную ученицу[13]. От отца принцесса унаследовала тягу к знаниям и любовь к чтению[16].

Между Каролиной и её опекуншей возникли настолько близкие отношения, что София Шарлотта, у которой были только сыновья, стала воспринимать принцессу скорее как дочь, нежели воспитанницу[17][11]; когда однажды Каролина отправилась навестить брата в Ансбахе, что случалось время от времени, королева заявила, что Литценбург превратился в «пустыню» без неё[15][18].

Брак

Каролина, отличавшаяся умом и красотой, оказалась желанной невестой. Вдовствующая курфюрстина Ганновера София считала её «самой приятной принцессой в Германии»[19]. Одним из первых претендентов на руку Каролины стал Фридрих II, герцог Саксен-Гота-Альтенбургский[20], чья дочь, Августа, позднее станет женой старшего сына Каролины. Другими известными кандидатами в мужья принцессы стали император Иосиф I и его младший брат эрцгерцог Карл[3], а также шведский король Карл XII[21]. Эрцгерцог Карл сделал ей официальное предложение в 1703 году и был поддержан прусским королём. В следующем году, после некоторых раздумий, Каролина дала Карлу отказ, мотивируя его тем, что не готова перейти из лютеранства в католичество[22]. Остальные претенденты были отвергнуты по той же причине[21]. София Шарлотта рассматривала возможность брака Каролины с её сыном Фридрихом Вильгельмом, однако быстро отказалась от этой затеи, поскольку считала, что её неотёсанный сын явно не пара образованной Каролине[15]. В начале 1705 года королева София Шарлотта умерла во время визита в родной Ганновер[23]. Каролина была опустошена и писала Лейбницу: «Беда поразила меня вместе с горем и болезнью, и только надежда, что скоро я могу последовать за ней, утешает меня»[23].

В июне 1705 года племянник Софии Шарлотты, Георг Август, с подачи её матери посетил инкогнито Ансбах, где после смерти Софии Шарлотты обосновалась Каролина; целью визита было личное знакомство с принцессой, поскольку отец Георга Августа не желал женить сына по договорённости и без любви, как это было с ним самим[19][24][13][25]. Три дяди Георга Августа так и остались бездетными и потому сам курпринц испытывал давление со стороны отца, беспокоившегося о судьбе династии[26]. До Георга также дошли слухи о «несравненной красоте и уме» принцессы. Ему пришёлся по душе «хороший характер» Каролины и британский посланник сообщал, что Георг Август «не может ни о ком больше думать, кроме неё»[27][24]. Со своей стороны, Каролина сразу же узнала в замаскированном принце Георга и посчитала его весьма привлекательным[25]. На тот момент Георг был наследником курфюрста Ганновера и третьим в линии наследования британского трона после бабушки и отца[25].

22 августа 1705 года Каролина прибыла в Ганновер, где тем же вечером в дворцовой капелле Херренхаузена[de] вышла замуж за Георга Августа[1][28]. В мае следующего года принцесса уже была беременна: первенец пары, Фредерик Луис, появился на свет 20 января 1707 года[29]. В июле того же года Каролина тяжело заболела, вначале заразившись оспой, а затем переболев пневмонией. Фредерика оградили от общения с матерью, но сам Георг Август оставался при жене, заботился о ней и, вследствие чего, сам заразился оспой[30][31]. В течение следующих семи лет Каролина родила ещё троих детей — Анну, Амелию и Каролину; все они родились в Ганновере[32]. Брак Каролины и Георга Августа был успешен и строился на любви; несмотря на это, принц продолжал посещать любовниц, как было принято в то время[33][34]. Каролина была в курсе похождений мужа, поскольку его фаворитки были неизменно известны при дворе и сам Георг предпочитал не утаивать этого от жены. Двумя самыми известными любовницами Георга Августа были Генриетта Говард[en], позже графиня Саффолк, и Амалия София фон Валлмоден, графиня Ярмут[de]. Говард была дамой опочивальни[en] Каролины и стала правительницей гардеробной[en], когда её муж[en] унаследовал дворянский титул в 1731 году; впрочем, Генриетта удалилась от двора в 1734 году[35]. Каролина предпочитала, чтобы любовницы мужа происходили из числа её фрейлин, которые, таким образом, всегда оставались у неё на виду[36]. В противоположность своей свекрови и мужу, Каролина славилась супружеской верностью: она никогда не устраивала никаких неловких сцен и не имела любовников[33].

Права на британский трон Ганноверов всё ещё оставались шаткими, поскольку их оспаривал единокровный брат королевы Анны, Джеймс Стюарт. Анна запретила кому-либо из Ганноверской династии посещать Великобританию при её жизни[37]. Каролина писала Лейбницу: «Несмотря на его излишнюю льстивость, я принимаю ваше сравнения между мной и королевой Елизаветой как доброе знамение. Как и [права] Елизаветы, права курфюрстины на трон оспариваются её ревнивой сестрой [королевой Анной] и она никогда не будет уверена в английской короне, пока сама не окажется на престоле»[38]. В июне 1714 года курфюрстина София скончалась на руках у Каролины в возрасте 83 лет; свёкор Каролины стал предполагаемым наследником[en] британской короны. Вскоре умерла королева Анна и курфюрст Ганновера был объявлен её преемником, таким образом став королём Великобритании Георгом I[39].

Принцесса Уэльская

Георг Август отплыл в Великобританию в сентябре 1714 года; Каролина, вместе с двумя дочерьми, отправилась вслед за мужем в октябре[40][41]. Путешествие через Северное море из Гааги в Маргейт стало единственной в жизни Каролины поездкой по морю[42][43][44]. Её сын, принц Фредерик, остался в Ганновер на весь период правления его деда Георга I под руководством частных учителей[32]. В Ганновере по состоянию здоровья некоторое время оставалась и младшая на тот момент дочь принцессы — Каролина[45][46].

С восхождением на трон его отца муж Каролины автоматически получил титулы герцога Конуольского и герцога Ротсея. Вскоре после этого он был провозглашён принцем Уэльским; соответственно, Каролина стала принцессой Уэльской. Каролина стала первой принцессой Уэльской, получившей титул одновременно с мужем[25], и первой принцессой Уэльской вообще за последние 200 лет. Поскольку разрыв между королём Георгом I и его супругой Софией Доротеей произошёл ещё до того, как он стал королём, она не стала королевой-консортом[en] и Каролина стала самой высокопоставленной женщиной королевства[32]. Георг Август и Каролина прилагали максимум усилий, чтобы ассимилироваться в Англии путём получения знаний об английских языке, людях, политике и торговле[47]. Два отдельных двора функционировали с огромным контрастом: двор короля наводнили немецкие аристократы и министры, в то время как двор принца Уэльского притянул к себе английскую знать, находившуюся в немилости короля, и был значительно популярнее в народе. Политическая оппозиция стала постепенно сосредотачиваться вокруг Георга Августа и Каролины[32][48].

Через два года пребывания в Великобритании Каролина родила мёртвого сына, что её подруга, графиня Бюккебург, списала на некомпетентность английских врачей[49]; как писала в своём дневнике дама опочивальни Каролины, Мэри Купер[en]: «У неё начались роды, и опасность [её состояния] была усугублена ссорой между её английскими дамами и немецкой акушеркой. Акушерка отказалась прикасаться к принцессе, если она или принц не выступит в её защиту перед английскими Фрау, которые, по её словам… угрожали повесить её, если у принцессы случится выкидыш. Это привело принца в такую ярость, что он поклялся выбросить из окна любого, кто так скажет или сунется не в своё дело»[50]. Ссора длилась несколько часов; всё это время Каролине не оказывали помощи и в результате она родила мёртвого ребёнка[51]. Однако уже в следующем году принцесса Уэльская родила сына Георга Уильяма. Во время крещения мальчика в ноябре 1717 года между Георгом Августом и королём разразился скандал из-за выбора крёстных родителей, приведший сначала к заключению пары в Сент-Джеймсском дворце, а затем и вовсе удалению их от двора[52]. Каролине изначально было разрешено остаться с детьми, но принцесса посчитала своим долгом следовать за мужем[53][54]. Каролина и Георг Август переехали в Лейстер-хаус[en], тогда как трое их дочерей и маленький сын оставались на попечении короля[55][56]. Волнение сказалось на здоровье принцессы и во время тайного визита к ней детей, совершённого без согласия короля, она упала в обморок[57]. В январе 1718 года король смилостивился над Каролиной и ей был предоставлен неограниченный доступ к детям. В феврале[58] маленький Георг Уильям заболел и король позволил Георгу Августу вместе с Каролиной навещать сына без каких-либо условий. Когда ребёнок умер, было проведено вскрытие, чтобы доказать, что малыш скончался от болезни (полип на сердце), а не из-за разлуки с матерью[58]. В 1718 году в загородной резиденции пары в Ричмонде у Каролины случился выкидыш[59][60]. В течение нескольких следующих лет Каролина родила ещё троих детей: Уильяма Августа, Марию и Луизу[61]. Лейтсер-хаус постепенно стал местом встреч политических оппонентов министерства. У Каролины завязалась дружба с Робертом Уолполом — бывшим министром в правительстве вигов. В апреле 1720 года оппозиционное крыло партии вигов, которое возглавлял Уолпол, смогло договориться с руководящим крылом, что, как считали Каролина и Уолпол, могло способствовать примирению короля с принцем Уэльским ради общественного единства[62][63]. Принцесса хотела вернуть троих старших дочерей, находившихся под опекой короля, и считала, что примирение её супруга с отцом приведёт именно к этому, но переговоры провалились, поскольку Георг Август полагал, что примирение было лишь частью плана Уолпола, настоящей целью которого было вернуться во власть. Принц оказался в политической изоляции, когда виги Уолпола вошли в правительство[64]; теперь Лестер-хаус стал скорее оплотом литературных деятелей и учёных, таких как Джон Арбетнот и Джонатан Свифт, нежели политиков[65]. Арбетнот сообщил Свифту, что Каролине понравились «Путешествия Гулливера», особенно сказка про наследного принца, который на одной ноге носил низкий каблук, а на другой высокий, в стране, где король и его партия — «низкокаблучники», а оппозиция — «высококаблучники»: так Свифт намекал на политическую позицию принца Уэльского[66][67].

Каролина, которая интеллектуально превосходила супруга, любила читать и создала обширную библиотеку в Сент-Джемсском дворце. Ещё будучи молодой девушкой принцесса вела переписку с Готфридом Лейбницем — интеллектуальным колоссом, который был придворным и доверенным лицом, выполнявшим различные поручения Ганноверского дома. Позже Каролина способствовала переписке Лейбница с Кларком, пожалуй, одной из важнейших дискуссий XVIII века о философии физики. Также принцесса помогла популяризировать практику вариоляции (ранний тип иммунизации против оспы), привезённой Мэри Уортли Монтегю и Чарльзом Мейтландом[en] из Стамбула. По распоряжению Каролины шести осуждённым на смертную казнь преступникам было предложено пройти процедуру в обмен на помилование: все они выжили, как и шестеро сирот, прошедших ту же процедуру в качестве дополнительного теста. Убедившись в медицинской состоятельности метода, Каролина распорядилась вакцинировать троих её детей — Амелию, Каролину и Фредерика[68][69]. Хваля её поддержку прививания против оспы, Вольтер писал о принцессе: «Надо сказать, что несмотря на все её титулы и короны, эта принцесса была рождена, чтобы быть покровительницей искусств и способствовать благополучию человечества; даже на троне она является доброжелательным философом; и она не теряет возможности продолжать учиться или проявлять щедрость»[70].

Королева и регент

После смерти своего отца в 1727 году Георг Август стал королём. Коронация Георга и Каролины состоялась 11 октября 1727 года в Вестминстерском аббатстве[71][1]. Она стала первой коронованной королевой-консортом со времён Анны Датской, коронованной в 1603 году[72]. Хотя Георг II считал Уолпола «жуликом и мошенником» из-за ситуации с примирением с его отцом, Каролина посоветовала мужу сохранить за Уолполом его министерское место. Уолполу подчинялось значительное большинство в парламенте и Георг стоял перед выбором: принять его или рискнуть получить политическую нестабильность[73]. Уолпол обеспечил цивильный лист для ежегодных выплат Каролине, размером в 100 000 фунтов; также королева получила в личное пользование Сомерсет-хаус и Ричмонд-Лодж[74][75]. Придворный лорд Херви[en] называл Уолпола «министром королевы» в знак признания их тесной дружбы. В течение следующих десяти лет Каролина приобрела огромное влияние. По просьбе Уолпола, Каролина убедила мужа принять его политику, а самого Уолпола отговорила от подстрекательских действий. Каролина впитала либеральные взгляды своей наставницы королевы Софии Шарлотты Прусской и поддержала помилование якобитов, свободу прессы и свободу слова в парламенте[76].

Следующие несколько лет Каролина вместе с мужем была вынуждена вести постоянную борьбу против собственного сына, Фредерика, принца Уэльского, который был оставлен в Ганновере, когда вся его семья переехала в Великобританию. Он присоединился к родителям в 1728 году, когда уже был взрослым и имел любовниц и много долгов, увлекался азартными играми и розыгрышами. Он выступал против политики отца и жаловался на отсутствие влияния Георга в парламенте[77]. В период нахождения короля в Ганновере в течение пяти месяцев с мая по октябрь 1729 года, согласно регентскому акту от 1728 года[en], регентом становилась Каролина, а не принц Уэльский. В ходе её регентства дипломатический инцидент с Португалией (о наложении эмбарго на британский корабль на реке Тежу[78]) был разрешён, также были завершены переговоры по Севильскому договору между Великобританией, Францией и Испанией, положившему конец англо-испанской войне[77][79]. С мая 1732 года Каролина вновь была регентом во время четырёхмесячного нахождения её мужа в Ганновере. В этот период при расследовании внутри уголовно-исполнительной системы были обнаружены многочисленные нарушения, в числе которых были жестокое обращение и заговоры с целью бегства состоятельных заключённых. Каролина неоднократно указывала Уолполу на необходимость реформ и пересмотра уголовного кодекса, однако успеха не добилась[80]. В марте 1733 года Уолпол представил на рассмотрение парламента непопулярный акцизный билль, который поддержала королева, но билль собрал настолько сильную оппозицию, что Каролине пришлось отступить[81].

Британская жизнь Каролины проходила по большей части на юго-востоке Англии или в Лондоне и его предместьях[42][82]. Будучи королевой, она продолжала окружать себя художниками, писателями и учёными. Она собирала украшения, в частности камеи и геммы, приобретала важные портрет и миниатюры, и наслаждалась изобразительным искусством. Она заказывала работы, такие как терракотовые бюсты королей и королев Англии Джона Майкла Райсбрака[en][83], и руководила работами Уильяма Кента и Чарльза Бриджмена[en] по созданию более естественных королевских садов[84][85]. В 1728 году Каролина вновь открыла миру наброски Леонардо да Винчи и Ганса Гольбейна-младшего, хранившиеся в ящике стола со времён правления Вильгельма III Оранского[86][87].

Старшая дочь королевы, Анна, в 1734 году вышла замуж за Вильгельма IV Оранского и переехала с мужем в Нидерланды. Каролина писала дочери, что она «неописуемо» грустит из-за расставания с ней[88][89]. Вскоре Анна затосковала по дому и в отсутствие мужа уехала к родителям. Однако, муж и отец вернули принцессу обратно в Нидерланды[90].

Последние годы и смерть

В середине 1735 года принц Фредерик вновь оказался не у дел, когда Каролина стала регентом на время очередного нахождения мужа в Ганновере[91]. Годом позже король и королева устроили брак Фредерика: в жёны ему была выбрана Августа Саксен-Готская, младшая дочь Фридриха II Саксен-Гота-Альтенбургского и Магдалены Августы Ангальт-Цербстской. Вскоре после свадьбы Георг вновь отправился в Ганновер, а Каролина стала «защитницей королевства». Как регент Каролина рассматривала помилование капитана Джона Портьюса[en], признанного виновным в убийстве в Эдинбурге, за которым последовали крупные беспорядки. Но прежде, чем королева приняла решение, толпа штурмом взяла тюрьму, где он содержался, и убила заключённого. Каролина была в ужасе[92][93]. Отсутствие короля в стране привело к снижению его популярности и в конце 1736 года Георг решил вернуться, но его корабль попал в плохую погоду и пошли слухи, что король пропал в море. Каролина была подавлена и испытывала отвращение к бесчувственности сына, который закатил грандиозный пир, пока от его отца не было никаких вестей[94][95]. Во время регентства королевы принц Уэльский пытался несколько раз развязать скандал с матерью, в которой он видел успешного представителя раздражавшего его короля. Георг, в конце концов, вернулся в январе 1737 года[96][97][98].

Фредерик обратился к парламенту с требованием увеличить его денежное содержание, в чём ему ранее отказал король и что вбило новый клин разногласий между сыном и родителями. По совету Уолпола требование Фредерика было частично удовлетворено с целью погасить конфликт[99][100]. В июне 1737 года Фредерик уведомил родителей, что Августа беременна и должна родить в октябре; в действительности же срок наступал гораздо раньше и в конце июля, когда у Августы начались роды, Фредерик под покровом ночи перевёз жену из королевской резиденции с тем, чтобы ни король, ни королева не смогли присутствовать при родах[101][102]. Георг и Каролина были оскорблены поведением сына. Традиционно свидетелями королевских родов были члены семьи и старшие придворные, чтобы исключить возможность подмены; Августа же вместо спокойных родов в кругу приближённых вынуждена была ездить полтора часа в дребезжащей карете пока шли схватки. В компании двух дочерей и лорда Херви[en] Каролина помчалась в Сент-Джеймсский дворец, куда увёз жену Фредерик[103][104] и где королева с облегчением обнаружила, что Августа родила «слабую, некрасивую маленькую мышку» вместо «большого, здорового, тучного мальчика»; то, каким родился ребёнок, исключило возможность подмены[105]. Обстоятельства рождения девочки усугубили отчуждение между матерью и сыном[105]. Согласно лорду Херви, Каролина однажды заметила, увидев Фредерика: «Смотри, вот он идёт — этот негодяй! — этот злодей! — я желаю, чтобы земля тут же разверзлась и утащила этого монстра до самых глубин ада!»[106]

В последние годы жизни Каролину беспокоила подагра в ногах[107][108], но более серьёзно королева страдала от пупочной грыжи, образовавшейся после рождения в 1724 году последнего ребёнка[109][110]. 9 ноября 1737 года Каролина почувствовала сильную боль, после чего слегла в постель. В её утробе произошёл разрыв, в следующие несколько дней у королевы открылось кровотечение и ей была проведена операция без анестезии, но улучшение так и не наступило[111]. Король отказал Фредерику, когда тот попросил пропустить его к матери[112][113], чему сама Каролина подчинилась; она отправила сыну послание через Уолпола, в котором сообщила, что прощает его[112][114]. На смертном одре Каролина попросила своего мужа жениться вновь после её смерти, на что тот ответил, что не сделает этого и что для удовлетворения его потребностей у него есть любовницы; королева заметила, что любовницы не помешают новому браку, как и брак не помешает наличию любовниц[115][116][114]. 17 ноября её пережатый кишечник лопнул[117][118], и три дня спустя Каролина умерла в Сент-Джеймсском дворце[1].

Королева была похоронена в Вестминстерском аббатстве 17 декабря[119]. Фредерик на похороны матери приглашён не был. По случаю смерти и похорон Каролины Гендель написал реквием[en]. Король приказал сделать для себя и королевы одинаковые гробы со съёмными бортами, чтобы когда Георг последует за Каролиной, что произошло 23 года спустя, они могли покоиться вместе[120].

Наследие и память

Каролину оплакивали многие. Протестанты хвалили королеву за моральный пример, а якобиты признали её сострадательность и её помощь в деле помилования для их сторонников[121]. При жизни её отказ эрцгерцогу Карлу охарактеризовал её как стойкую приверженку протестантизма. Джон Гей писал о ней в A Letter to A Lady в 1714 году[122]:

Пышность титулов легко может веру поколебать,
Она бы презрела империю ради религии:
Для этого ей на земле британская корона дана
И бессмертный венец ждёт на небесах

The pomp of titles easy faith might shake,
She scorn’d an empire for religion’s sake:
For this, on earth, the British crown is giv’n,
And an immortal crown decreed in heav’n.

И общество и двор признавали огромное влияние, которое Каролина оказывала на короля Георга II[123][124]. В этот период появился сатирический стих[123][125]:

Ты можешь ходить с напыщенным видом, щёголь Георг,
но пике все будут напрасны,
Все мы знаем: это королева Каролина, не ты, царствует —
Ты правишь не больше, чем дон испанский Филипп.
И если ты захочешь, чтобы мы пали ниц и поклонялись тебе,
Запри свою полную супругу, как этот сделал до тебя твой отец.

You may strut, dapper George, but 'twill all be in vain,
We all know 'tis Queen Caroline, not you, that reign -
You govern no more than Don Philip of Spain.
Then if you would have us fall down and adore you,
Lock up your fat spouse, as your dad did before you.

В мемуарах XVIII века, в частности в трудах лорда Херви[en], упор делается на управляемость Георга II королевой и Уолполом. Биограф Питер Куиннелл[en] писал, что Херви был «летописцем этой замечательной коалиции» и королева была «героиней» Херви[126]. Историки и биографы XIX—XX веков отводили Каролине роль главной помощницы в создании дома Ганноверов в Великобритании. Аркелл писала: «своей проницательностью и гениальностью [Каролина] обеспечила укоренение династии в Англии»; Уилкинс[en] писал о ней: «великодушная и величественная личность, её возвышенные идеалы и целомудренная жизнь сделали многое для противодействия непопулярности её мужа и свёкра и искупили грубость начала Георгианской эпохи»[121].

За её поддержку во время своей английской ссылки в 1726—1729 годах Вольтер посвятил Каролине свою «Генриаду»[127]. Каролина считалась также покровительницей композитора Генделя, ей посвящена его «Музыка на воде».

В «Эдинбургской темнице» Вальтера Скотта главная героиня Джини Динс совершает путешествие из Шотландии в Лондон, получает аудиенцию у королевы-регентши Каролины и добивается помилования своей сестры Эффи, осуждённой за убийство новорождённого младенца[128]; этот эпизод, как предполагается, оказал влияние на заключительную сцену пушкинской «Капитанской дочки», где Мария Миронова также пробивается к Екатерине II и просит о помиловании Гринева[129]. Вальтер Скотт дал высокую оценку королеве Каролине: «Со времён Маргариты Анжуйской ни одна супруга короля не играла такой роли в политических делах Англии… Хотя он [Георг II] ревностно делал вид, что поступает по своей воле и желанию, на самом деле благоразумно следовал во всём указаниям своей более способной супруги»[130].

История Каролины описывается в историческом романе «Королева в ожидании» Джин Плейди[131]. Также Каролина является одним из основных персонажей «Барочного цикла»[en][132][133][134] Нила Стивенсона: история охватывает период с детства Каролины и до получения ею титула принцессы Уэльской; принцесса показана одарённой, образованной, смелой и немного авантюристичной особой.

В честь Каролины назван округ в британской колонии Виргиния[135].

Герб и титулование

Герб

Герб Каролины основан на гербе её мужа, объединённом с гербом её отца. Щит увенчан короной святого Эдуарда. Щитодержатели: золотой, вооружённый червленью и коронованный такой же короной леопард [восстающий лев настороже] и серебряный, вооружённый золотом единорог, увенчанный наподобие ошейника золотой короной, с прикрепленной к ней цепью.[136].

Щит разделён надвое: справа — английский королевский герб (начетверо: в первой части совмещение бок о бок: справа в червлёном поле — три золотых вооружённых лазурью леопарда [идущих льва настороже], один над другим [Англия]; слева в золотом поле червлёный, вооруженный лазурью восстающий лев, окружённый двойной процветшей и противопроцветшей внутренней каймой [Шотландия]; во второй части — в лазоревом поле три золотых лилии [королевский герб Франции]; в третьей части — в лазоревом поле золотая с серебряными струнами арфа [Ирландия]; в четвёртой части герб курфюрстов Ганновера (в трёхчастном щите червлёный щиток с золотой короной Шарлеманя [отличительный знак казначея Священной Римской империи, должности занимаемой предками короля]: в первой части — два золотых вооружённых лазурью леопарда [идущих льва настороже], один над другим [Брауншвейг]; во второй части — в золотом поле, засеянном червлёными сердцами, лазоревый, вооружённый червленью лев [Люнебург]; в третьей части — в червлёном поле серебряный бегущий конь [Вестфалия]))[137].

Слева — элементы герба Иоганна Фридиха, маркграфа Бранденбург-Ансбахского (щит разделён на 15 частей; в щите расположен щиток герба Бранденбурга [в серебряном поле червлёный орёл, вооружённый золотом]: в первой части надвое — в верхней части червлёное поле с серебряной каймой, в нижней части серебряное поле с червлёной каймой [Магдебург]; во второй части — в серебряном поле чёрный коронованный и вооружённый золотом орёл; в третьей части — в золотом поле червлёный коронованный золотом грифон; в четвёртой и пятой частях — в серебряном поле червлёный некоронованный грифон; в шестой части — в золотом поле чёрный некоронованный грифон; в седьмой и девятой частях — в серебряном поле чёрный некоронованный орёл, вооружённый золотом [Кроссен]; в восьмой части надвое — справа серебряное поле с червлёной каймой, слева червлёное поле с серебряной каймой [Хальберштадт]; в десятой части — в золотом поле с червлёно-серебряной каймой чёрный, вооружённый и коронованный червленью восстающий лев [Нюрнберг]; в одиннадцатой части — в червлёном поле два золотых перекрещённых ключа [Минден]; в двенадцатой части начетверо — в 1-й и 4-й частях серебряное поле, во 2-й и 3-й частях чёрное поле [Гогенцоллерны]; в тринадцатой части — в червлёном поле серебряная фигура; в четырнадцатой части надвое — в верхней части червлёное поле, в нижней части серебряное поле; в пятнадцатой части — червлёное поле [знак курфюршества][137].

Титулы

  • 1683—1705: Её Светлейшее Высочество принцесса Каролина Банденбуг-Ансбахская[138];
  • 1705—1714: Её Светлейшее Высочество курпринцесса Ганновера[139];
  • 1714—1727: Её Королевское Высочество принцесса Уэльская;
  • 1727—1737: Её Величество королева[140].

Генеалогия

Предки Каролины Бранденбург-Ансбахской
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
16. Иоганн Георг (1525—1598)
курфюрст Бранденбурга
 
 
 
 
 
 
 
8. Иоахим Эрнст (1583—1625)
маркграф Бранденбург-Ансбахский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
17. Елизавета Ангальтская (1563—1607)
 
 
 
 
 
 
 
 
4. Альбрехт II (1620—1687)
маркграф Бранденбург-Ансбахский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
18. Иоганн Георг (1547—1600)
граф Сольмс-Лаубахский
 
 
 
 
 
 
 
9. София Сольмс-Лаубахская (1594—1651)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
19. Маргарита Шёнбург-Глаухауская (1554—1606)
 
 
 
 
 
 
 
 
2. Иоганн Фридрих (1654—1686)
маркграф Бранденбург-Ансбахский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
20. Людвиг Эберхард
граф Этинген-Этингенский
 
 
 
 
 
 
 
10. Иоахим Эрнст
граф Эттинген-Эттингенский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
21. Маргарита Эрбахская
 
 
 
 
 
 
 
 
5. София Маргарита Эттинген-Эттингенская (1634—1664)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
22. Генрих Вильгельм I
граф Сольмс-Зонненвальдский
 
 
 
 
 
 
 
11. Анна Сибилла Сольмс-Зонненвальдская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
23. София Доротея Мансфельд-Арнштейнская
 
 
 
 
 
 
 
1. Каролина Бранденбург-Ансбахская
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
24. Иоганн III (1570—1605)
герцог Саксен-Веймарский
 
 
 
 
 
 
 
12. Вильгельм (1598—1662)
герцог Саксен-Веймарский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
25. Доротея Мария Ангальтская (1574—1617)
 
 
 
 
 
 
 
 
6. Иоганн Георг I (1634—1686)
герцог Саксен-Эйзенахский
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
26. Иоганн Георг I (1567—1618)
князь Ангальт-Дессау
 
 
 
 
 
 
 
13. Элеонора Доротея Ангальт-Дессауская (1602—1664)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
27. Доротея Пфальц-Зиммернская[de] (1581—1631)
пфальцграфиня Зиммернская
 
 
 
 
 
 
 
3. Элеонора Саксен-Эйзенахская (1662—1696)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
28. Вильгельм III
граф Сайн-Витгенштейн
 
 
 
 
 
 
 
14. Эрнст (1594—1632)
граф Сайн-Витгенштейн-Сайн
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
29. Анна Елизавета Сайн-Сайнская
 
 
 
 
 
 
 
 
7. Иоганетта Сайн-Витгенштейн[en] (1632—1701)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
30. Георг VI
граф Эрбах
 
 
 
 
 
 
 
15. Луиза Юлиана Эрбахская[de] (1603—1670)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
31. Мария из Барби
 
 
 
 
 
 
</center>

Потомки

Десять беременностей Каролины окончились рождением восьми живых и одного мёртвого ребёнка. Один ребёнок умер в младенчестве, семеро достигли зрелого возраста[141]:

Напишите отзыв о статье "Каролина Бранденбург-Ансбахская"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 Weir, 2011, pp. 277—278.
  2. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 5.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 Beatty, 2003, p. 134.
  4. ↑ Sharp, 2001, p. 21.
  5. ↑ 1 2 Sharp, 2001, p. 23.
  6. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 2.
  7. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 2—3.
  8. ↑ 1 2 Sharp, 2001, p. 38.
  9. ↑ Sharp, 2001, pp. 48—49.
  10. ↑ Sharp, 2001, p. 37.
  11. ↑ 1 2 3 4 5 6 Van der Kiste, 2013, p. 3.
  12. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 6.
  13. ↑ 1 2 3 4 Hichens, 2006, p. 19.
  14. ↑ Arkell, 1939, pp. 6—7.
  15. ↑ 1 2 3 Van der Kiste, 2013, p. 13.
  16. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 3—4.
  17. ↑ Hanham, 2004, p. 279.
  18. ↑ Wilkins, 1901, p. 22.
  19. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 18.
  20. ↑ Wilkins, 1901, p. 21.
  21. ↑ 1 2 Dallhammer, 1977, s. 282.
  22. ↑ Arkell, 1939, pp. 9—13.
  23. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 14.
  24. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 15.
  25. ↑ 1 2 3 4 Fryer, Bousfield, Toffoli, 1983, p. 33.
  26. ↑ Hanham, 2004, p. 281.
  27. ↑ Arkell, 1939, p. 19.
  28. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 17.
  29. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, pp. 18—19.
  30. ↑ Arkell, 1939, pp. 38—39.
  31. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 21.
  32. ↑ 1 2 3 4 Fryer, Bousfield, Toffoli, 1983, p. 34.
  33. ↑ 1 2 Hichens, 2006, p. 21.
  34. ↑ Beatty, 2003, p. 137.
  35. ↑ Arkell, 1939, pp. 70, 149.
  36. ↑ Fryer, Bousfield, Toffoli, 1983, p. 36.
  37. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 30.
  38. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 28.
  39. ↑ Arkell, 1939, p. 57.
  40. ↑ Arkell, 1939, pp. 64—66.
  41. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 36.
  42. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 67.
  43. ↑ Hanham, 2004, p. 285.
  44. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 38.
  45. ↑ Reid, 1816, p. 44.
  46. ↑ Beatty, 2003, p. 150.
  47. ↑ Hanham, 2004, p. 284.
  48. ↑ Hanham, 2004, pp. 286—287.
  49. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 60.
  50. ↑ Wilkins, 1901, p. 265.
  51. ↑ Wilkins, 1901, p. 266.
  52. ↑ Arkell, 1939, p. 102.
  53. ↑ Hanham, 2004, p. 289.
  54. ↑ Hichens, 2006, p. 23.
  55. ↑ Arkell, 1939, pp. 102—105.
  56. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 64.
  57. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 66.
  58. ↑ 1 2 3 Van der Kiste, 2013, p. 67.
  59. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 112.
  60. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 68.
  61. ↑ Fryer, Bousfield, Toffoli, 1983, p. 37.
  62. ↑ Quennell, 1939, pp. 79—81.
  63. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 72—73.
  64. ↑ Arkell, 1939, pp. 125—126.
  65. ↑ Arkell, 1939, pp. 135—136.
  66. ↑ Arkell, 1939, p. 136.
  67. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 82.
  68. ↑ Arkell, 1939, pp. 133—135.
  69. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 83.
  70. ↑ Voltaire, 2007, pp. 33—37.
  71. ↑ Hanham, 2004, p. 292.
  72. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 154.
  73. ↑ Black, 2001, pp. 29—31, 53, 61.
  74. ↑ Arkell, 1939, p. 147.
  75. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 93.
  76. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 104—105.
  77. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 119.
  78. ↑ Arkell, 1939, p. 168.
  79. ↑ Arkell, 1939, pp. 167—169.
  80. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 126—127.
  81. ↑ Arkell, 1939, pp. 197—203.
  82. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 41.
  83. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 124.
  84. ↑ Arkell, 1939, pp. 247—249.
  85. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 101—102.
  86. ↑ Arkell, 1939, p. 245.
  87. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 123.
  88. ↑ Arkell, 1939, p. 212.
  89. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 134.
  90. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 135—136.
  91. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 139—140.
  92. ↑ Arkell, 1939, pp. 258—259.
  93. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 148.
  94. ↑ Quennell, 1939, pp. 285—288.
  95. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 150—152.
  96. ↑ Arkell, 1939, p. 264.
  97. ↑ Quennell, 1939, p. 291.
  98. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 152.
  99. ↑ Arkell, 1939, pp. 272—274.
  100. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 154.
  101. ↑ Arkell, 1939, p. 279.
  102. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 155.
  103. ↑ Arkell, 1939, p. 278.
  104. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 156.
  105. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 157.
  106. ↑ Quennell, 1939, p. 295.
  107. ↑ Arkell, 1939, pp. 229—230.
  108. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 108.
  109. ↑ Arkell, 1939, p. 225.
  110. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 136.
  111. ↑ Van der Kiste, 2013, pp. 161—163.
  112. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 289.
  113. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 161.
  114. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 162.
  115. ↑ Arkell, 1939, pp. 290—291.
  116. ↑ Quennell, 1939, p. 323.
  117. ↑ Jones, Emrys D [www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed/21593245 Royal ruptures: Caroline of Ansbach and the politics of illness in the 1730s] (англ.) // Medical Humanities. — 2011. — No. 37 (1). — P. 13—17. — DOI:10.1136/jmh.2010.005819.
  118. ↑ Pope, 1797, p. 308.
  119. ↑ [westminster-abbey.org/our-history/royals/george-ii-and-caroline George II and Caroline] (англ.). The Dean and Chapter of Westminster. Проверено 21 июля 2015.
  120. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 164.
  121. ↑ 1 2 Van der Kiste, 2013, p. 165.
  122. ↑ Gay John. [books.google.ru/books?id=SscIAAAAQAAJ A Poem: in a Letter to a Lady]. — Daniel Tompson. — P. 6.
  123. ↑ 1 2 Arkell, 1939, p. 149.
  124. ↑ Van der Kiste, 2013, p. 102.
  125. ↑ Quennell, 1939, pp. 165—166.
  126. ↑ Quennell, 1939, pp. 168—170.
  127. ↑ Карамзин Николай. [books.google.ru/books?id=RSTOAAAAQBAJ «Генриада»]. — Google Books. — ISBN 5457375811, 9785457375819.
  128. ↑ Скотт Вальтер. [books.google.ru/books?id=WZD1GwAACAAJ Эдинбургская темница]. — Google Books.
  129. ↑ Скотт, 1990, с. 336—337.
  130. ↑ Скотт, 1990, с. 501.
  131. ↑ Plaidy Jean. [books.google.ru/books?id=8aAjoxwwzj8C Queen in Waiting]. — Google Books. — ISBN 1448150396, 9781448150397.
  132. ↑ Стивенсон Нил. [books.google.ru/books?id=vc2DkQEACAAJ Ртуть]. — Google Books. — ISBN 5170682409, 9785170682409.
  133. ↑ Стивенсон Нил. [books.google.ru/books?id=4MzCkQEACAAJ Смешенье]. — ISBN 5170678711, 9785170678716.
  134. ↑ Stephenson Neal. [books.google.ru/books?id=caTlYQpSZ6gC The System Of The World]. — ISBN 1446440443, 9781446440445.
  135. ↑ Wingfield, 2009, p. 1.
  136. ↑ Boutell, 2010, pp. 245—246.
  137. ↑ 1 2 Willement, 1821, pp. 104—106.
  138. ↑ Arkell, 1939, p. 8.
  139. ↑ Arkell, 1939, p. 27.
  140. ↑ Arkell, 1939, p. 160.
  141. ↑ Beatty, 2003, pp. 138—166.
  142. ↑ Beatty, 2003, pp. 138—142.
  143. ↑ Weir, 2011, p. 282.
  144. ↑ Beatty, 2003, pp. 142—146.
  145. ↑ Panton, 2011, p. 45.
  146. ↑ Beatty, 2003, pp. 146—149.
  147. ↑ Beatty, 2003, pp. 149—153.
  148. ↑ Doran, 1857, p. 414.
  149. ↑ Beatty, 2003, pp. 153—157.
  150. ↑ MacNaughton, 1973, pp. 121—122.
  151. ↑ Beatty, 2003, pp. 157—161.
  152. ↑ Beatty, 2003, pp. 161—166.

Литература

  • Arkell, Ruby Lillian Percival. [books.google.ru/books?id=eKrSAAAAMAAJ Caroline of Ansbach]. — Oxford University Press, 1939. — 338 p.
  • Beatty, Michael A. [books.google.ru/books?id=2xNmOeE7LH8C The English Royal Family of America, from Jamestown to the American Revolution]. — McFarland, 2003. — P. 133—138. — 261 p. — ISBN 0786415584, 9780786415588.
  • Black, Jeremy. [books.google.ru/books?id=G1VnAAAAMAAJ Walpole in Power]. — Stroud, Gloucestershire: Sutton Publishing, 2001. — P. 29—31, 53, 61. — 212 p. — ISBN 075092523X, 9780750925235.
  • Boutell, Charles. [books.google.ru/books?id=66UNTwEACAAJ A Manual of Heraldry: Historical and Popular (1863)]. — Kessinger Publishing, 2010. — P. 245—246. — 556 p. — ISBN 1165299313, 9781165299317.
  • Dallhammer, Hermann. [www.deutsche-biographie.de/pnd11887036X.html Karoline, Kurfürstin von Hannover, Königin von Großbritannien, geborene Markgräfin zu Brandenburg-Ansbach] // Neue Deutsche Biographie. — 1977. — Vol. 11. — P. 282.
  • Dr. Doran (John). [books.google.ru/books?id=RjcLAAAAYAAJ Miscellaneous Works]. — Redfield, 1857. — Т. 3. — P. 413—414.
  • Fryer, Mary Beacock; Bousfield, Arthur; Toffoli, Garry. [books.google.com/?id=DHLwPQgX24QC Lives of the Princesses of Wales]. — Toronto: Dundern Press Limited, 1983. — P. 33—41. — 80 p. — ISBN 978-0-919670-69-3.
  • Gerrard, Christine. [books.google.ru/books?id=QORvlXsmsYQC Queenship in Europe 1660–1815: The Role of the Consort] / ed. Clarissa Campbell Orr. — Cambridge University Press, 2004. — P. 142—161. — 419 p. — ISBN 0-521-81422-7.
  • Hall, Matthew. [books.google.ru/books?id=hHgNAAAAIAAJ The Royal Princesses of England: From the Reign of the George the First]. — G. Routledge and sons, 1871. — 540 p.
  • Hanham, Andrew. [books.google.ru/books?id=QORvlXsmsYQC Queenship in Europe 1660–1815: The Role of the Consort] / ed. Clarissa Campbell Orr. — Cambridge University Press, 2004. — P. 276—300. — 419 p. — ISBN 0-521-81422-7.
  • Hichens, Mark. [books.google.ru/books?id=sxwTAQAAIAAJ Wives of the Kings of England: From Hanover to Windsor]. — Peter Owen, 2006. — 182 p. — ISBN 0720612713, 9780720612714.
  • [books.google.ru/books?id=p8ASoAEACAAJ The Book of Kings: A Royal Genealogy. The Royal Houses] / Arnold MacNaughton. — London: Garnstone Press, 1973. — Т. 1. — 511 p.
  • Panton, Kenneth John. [books.google.ru/books?id=BiyyueBTpaMC Historical Dictionary of the British Monarchy]. — Lanham: Scarecrow Press, 2011. — P. 455. — 722 p. — ISBN 0810874970, 9780810874978.
  • Pope, Alexander. [books.google.ru/books?id=kTUfAAAAMAAJ The Works of Alexander Pope, Esq] / ил. Joseph Warton. — B. Law, J. Johnson, C. Dilly [and others], 1797. — Т. 4. — P. 308. — 528 p.
  • Quennell, Peter. [books.google.ru/books?id=9hAMAQAAIAAJ Caroline of England: an Augustan portrait]. — London: Collins, 1939. — 349 p.
  • Reid, William Hamilton. [books.google.ru/books?id=CV4MAQAAMAAJ A concise history of the kingdom of Hanover from the earliest periods, to its restoration in 1813]. — E. Orme, 1816. — P. 44. — 138 p.
  • Sharp, Tony. [books.google.ru/books?id=r0cBAwAAQBAJ Pleasure and Ambition: The Life, Loves and Wars of Augustus the Strong]. — I.B.Tauris, 2001. — 328 p. — ISBN 0857715712, 9780857715715.
  • Thompson, Andrew C. [books.google.ru/books?id=ssamQFpTTtwC George II: King and Elector]. — New Haven and London: Yale University Press, 2011. — 315 p. — ISBN 978-0-300-11892-6.
  • Trench, Charles Chevenix. [books.google.ru/books?id=8bh1AAAAIAAJ George II]. — London: Allen Lane, 1973. — 328 p. — ISBN 0-7139-0481-X.
  • Van der Kiste, John. [books.google.ru/books?id=yQc7AwAAQBAJ&printsec=frontcover George II and Queen Caroline]. — Stroud, Gloucestershire: The History Press, 2013. — 240 p. — ISBN 0750954485, 9780750954488.
  • Voltaire; Leigh, John; Steiner, Prudence L. [books.google.ru/books?id=TzeIlAwzAC4C Philosophical Letters: Or, Letters Regarding the English Nation]. — Hackett Publishing, 2007. — P. 33—37. — 160 p. — ISBN 1603844317, 9781603844314.
  • Weir, Alison. [books.google.ru/books?id=7nZ90l1_IzAC Britain's Royal Families: The Complete Genealogy]. — Random House, 2011. — P. 277—278. — 400 p. — ISBN 1446449114, 9781446449110.
  • Wilkins, William Henry. [archive.org/details/carolineillustri01wilkuoft Caroline, the illustrious]. — Longmans, Green, and Company, 1901.
  • Willement, Thomas. [books.google.ru/books?id=OedDAQAAMAAJ Regal Heraldry: The Armorial Insignia of the Kings and Queens of England, from Coeval Authorities]. — 1821. — P. 104—106. — 116 p.
  • Wingfield, Marshall. [books.google.ru/books?id=xxVhymOH3usC&printsec=frontcover A History of Caroline County, Virginia]. — Genealogical Publishing Com, 2009. — P. 1. — 528 p. — ISBN 0806379758, 9780806379753.
  • Вальтер Скотт. Собрание сочинений. — Москва: Правда, 1990. — Т. 5. — С. 336—337, 501. — 512 с.

Ссылки

  • [www.thepeerage.com/p10097.htm#i100969 Wilhelmine Charlotte Karoline Prinzessin von Brandenburg-Ansbach] (англ.). Thepeerage.com. Проверено 15 июля 2015.
  • [www.royalcollection.org.uk/collection/collectors/queen-caroline Caroline of Ansbach at the Royal Collection] (англ.). royalcollection.org.uk. Проверено 15 июля 2015.
  • [www.npg.org.uk/collections/search/person.php?LinkID=mp00766 Caroline Wilhelmina of Brandenburg-Ansbach (1683-1737), Queen of George II, at the National Portrait Gallery, London] (англ.). National Portrait Gallery, London. Проверено 15 июля 2015.

Отрывок, характеризующий Каролина Бранденбург-Ансбахская

Государь наклонением головы отпустил Мишо.


В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.
– Я одно хотел вам сказать, княжна, – сказал Ростов, – это то, что ежели бы князь Андрей Николаевич не был бы жив, то, как полковой командир, в газетах это сейчас было бы объявлено.
Княжна смотрела на него, не понимая его слов, но радуясь выражению сочувствующего страдания, которое было в его лице.
– И я столько примеров знаю, что рана осколком (в газетах сказано гранатой) бывает или смертельна сейчас же, или, напротив, очень легкая, – говорил Николай. – Надо надеяться на лучшее, и я уверен…
Княжна Марья перебила его.
– О, это было бы так ужа… – начала она и, не договорив от волнения, грациозным движением (как и все, что она делала при нем) наклонив голову и благодарно взглянув на него, пошла за теткой.
Вечером этого дня Николай никуда не поехал в гости и остался дома, с тем чтобы покончить некоторые счеты с продавцами лошадей. Когда он покончил дела, было уже поздно, чтобы ехать куда нибудь, но было еще рано, чтобы ложиться спать, и Николай долго один ходил взад и вперед по комнате, обдумывая свою жизнь, что с ним редко случалось.
Княжна Марья произвела на него приятное впечатление под Смоленском. То, что он встретил ее тогда в таких особенных условиях, и то, что именно на нее одно время его мать указывала ему как на богатую партию, сделали то, что он обратил на нее особенное внимание. В Воронеже, во время его посещения, впечатление это было не только приятное, но сильное. Николай был поражен той особенной, нравственной красотой, которую он в этот раз заметил в ней. Однако он собирался уезжать, и ему в голову не приходило пожалеть о том, что уезжая из Воронежа, он лишается случая видеть княжну. Но нынешняя встреча с княжной Марьей в церкви (Николай чувствовал это) засела ему глубже в сердце, чем он это предвидел, и глубже, чем он желал для своего спокойствия. Это бледное, тонкое, печальное лицо, этот лучистый взгляд, эти тихие, грациозные движения и главное – эта глубокая и нежная печаль, выражавшаяся во всех чертах ее, тревожили его и требовали его участия. В мужчинах Ростов терпеть не мог видеть выражение высшей, духовной жизни (оттого он не любил князя Андрея), он презрительно называл это философией, мечтательностью; но в княжне Марье, именно в этой печали, выказывавшей всю глубину этого чуждого для Николая духовного мира, он чувствовал неотразимую привлекательность.
«Чудная должна быть девушка! Вот именно ангел! – говорил он сам с собою. – Отчего я не свободен, отчего я поторопился с Соней?» И невольно ему представилось сравнение между двумя: бедность в одной и богатство в другой тех духовных даров, которых не имел Николай и которые потому он так высоко ценил. Он попробовал себе представить, что бы было, если б он был свободен. Каким образом он сделал бы ей предложение и она стала бы его женою? Нет, он не мог себе представить этого. Ему делалось жутко, и никакие ясные образы не представлялись ему. С Соней он давно уже составил себе будущую картину, и все это было просто и ясно, именно потому, что все это было выдумано, и он знал все, что было в Соне; но с княжной Марьей нельзя было себе представить будущей жизни, потому что он не понимал ее, а только любил.
Мечтания о Соне имели в себе что то веселое, игрушечное. Но думать о княжне Марье всегда было трудно и немного страшно.
«Как она молилась! – вспомнил он. – Видно было, что вся душа ее была в молитве. Да, это та молитва, которая сдвигает горы, и я уверен, что молитва ее будет исполнена. Отчего я не молюсь о том, что мне нужно? – вспомнил он. – Что мне нужно? Свободы, развязки с Соней. Она правду говорила, – вспомнил он слова губернаторши, – кроме несчастья, ничего не будет из того, что я женюсь на ней. Путаница, горе maman… дела… путаница, страшная путаница! Да я и не люблю ее. Да, не так люблю, как надо. Боже мой! выведи меня из этого ужасного, безвыходного положения! – начал он вдруг молиться. – Да, молитва сдвинет гору, но надо верить и не так молиться, как мы детьми молились с Наташей о том, чтобы снег сделался сахаром, и выбегали на двор пробовать, делается ли из снегу сахар. Нет, но я не о пустяках молюсь теперь», – сказал он, ставя в угол трубку и, сложив руки, становясь перед образом. И, умиленный воспоминанием о княжне Марье, он начал молиться так, как он давно не молился. Слезы у него были на глазах и в горле, когда в дверь вошел Лаврушка с какими то бумагами.
– Дурак! что лезешь, когда тебя не спрашивают! – сказал Николай, быстро переменяя положение.
– От губернатора, – заспанным голосом сказал Лаврушка, – кульер приехал, письмо вам.
– Ну, хорошо, спасибо, ступай!
Николай взял два письма. Одно было от матери, другое от Сони. Он узнал их по почеркам и распечатал первое письмо Сони. Не успел он прочесть нескольких строк, как лицо его побледнело и глаза его испуганно и радостно раскрылись.
– Нет, это не может быть! – проговорил он вслух. Не в силах сидеть на месте, он с письмом в руках, читая его. стал ходить по комнате. Он пробежал письмо, потом прочел его раз, другой, и, подняв плечи и разведя руками, он остановился посреди комнаты с открытым ртом и остановившимися глазами. То, о чем он только что молился, с уверенностью, что бог исполнит его молитву, было исполнено; но Николай был удивлен этим так, как будто это было что то необыкновенное, и как будто он никогда не ожидал этого, и как будто именно то, что это так быстро совершилось, доказывало то, что это происходило не от бога, которого он просил, а от обыкновенной случайности.
Тот, казавшийся неразрешимым, узел, который связывал свободу Ростова, был разрешен этим неожиданным (как казалось Николаю), ничем не вызванным письмом Сони. Она писала, что последние несчастные обстоятельства, потеря почти всего имущества Ростовых в Москве, и не раз высказываемые желания графини о том, чтобы Николай женился на княжне Болконской, и его молчание и холодность за последнее время – все это вместе заставило ее решиться отречься от его обещаний и дать ему полную свободу.
«Мне слишком тяжело было думать, что я могу быть причиной горя или раздора в семействе, которое меня облагодетельствовало, – писала она, – и любовь моя имеет одною целью счастье тех, кого я люблю; и потому я умоляю вас, Nicolas, считать себя свободным и знать, что несмотря ни на что, никто сильнее не может вас любить, как ваша Соня».
Оба письма были из Троицы. Другое письмо было от графини. В письме этом описывались последние дни в Москве, выезд, пожар и погибель всего состояния. В письме этом, между прочим, графиня писала о том, что князь Андрей в числе раненых ехал вместе с ними. Положение его было очень опасно, но теперь доктор говорит, что есть больше надежды. Соня и Наташа, как сиделки, ухаживают за ним.
С этим письмом на другой день Николай поехал к княжне Марье. Ни Николай, ни княжна Марья ни слова не сказали о том, что могли означать слова: «Наташа ухаживает за ним»; но благодаря этому письму Николай вдруг сблизился с княжной в почти родственные отношения.
На другой день Ростов проводил княжну Марью в Ярославль и через несколько дней сам уехал в полк.


Письмо Сони к Николаю, бывшее осуществлением его молитвы, было написано из Троицы. Вот чем оно было вызвано. Мысль о женитьбе Николая на богатой невесте все больше и больше занимала старую графиню. Она знала, что Соня была главным препятствием для этого. И жизнь Сони последнее время, в особенности после письма Николая, описывавшего свою встречу в Богучарове с княжной Марьей, становилась тяжелее и тяжелее в доме графини. Графиня не пропускала ни одного случая для оскорбительного или жестокого намека Соне.
Но несколько дней перед выездом из Москвы, растроганная и взволнованная всем тем, что происходило, графиня, призвав к себе Соню, вместо упреков и требований, со слезами обратилась к ней с мольбой о том, чтобы она, пожертвовав собою, отплатила бы за все, что было для нее сделано, тем, чтобы разорвала свои связи с Николаем.
– Я не буду покойна до тех пор, пока ты мне не дашь этого обещания.
Соня разрыдалась истерически, отвечала сквозь рыдания, что она сделает все, что она на все готова, но не дала прямого обещания и в душе своей не могла решиться на то, чего от нее требовали. Надо было жертвовать собой для счастья семьи, которая вскормила и воспитала ее. Жертвовать собой для счастья других было привычкой Сони. Ее положение в доме было таково, что только на пути жертвованья она могла выказывать свои достоинства, и она привыкла и любила жертвовать собой. Но прежде во всех действиях самопожертвованья она с радостью сознавала, что она, жертвуя собой, этим самым возвышает себе цену в глазах себя и других и становится более достойною Nicolas, которого она любила больше всего в жизни; но теперь жертва ее должна была состоять в том, чтобы отказаться от того, что для нее составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни. И в первый раз в жизни она почувствовала горечь к тем людям, которые облагодетельствовали ее для того, чтобы больнее замучить; почувствовала зависть к Наташе, никогда не испытывавшей ничего подобного, никогда не нуждавшейся в жертвах и заставлявшей других жертвовать себе и все таки всеми любимой. И в первый раз Соня почувствовала, как из ее тихой, чистой любви к Nicolas вдруг начинало вырастать страстное чувство, которое стояло выше и правил, и добродетели, и религии; и под влиянием этого чувства Соня невольно, выученная своею зависимою жизнью скрытности, в общих неопределенных словах ответив графине, избегала с ней разговоров и решилась ждать свидания с Николаем с тем, чтобы в этом свидании не освободить, но, напротив, навсегда связать себя с ним.
Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Каролина_Бранденбург-Ансбахская&oldid=79918878»