Карпов, Василий Николаевич

Василий Николаевич Карпов
Место рождения:	Хреновое, Бобровский уезд, Воронежская губерния
Направление:	русская философия
Период:	XIX век

Василий Николаевич Карпов (1798—1867) — русский философ, переводчик и духовный деятель.

Биография

Родился в селе Хреновое — имении графини А. А. Орловой. Происходил из духовного звания, учился в Воронежской семинарии и Киевской духовной академии (1825). Сначала преподавал греческий и немецкий языки в Киевской семинарии, был библиотекарем семинарии. С 26 октября 1826 года в должности бакалавра преподавал французский язык в Киевской духовной академии; с 10 марта 1831 года исправлял должность бакалавра философских наук (в январе 1832 года утверждён в должности). В мае 1833 года, после смерти жены переехал вместе с малолетним сыном Николаем, в Санкт-Петербург, где был определён в духовной академии библиотекарем, а с мая 1835 года стал преподавателем философских наук, причём 7 октября сразу из бакалавров, минуя звание экстраординарного профессора, он был удостоен звания ординарного профессора. За выслугу лет 25 июня 1843 года получил чин статского советника.

С 1844 года вместо философии преподавал в академии историю философии; с 1855 года — и логику; с 1859 года — логику и историю послекантовской философии, а с 1865 года — логику и психологию. Неоднократно проводил обозрение семинарий и училищ.

В 1851 году (6 апреля) его труды были отмечены орденом Св. Анны 3-й степени, а в 1853 году (26 июня) получил орден Св. Анны 2-й степени. В 1854 году уволен от должности библиотекаря академии, а в 1855 году определён членом духовно-цензурного комитета.

В 1859 году получил чин действительного статского советника. В 1862 году (19 мая) пожалован знаками ордена Св. Владимира 3-й степени.

Был дважды женат; имел сына и шестерых дочерей. Умер в ночь на 3 (15) декабря 1867 года.

В кругу своих многочисленных учеников Карпов пользовался славой глубокого мыслителя. Посвятив значительную часть жизни переводу сочинений Платона (1-е изд. — СПб., 1841 — содержит лишь несколько диалогов Платона, 2-е изд. — СПб., 1863—1879 — все сочинения, приписываемые Платону, за исключением писем и «Законов»), Карпов выступал и с самостоятельными трудами по философии, держась в стороне от господствовавших в его время течений.

Философское учение

Основание для философии, по мнению Карпова, даёт сознание. Положение «я сознаю», как истина первая, непосредственно известная, сама по себе ясная и всеобщая, должно быть субъективным началом философии. Философия рассматривает всё бытие как одно гармоническое целое в сверхчувственном или мыслимом, насколько оно может быть развито из сознания и выражено в системе. Всё входящее в область сознания имеет форму и содержание, которые, сводясь к единству, охватывают в человеке два мира — духовный и чувствующий. Дух бесконечен; органическая природа, развитая в человеке до высочайшей степени, конечна. Духу свойственно бесконечное ведение, природе — безотчетная, инстинктивная жизнь. Дух — чистая свобода, природа — слепая необходимость. Дух есть Бог, природа — Его творение. Посредствующими звеньями является ряд существ разумно-свободных, которые, по существу своих элементов, не могут быть ни конечными, ни бесконечными, но неопределёнными, — ни ведущими, ни неведущими, — но познающими; ни чисто свободными, ни необходимыми, — но имеющими волю поступать так или иначе. Элементы, соединившиеся в бытии человека и через своё соединение давшие бытие самому сознанию, внесли в его природу и соответственные законы, которые, пришедши во внутреннюю связь, составили закон нравственный. Чем больше ум просветлялся верою, тем выше была его энергия, тем сильнее и обширнее развивались его идеи.

Русские унаследовали практическую философию с Востока и никогда не могут сродниться с германским рационализмом, так как он идёт наперекор православию, которое требует, чтобы ум и сердце не поглощались одно другим и вместе с тем не раздваивали своих интересов, но, развиваясь в постоянной связи между собою, как органы веры, составляли в душе твердые основания для решения задач философии.

Задача русской философии состоит в определении места значения и отношений человека в мире, насколько человек, сам по себе всегда и везде одинаковый, в развитии своем охарактеризован типом истинно русской жизни.

Сочинения

• «Введение в философию» (СПб., 1840);
• «Взгляд на движение философии в мире христ. и на причины различных её направлений» («Журн. Мин. нар. пр.», 1856, ч. 92);
• «Систематическое изложение логики» (СПб., 1856; одно из лучших русск. оригинальных сочинений по логике);
• «Философский рационализм новейшего времени» («Христ. чт.», 1860, кн. 3, 4, 5, 6, 12);
• «Вступительная лекция в психологию» («Христ. чт.», 1868, кн. 2).
• «Избранное». СПб.: Тропа Троянова, 2004.-282 с. ISBN 5-89798-031-4

Литература

• Василий Николаевич Карпов. Некролог // Христианское чтение. — 1868. — № 2. — С. 230—247.
• Карпов, Василий Николаевич // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Карпов, Василий Николаевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• «Материалы для истории философии в России» в «Вопросах философии и психологии» (1890, кн. 4).
• Архимандрит Августин (Никитин) Василий Карпов. Очерк жизни и деятельности // Вече. Альманах русской философии и культуры. — 1998. — № 11. — С. 59-97.
• Янева Ж. Учебниците по логика на Василий Николаевич Карпов (1798—1867) и на Васил Хаджистоянов Берон (1824—1909) // Философски алтернативи. — 2010. — № 4  (болг.)

Отрывок, характеризующий Карпов, Василий Николаевич

– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.