Карпов, Евтихий Павлович
| Евтихий Павлович Карпов | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Род деятельности: | |
Евти́хий Па́влович Ка́рпов (1857—1926) — русский драматург, заслуженный режиссёр Республики (1921).
Содержание
Биография
Родился 25 октября (6 ноября по новому стилю), по другим источникам 7 ноября (19 ноября по новому стилю) 1857 года в городе Карачеве в семье почтмейстера.[1]
Образование получил в Константиновском межевом институте; был затем пахарем, служил юнгой на волжском буксирном пароходе; замешанный в политическое дело, провёл начало 1880-х в административной ссылке.
Написал драмы: «Тяжелая доля», «На земской ниве», «Чары любви», «Житье привольное», «Сумерки», «Ранняя осень», «Рабочая слободка»; комедии «Вольная пташка», «Крокодиловы слезы», «На развалинах прошлого», «Жрица искусства», «Рай земной». Эти пьесы Карпова печатались в журналах («Русское богатство», «Артист» и др.) и изданы почти все театральной библиотекой С. Рассохина в Москве. Писал также повести: «На пахоте» («Русская мысль», 1892 г., 4-7), «Чариков» («Русское богатство», 1892, IV).
С 1892 Карпов — режиссёр Санкт-Петербургского «Невского общества устройства народных развлечений»: зимой ставил спектакли для рабочих, летом устраивал для них же народные гулянья. С 1 мая 1896 года по 10 октября 1900 года — главный режиссёр русской драматической труппы в Санкт-Петербурге.
Умер в Ленинграде 3 января 1926 года и похоронен на кладбище Александро–Невской лавры, по завещанию — невдалеке от могилы великой русской актрисы В. Ф. Комиссаржевской (умерла в 1910 году).[1]
Источники
Напишите отзыв о статье "Карпов, Евтихий Павлович"
Примечания
Ссылки
- [www.vestnik.vsu.ru/pdf/history/2015/04/2015-04-02.pdf Е. П. Карпов – Управляющий труппой Александринского театра в 1917 году]
- [www.alexandrinsky.ru/magazine/rubrics/rubrics_147.html «…быть Главным Режиссёром Императорских театров»]
Отрывок, характеризующий Карпов, Евтихий Павлович
– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
