Каронин-Петропавловский, Николай Елпидифорович

Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович
Псевдонимы:	С. Каронин Н. Е. Сибиряк
Место рождения:	деревня Вознесенская, Бузулукский уезд, Самарская губерния, Российская империя (ныне Красногвардейский район, Оренбургская область)
Род деятельности:	прозаик
Язык произведений:	Русский язык
Дебют:	рассказ «Безгласный» (1879)

Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский (5 (17) октября 1853, д. Вознесенская, Самарская губерния — 12 (24) мая 1892, Саратов) — русский писатель (псевдоним С. Каронин) и политический деятель.

Биография

Николай Елпидиофоров Петропавловский родился 5 (17) октября 1853 в д. Вознесенской Бузулукского уезда Самарской губернии в семье священника.

В 1866 году окончил Бузулукское духовное училище и поступил в Самарскую духовную семинарию. В 1871 году лишён казённого содержания за непочтительное отношение к начальству и осенью подал заявление о выходе из семинарии. Осенью 1872 выдержал экзамен в 6 класс Самарской гимназии, из которой был отчислен вследствие ареста.

С 1873 года — участник местного ученического кружка самообразования; в 1874 году вошёл в самарский кружок пропагандистов и летом этого же года вел пропаганду среди крестьян в с. Коновалове Бузулукского уезда.

Был арестован 5 августа 1874 года в с. Коновалове. Привлекался к дознанию по делу о пропаганде, содержался под стражей в Саратове, Москве, а с 26 января 1875 года — в Петропавловской крепости, откуда 30 января 1876 года был переведен в Дом предварительного заключения.

5 мая 1877 года был предан суду и приговором от 23 января 1878 года признан невиновным. В административном порядке подчинен гласному надзору с ограничением места жительства. Жил в Саратове, Москве, Петербурге; в 1878 году принимал участие в издании нелегального журнала «Начало».

Как писатель дебютировал рассказом «Безгласный» (написан в Петропавловской крепости) в журнале «Отечественные записки» (1879 г.), в котором сотрудничал до его закрытия. Впоследствии Каронин печатался в «Русской мысли», «Северном вестнике» и в ряде поволжских газет. В его циклах «Рассказы о Парашкинцах» (1879—1880) и «Рассказы о пустяках» (1881—1882) а также в повести «Снизу вверх. История одного рабочего» созданы картины разложения и обнищания пореформенной деревни.

Вновь был арестован в 26 февраля 1879 года в Петербурге на квартире Б. Ненсберга и привлечен к дознанию по делу о тайной типографии, обнаруженной в Петербурге на Гутуевском острове. Содержался под стражей до 8 декабря 1880 года, после чего освобожден под денежный залог. По удостоверению врача, страдал психическим заболеванием, развившимся во время одиночного заключения.

8 июля 1881 года дело о Каронине-Петропавловском было разрешено в административном порядке с высылкой под гласный надзор полиции в Западную Сибирь на 5 лет. В ссылку был отправлен 26 сентября.

До 1884 года находился в Кургане, Тобольская губерния. В Сибири жил с семьёй, которая вскоре (на этот раз из-за ареста жены Варвары Михайловны Линьковой, занимавшейся акушерством, за распространение крамольных мыслей среди больных) была сослана ещё дальше — в город Ишим (та же губерния), где оставался до конца ссылки.

По окончании 8 июля 1886 года срока гласного надзора переехал в Казань, где состоял под негласным надзором полиции; печатает очерки под псевдонимом Н. Е. Сибиряк в «Казанском биржевом вестнике» и в «Волжском вестнике».

Лето 1887 провёл в Екатеринбурге, побывал на уральских заводах. Впечатления легли в основу очерков «Из поездки по Уралу», «Золотоискатели».

С 28 октября 1887 года жил в Нижнем Новгороде, где его посетил Максим Горький.

С 1886 года сотрудничал в местных газетах, затем в «Русских Ведомостях», «Русской Мысли», «Отечественных Записках». В Нижнем Новгороде написал повесть «Борская колония».

Нижегородский период Каронина был труден. Писатель много и плодотворно работал, но все сильнее нуждался, жил впроголодь и часто болел. В мае 1889 года его пригласили фельетонистом в газету «Саратовский дневник» и он переехал в Саратов.

Умер 12 (24) мая 1892 от горловой чахотки в Саратове. Его похороны на Воскресенском кладбище в Саратове превратились в массовую демонстрацию.

Издания книг

• Рассказы, т. 1—3, М., 1890—91
• Сочинения [Вступ. ст. А. Г. Цейтлина], М. — Л.,1932
• Сочинения [Вступ. ст. Г. П. Бердникова], т. 1—2, М., 1958.

Ссылки

• Петропавловский Николай Елпидифорович // Деятели революционного движения в России : в 5 т. / под ред. Ф. Я. Кона и др. — М. : Всесоюзное общество политических каторжан и ссыльнопоселенцев, 1927—1934.</span>
• [www.nounb.sci-nnov.ru/litmap/author/petrp.html Петропавловский Николай Елпидифорович (1853—1892)]

Отрывок, характеризующий Каронин-Петропавловский, Николай Елпидифорович

– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.